© Леонид Владимирович Кузнецов, 2018

ISBN 978-5-4490-9901-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Богоматерь

Никто так и не понял, за каким Дьяволом она сюда приехала. То есть понятно – зачем: рожать своего ребенка. Но почему именно сюда – в эту дыру? Вся такая гордая и неприступная… Что бы ей было не поехать в Ершалаим? Или вовсе за границу. Скажем, в Грецию. Она же явно не из простых. Там и врачи хорошие есть. А здесь – только повитуха. Да и та вечно пьяная. Грязь кругом. И тупые лица…

И ведь не похоже, чтобы она от кого-то пряталась. Или чего-то стеснялась. Ходила на рынок с высоко поднятой головой. В своих шикарных платьях. И в бриллиантах. Словно издеваясь. Словно плевать она на всех хотела. Это с пузом-то! Да без мужа. – Шлюха!…

Оно, конечно, можно было ее порасспросить… Впрочем, нет, сделать это было решительно невозможно. Пробовали. И ощущение оставалось такое, будто она тебя или не слышит, или не понимает. Как будто ты перед ней никто, пыль под ногами, и она тебя – подлое ничтожество – знать не желает. Еще бы корону на себя надела, дрянь такая!…

Потом и вот еще как подумали: а вдруг ведьма – глухая? Проверяли. Хлопали у нее за спиной в ладоши. И громко лаяли. Тут двое умеют. Очень натурально у них получается. Ни разу не обернулась, но всякий раз вздрагивала. Значит не глухая. Может тогда немая? – Да тоже вроде нет. Уже когда родила, люди слышали, как она в своей жалкой халупе, купленной за три серебряные римские монетки, напевала что-то своему заморышу. Слов разобрать было нельзя, но пела она ему что-то приятное. И незнакомое. Значит, просто не желала ни с кем разговаривать. Она ведь даже на рынке никому ничего не говорила. Просто показывала пальцем на то или на это, не торгуясь, оставляла на прилавке медную монетку, забирала свою покупку и молча с ней уходила. Деньги и драгоценности закончились, когда она уже родила. Все продала. За бесценок. Даже свои платья! Но и тогда не пошла наниматься на работу, полы там мести или колосья в поле подбирать. Чем питалась – неведомо, однако, не жаловалась. Она вообще никогда не жаловалась. Вот дрянь в самом деле! Нельзя же так!… На рынке стали поговаривать, что эдак ведь и с голоду ведьма помереть может. И щенка своего уморит. Но еду на порог ей не клали. А с какой стати, спрашивается? Если она такая…

У раввина все-таки спросили – как с ведьмой поступить, если до края дойдет. Но тот ничего не сказал. Ему тогда ни до чего было. Потому что из Ершалаима пришла бумага: Каифа переводил его в другой город. В настоящий, больше Магдалы! На повышение, значит, его первосвященник отправил. Ну и, понятно, этот дурень перепугался до смерти, потому что раввин из него был никакой. Совсем никчемный. Да он и сам это понимал. Потому и испугался. Ну и магдальцы, понятно, тоже растерялись: – кого ж теперь к ним взамен пришлют? Хуже ведь, кажется, и быть не может!

