Можно начать чертить параллели и перпендикуляры в книге Ларисы Романовской «Сиблинги» по отношению к подростковой фантастике советского времени. Можно обнаружить в ней позитивный авантюризм Кира Булычева и суровый героизм Владислава Крапивина. Но в конце концов понимаешь, что голос писательницы совершенно уникальный. Он звучит уже из другого времени, по нему проходит трещина катастрофы излома столетий. Держать в уме настроения и темы прошлого можно, но к «Сиблингам» хорошо подходить с тем еще не перебродившим опытом, который случился пару десятилетий назад.
Ведь недаром самые сильные по эмоциям и действию эпизоды связаны с возвращением в 1990-е годы. Фантастический прием повести строится на возможности путешествия во времени и изменения незначительных происшествий с людьми. А совершают эти маленькие подвиги подростки, изъятые некогда из жизни, в которой их ждали лишь мучения и страшная смерть. Очень утопичная идея. Но Романовская лишь изредка позволяет себе молодежную сентиментальность, пишет жестокими, мрачными, энергичными красками. Никакое общественное благо не может быть выше здоровья отдельно взятой личности. Никаких лозунгов, рецептов, нравоучений. В повести практически нет авторского рефлексирующего тона. Большая часть текста строится на репортажной оптике действующих лиц, у которых нет ответов и решений, они просто сражаются за свою жизнь и за свободу быть понятыми и услышанными.
С одной стороны, мир таких строгих, ироничных, чудаковатых взрослых – ученых-экспериментаторов, что-то между опекунами в сиротском приюте и вождями мальчишек. С другой, сообщество подростков разного возраста и биографии, которые пытаются самоорганизоваться на искусственно созданной планетке, застрявшей в пространстве и времени. Это довольно жуткая ситуация безвыходности, бесперспективности. Даже возможность отправляться на задание с множеством нестандартных ситуаций, требующих проявления героических качеств, не избавляет молодых героев от чувства зависимости, одиночества. Планетка – не утопический рай для отверженных, а маленькое чистилище, где противоречивое сознание подростка изводит само себя. И потому два героя повести откровенно бунтуют, расплачиваясь за это еще большими травмами. Против одного идет сама вселенная, в чьи законы вмешиваются люди. А другого наказывает безликая система эксперимента.
Оба эпизода построены как напряженный, мрачный триллер. Витька отправляется в прошлое, чтобы встретить себя выросшего, но вместо этого невольно убивает того опустившегося, больного мужчину. И получает суперспособность ускорять старение, разложение. Так себе суперспособность. А Максим пытается отомстить за младшего товарища, который в несостоявшейся жизни становится убийцей с искорёженной школьной травлей психикой. Максим сам убивает и остается запертым в чужом для него времени. Романовская придумывает до боли страшный эпизод, как ночной кошмар. Когда во время очередного задания группа других героев начинает слышать тоскливый крик из дверей-порталов (по которым совершаются перемещения), они не сразу догадываются, что это кричит покинутый и запертый их товарищ.
Романовская дегероизирует смысл жизни, подвергает сомнению постулаты о некоем абстрактном долге, подвиге, общественной нагрузке. Но не снимает романтизации с борьбы за нравственное совершенствование. Защита слабых, командный дух, даже первый юношеский флирт, гендерная идентичность – всё это по-прежнему играет очень важную роль в становлении личности, пока вокруг безумствует несправедливость. Что ее порождает – не совсем ясно. То ли коллективная несознательность, то ли чья-то злая воля, то ли индивидуальная ответственность каждого за благоустройство своей жизни. Для думающего читателя повесть Романовской – отличная возможность увидеть зрелищный репортаж с изнанки бытия и решить для себя, куда двигаться дальше.
