© ООО ТД «Никея», 2022

© Л. Грилихес, прот., 2021

* * *

Дом Иисуса

От автора

Слово «дом» имеет множество коннотаций. Вероятно, это справедливо для большинства языков. Однако у ивритского байт есть своя «национальная» специфика. Это не только «строение» и не только «народ, род, клан, семья». Байт – также и «Храм, дом Бога нашего». И, наконец, есть еще одно особое значение – «школа».

Именно это последнее значение стало определяющим для вынесения слова дом в заглавие книги. Иисус именуется Учителем, Наставником, Рабби. Его последователи – ученики. Попытаемся заглянуть в Дом, то есть в Школу Иисуса. И здесь встает множество вопросов. Что такое школа? Каков характер обучения? На чем оно базируется? Что отличает одну школу от другой? Можно ли говорить об общих характеристиках? Есть ли взаимодействие между школами? Кто такие учителя? Кто такие ученики? Каковы отношения в «классе» и отношение к учителю? Методы? Пособия? Порядки? Критерии оценки? И т. д. и т. п.

Возможно, разочарую читателя: касаясь этих и других вопросов, я не тороплюсь с выводами и не пытаюсь формулировать ответы. Эта книга не претендует ни на систематичность, ни на всеохватность изложения. Читатель не найдет исчерпывающего представления (если таковое вообще возможно) об учении и миссии Иисуса. В поле зрения попадают лишь те евангельские события и слова, которые удается соотнести с тем, что обсуждалось и переживалось современниками Иисуса.

Перед читателем интервью, которое часто сбивается на монолог. Это «разговор о…». Я преследовал очень скромную задачу: мне хотелось, насколько возможно, «оживить» некоторые из евангельских тем. Постараться расслышать и взглянуть на них изнутри той далекой эпохи.

Совершенно очевидно, что этот разговор не имеет конца. Сложно поставить точку. Большой важной теме, которую я почти не затрагиваю в этом издании, – притчам Иисуса – я надеюсь посвятить свою следующую книгу.

Брюссель январь 2022 г.

Иисус Текста и проблема интерпретации

– В своем вступлении к книге Романа Гуардини «Господь» вы говорите: «За минувшие три века критических исследований^[1] Иисус успел побывать и галилейским рабби, и выдающимся наставником новой морали, и реформатором протестантского типа, и харизматиком, уверовавшим в свое божественное призвание, и героическим сверхчеловеком ницшеанского толка. Его сближали то с современными Ему фарисеями, ессеями, киниками, а то с современными нам революционерами или с философами-экзистенциалистами». Чему нас учит эта история?

– Чему учит? Можно было бы сказать, что каждое время смотрится в Него, как в зеркало. Каждая эпоха видит в Евангелии отражение собственных устремлений и проблем. И не только эпоха. Нас формируют наше образование, приоритеты, базовое мировоззрение… Для протестанта Христос – протестант, для революционера – революционер, для либерального израильского ученого – либеральный раввин-реформатор и т. п.

За последнюю сотню лет Христос был арийцем (Хьюстон Стюарт Чемберлен) и представителем черной расы (Мартин Лютер Кинг). Эти примеры можно было бы не упоминать, если бы они оставались достоянием своих авторов. Но они имели широкий резонанс, и под знаменем «новых» христов формировались новые идеи и идеологии. И во имя этих идей и под гнетом этих идей гибли люди.

Каждое новое поколение – Ренан, Толстой, Швейцер, Бультман… – берется за перо, чтобы рассказать о реальном историческом Иисусе, а рассказывает о себе и своем современнике. Есть Текст, и есть современность. Есть Текст, и есть огромный культурный пласт: наш опыт, наши навыки, наши обычаи. Есть Текст, который говорит о чем-то далеком и не всегда понятном. И есть наши родные дома, города и привычки. Есть улицы, по которым мы ходим каждый день. И мы видим: происходит то, что произошло в искусстве Ренессанса. Иисус появляется на улицах Флоренции. Или празднует галилейскую свадьбу за одним столом с венецианским дожем. Мы снисходительно улыбаемся… И «усаживаем» Его в категории нашего мышления и нашей культуры. И это неизбежно. По крайней мере до тех пор, пока мы не встретим Его Самого. Весь вопрос в том, насколько мы отдаем себе в этом отчет.

На одной части христианского мира Христос «обживает» мир, увиденный глазами художников Возрождения, полный ренессансной радости и любви к природе, к натуре (здесь найдется место и для кошечек, и для собачек). Но другая часть христианского мира продолжает видеть во Христе икону, где даже земная история становится достоянием вечности. С одной стороны, Христос расхаживает по средневековым улицам. С другой – Он на золотом фоне надмирной славы и незыблемой догматики.

В конце концов приходит век просвещенного рационализма и говорит: не то и не другое! Мы хотим отыскать «настоящего», исторического Христа. Того Христа, Который ходил по берегу Тивериадского моря. Который, утомившись, сел у колодца в Сихеме. Который плакал над Лазарем. Не икона и не картина, мы хотим разглядеть Иисуса Текста. То, каким Он сходит со страниц Евангелия. Каким Он предстает в источниках.

И что происходит – начинается «демонтаж» Текста. Эти слова не могут принадлежать историческому Иисусу – мы их вычеркиваем. Здесь, очевидно, напластование более поздней апостольской традиции – опять вычеркиваем. И так далее. А что остается? А остается именно то, что соответствует нашему представлению. То, что хотелось увидеть. Опять – зеркало.

– А разве невозможно работать с Текстом по-другому?

– Это не простой вопрос. Над нами тяготеет наша этно-культурно-лингвистическая модель. Мы заложники своего воспитания. Так называемый «поиск исторического Иисуса» зародился в протестантской стране, где Писание противопоставлено Преданию. И действует принцип – sola scriptura, то есть только Писанием определяются «абсолютные правила и стандарты», а Предание – это та или иная форма рецепции священного Текста. Предание в протестантизме – вторичное напластование, часто затеняющее и деформирующее изначальное боговдохновенное Писание.

Но в какой-то момент становится заметным, что и в самом Писании (то есть в евангельских текстах) содержатся элементы раннего апостольского предания. И тут же срабатывает привычный механизм: очистим Писание от предания (даже если это предание записано в самом Писании). И в итоге за бортом оказывается важнейший пласт – то, что нам сообщают ученики о своем Учителе.

Мы хотим быть объективными и рассудительными. Тогда зачем из зала суда изгонять свидетелей? Они записали то, что «слышали и видели своими очами»^[2], то, «что осязали руками» (1 Ин. 1: 1). Но все их замечания, все то, что им представлялось важным, то, как они – ближайшие последователи и «свидетели» Иисуса – понимали и интерпретировали жизнь Учителя, выносится за скобки. Это позднее наслоение, и его надо «соскоблить». И что остается? А остается то, что соответствует нашему представлению об Иисусе. Иными словами, мы опять нашли то, что искали, – свое отражение.

– Рудольф Бультман говорил, чтобы приблизиться к пониманию Иисуса, Его надо демифологизировать, – это требование добросовестного разума. Но вы, как мне представляется, пытаетесь демифологизировать Бультмана?

– Это иллюзия, что Бультман приближает нас к пониманию евангельского времени. Скорее дело обстоит наоборот. Евангельская и раннехристианская история «втискивается» в то, что ей не принадлежит. И под натиском «метода критики форм» реальность начинает трещать, как яичная скорлупа. Попытайтесь взглянуть на Рудольфа Бультмана из Сионской горницы – он покажется инопланетянином.