Когда ребенку ведьмы исполнился год и он начал ходить, она каждый вечер брала его за руку и выходила с ним на улицу. Только шли они почему-то не на площадь, как все нормальные люди, а к недостроенной римлянами водонапорной башне. Туда, где город заканчивается. И подолгу там стояли. Все на дорогу смотрела, словно ждала, что кто-нибудь из Ершалаима или откуда-нибудь еще за ними приедет, досыта их накормит, выкупит обратно все ее платья и драгоценности и увезет их отсюда в красивую жизнь. В которой она родилась. Но только никто не ехал. Они тогда еще что-то ели. А потом их как-то невидно стало. Песни, правда, своему ребенку она по вечерам еще пела. Люди ходили слушать. Так почему все-таки ведьма выбрала именно эту дыру? Очень уж это интересовало горожан. – А почему сразу – дыра? Тут и площадь есть. Ничего так, большая площадь. И синагога имеется. Вполне себе нормальная синагога. Договорились даже всем обществом, чтобы на эту площадь скотину не пускать, хотя козлы, конечно, туда и сейчас забредают. Им ведь не объяснишь. Зато здесь – на площади – кипарисы растут. Невысокие правда… Пять штук. А потом, озеро еще есть… Так почему же дыра? – Да потому что – дыра! Мерзкая и вонючая. Сонное болото! И, когда изящная ножка молчаливой аристократки ступила в это немытое убожество, горожанам стало все ясно. И про себя, и про свою затрапезную Магдалу. В общем, немую здесь не любили. Еще и за то, что она этого не замечала. За это – в особенности. Попытались было даже ее травить. Слова неприличные ей вслед кричали. Помои под дверь выливали. Но у ведьмы неожиданно появился защитник в лице нового раввина, присланного из Ершалаима, отличавшегося, надо сказать, весьма суровым нравом. В подпитии этот грубиян мог не только крепким словом образумить кого угодно, хотя бы и градоначальника, но даже и палку в руки взять. Так что его не только уважали, но и побаивались. При этом уважали не за одну лишь свирепость: все в городе знали, почему он здесь оказался. Как и немая гордячка он был белой вороной, но вороной совсем иного рода. Если про нее никто ничего хорошего сказать не мог, последний забулдыга в Магдале знал и страшно гордился тем, что их новый раввин, вчера еще будучи членом синедриона, в пух и прах разругался с Каифой, за что и был первосвященником сослал в эту дыру. Ершалаим, синедрион, первосвященник, – да сами эти слова для магдальцев звучали волшебно! Они были прекрасными, возвышенными и далекими как Луна. Поссориться с Каифой в глазах местного обывателя было все равно, что подраться с царем. Ну, не подраться, конечно, а, например, сказать Ироду что-нибудь обидное. Что и так многие думали, но никто не смел сказать ему вслух. То есть это было великим подвигом, на который способен только человек значительный. И то обстоятельство, что этот пьяница чуть что хватался за палку и, вообще, обращался с магдальцами, как со скотиной, с которой иначе нельзя, только подтверждало, что рядом с ними поселился высокообразованный и благородный человек. Небожитель одним словом. И что дышать с ним одним воздухом для всех этих тупиц – большая честь. В общем, Иосифом действительно гордились. Чистая правда! Было только непонятно, с какой стати такой выдающийся и, можно сказать, высокодуховный человек взялся покровительствовать немой нищенке, но спросить его об этом, понятно, никто не решался. И за меньшую вольность палкой приходилось получать. В конце концов, могут же быть у человека свои резоны: она молода и красива, а главное – одна и с ребенком. То есть никому не нужная. Ну а он тоже одинокий, без жены. И тоже с маленьким сыном. К тому же не старый еще. Пьет, правда… А ей кого хотелось? – Принца, что ли?… Собственно, так и подумали. Немного странным показалось лишь то, что, приехав в Магдалу, Иосиф тут же начал расспрашивать про женщину со светлыми волосами, словно заранее знал о ее существовании. Она тогда уже недели две из дому не выходила. За водой разве что. И совсем худая стала. Как смерть. Откуда он мог о ней знать? – Да ниоткуда! Она во всяком случае его не знала. И уж точно не его она ждала. Постучав в дверь, Иосиф еще с улицы заговорил с ней по-гречески. То есть говорил он. Она молчала. Люди рассказывали, что ведьма сама открыла ему дверь. И впустила. Войдя в дом, Иосиф быстро оценил ситуацию, однако, никакого удивления или сочувствия не выказал, а вместо этого принялся рассказывать про себя. Что у него недавно умерла жена. Что он в быту беспомощен. Что Каифа – сволочь, а он глубоко несчастен. И все такое. Она молча стояла и слушала его. Кажется, понимала. Да точно – все она понимала! Ведь, когда он попросил ее помочь с сыном, ну и там по дому… Нет, не прислуживать, конечно, а просто поддержать хозяйство… Домоправительницей побыть… И на рынок разве что еще когда сходить… Словом, не дать ему с сыном пропасть. И немая вдруг кивнула. Согласилась, значит. Проку от нее было немного, потому как делать она ничего не умела. Ни готовить, ни стирать, ни даже пол толком подмести. Поэтому пришлось ей в помощь нанять еще и полоумную стряпуху. Но на рынок она всегда ходила сама. И в доме Иосифа стало как-то по-человечески. Даже уютно. А куда ей было деваться? Она по-своему даже благодарна ему была. Годовалого сына ведь надо было чем-то кормить. Сил у нее тогда уже почти не оставалось. Платил ей Иосиф немного, но платил. Регулярно. К этому, собственно, все его покровительство и свелось. Ну разве что тот кретин, что умел красиво лаять, однажды схлопотал палкой по голове. Больше не лаял. И ведьмой ее звать перестали. По той же причине. В общем, Иосиф вовремя приехал. Ну, или почти вовремя. По крайней мере она не от голода померла. Примерно за полгода до смерти немая, отправляясь к раввину, стала брать с собой сына. Чтобы не бегать туда-сюда. Совсем тяжело ей уже было. Иногда они даже и обедали вместе. Вчетвером. Но никакой личной жизни там не случилось. Точно! Узнали бы. К тому же она ведь и с Иосифом не разговаривала. Только сына его, Михаэля, иногда гладила по голове и говорила ему всякие незнакомые слова. Наверное, ласковые. И глаза у нее при этом делались мокрые. Словно бы она и с ним тоже прощалась. Словно бы уже все наперед знала. Но чтобы заплакать – не было такого никогда. Даже когда умирать стала. А ведь ужасно мучилась. С животом у нее что-то случилось. Никто не знает – что. Повитуха руками развела. Сказала, что не слыхала про такую болезнь. За три дня сгорела, бедняжка. Ну и хорошо, что не долго страдала. А может она просто сумасшедшей была, ведь и сын ее заговорил только через два года после ее смерти? Когда ему исполнилось четыре. Его поначалу даже за идиота принимали. И почему-то опасались, что, если он не помрет в младенчестве, потому как уж больно хилым рос, каким-то прозрачным, у него непременно должна будет открыться эпилепсия. Почему? – Никто этого сказать не мог. Но ждали чего-то подобного. Может потому, что мальчишка всегда носил на голове белую тряпку и как-то странно смотрел на людей? Как будто не глазами. Словно бы он вовсе не людей в них видел, а что-то такое, чего никто больше не видел. Хотя, при чем здесь тряпка? Нет, эпилепсии у него не обнаружилось. Мигрени и жестокие с ним случались, но эта напасть поразила его значительно позже, – уже после того, как он свалился с дерева и ударился головой. Похоронив немую за общественные деньги, Иосиф сделал нечто такое, после чего его в Магдале зауважали еще больше: он взял ее слабоумного сына в свой дом. Ел мальчишка мало и одежды носил только те, из которых вырастал Михаэль, но все равно ведь расходы на него были. Так что нечего говорить: хорошее дело Иосиф сделал, божеское. Вот только никто не знал, что раввин был не так уж и бескорыстен. За день до спешного отъезда или, проще говоря, его изгнания из Ершалаима, к нему на улице подошел незнакомец, сунул в руку пакет и как сквозь землю провалился. К письму, в котором содержалась просьба присмотреть за одинокой светловолосой женщиной, плохо говорящей на арамейском и проживающей как раз в том самом городке, в который ему предписано завтра ехать, прилагалась большая римская монета – золотой аурелиус, к слову сказать, в пересчете на шекели составлявший чуть не полугодовое жалование раввина. В письме говорилось еще, что точно такую монету раввин, если окажет покровительство вышеупомянутой особе и при этом сохранит тайну, будет получать ежегодно, а через десять лет или даже раньше Каифа его помилует. То есть Иосиф сможет вернуться в Ершалаим: на первосвященника будет оказано необходимое давление. Через год, когда синеглазая уже умерла, Иосиф и в самом деле получил свой очередной аурелиус. Непонятно от кого и не особенно его ожидая, потому как покровительствовать было уже некому. Решил, что заплатили ему теперь за мальчишку. Однако, тот аурелиус оказался последним. Очевидно, где-то там узнали, что женщина умерла. Раввин, конечно, расстроился. Потому как третий аурелиус он уже ждал. Очень на него надеялся. Деньги ведь и в самом деле не маленькие. Но мальчишку от себя не прогнал. Может потому, что к нему привязался Михаэль. Ровесники все-таки…