До восхода луны Тои оставалось совсем мало времени. Окружающий лес медленно погружался во тьму. Я быстро шла к опушке, стараясь не наступать на ядовитые грибы-скользевики, которых к зиме становилось видимо-невидимо. За моей спиной покачивались четыре вязанки хвороста. Короткий топорик я держала в левой руке, а в правой копила заклинание удара. Я знала, что впереди засада.

Подходя к опушке, я сбавила шаг и спряталась за дерево. В зарослях орешника мелькнула едва заметная глазу тень. Я прыгнула ей навстречу, выставив руку вперед, и мимо меня с визгом пробежал испуганный подсвинок. Свист синиц смолк, лесные жители затаились. Я в растерянности огляделась. Тех, кого я ждала, не было в орешнике. Их не было и на соседней поляне, и за корягой у Синего ручья.

Обычно на выходе из леса меня поджидали мальчишки – Брол с Лисьих ямок и Гарана, сын старого пасечника Юмида. Летом от скуки они забредали в чащу, и я намучилась их там искать. Тогда они выдумали новую игру: караулили меня на опушке и обстреливали репейником. Эта игра нравилась и мне, и им. Иногда я поддавалась и уходила из леса вся в колючках, иногда опрокидывала их ударом. Не простым – особенным, магическим. Он попадал точно в цель, но не давал ушибиться при падении. Волна воздуха совершала нырок и становилась подушкой для того, кого только что сбила.

Этот удар я придумала сама. Если бы отец узнал, что я колдую, он высек бы меня сыромятным ремнем. Но Бролу и Гаране я могла доверять. Я знала, что они меня не выдадут, как не выдала их я: не рассказала родителям, что они отлучаются в лес. Я была их стражем и проводником, учила читать следы зверей, находить ягодные поляны, различать птиц по голосам. Когда-нибудь они смогут стать охотниками, если захотят. Лишь бы только не решились ловить саламандр.

И вот мальчишек не было, не было нигде! Сегодня они не пришли. Если бы они побывали здесь, подсвинок не задремал бы в орешнике. Мое сердце наполнилось тревогой. Я прибавила шагу и поспешила к дому: оставлю хворост и побегу на пасеку разыскивать Гарану. Дорога размокла от осенних дождей, на обочине желтели сорные травы. Бурые листья плавали в холодных лужах. Чувство, что случилась беда, нарастало. Я бросила вязанки на обочину и рванула напрямик, через пустошь, срезая угол. Но когда я минула околицу, мне стало не до Брола с Гараной.

Мой дом стоял на краю нашей деревни Пучуги, чуть скрытый яблоневым садом. У забора жевала лист лопуха чужая лошадь. Трензель мешал ей, изо рта валилась густая зеленая пена. При виде меня лошадь фыркнула и заплясала на месте, словно увидела вдалеке стаю собак. Гостей мы не ждали, отец везде и всегда ездил сам, встречался с покупателями подальше от дома. Да и ни у кого из окрестных жителей не могло быть такой лошади – с тонкими ногами, лебединой шеей, под дорогим арамакским седлом.

Я перемахнула через забор и рывком открыла заднюю дверь. Из глубины дома раздался звук удара, с которым тело падает на пол, потом я услышала стон. Отец! От страха я едва двигалась. Мне казалось, что я не бегу – ползу. Вот разгромленные сени, затем кухня – стол перевернут, горшки с маслом разбиты, сорванные занавески клочьями свисают с подоконника. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Скорее, Рина, скорее! Комната, еще комната. Поскользнувшись, я неловко влетела в летний пристрой, где сушились травы. На полу лежал отец, его лицо было мертвенно бледным. Над ним склонился неизвестный в черном плаще. В его руке блестел кинжал, занесенный для удара.

Я хотела крикнуть, но не было голоса. Стало нечем дышать, ноги не слушались. Я попыталась встать, и в этот момент незнакомец ударил отца кинжалом в сердце. С моей ладони само собой сорвалось заклинание удара. Волна воздуха толкнула убийцу в грудь с такой силой, что он отлетел к стене и проломил ее. Мой крик и треск ломающихся досок слились воедино. Убийца скрылся в облаке пыли, заваленный обломками стены.

Я бросилась к отцу, уже понимая, что опоздала, что он мертв, но поверить в это было невозможно. Я должна спасти его, хотя бы попытаться! Кинжал все еще находился в теле, и я схватилась за рукоять, чтобы вытащить его. Внезапно острая боль пронзила пальцы. Я попыталась их разжать, но ничего не вышло – кинжал держал меня крепче медвежьего капкана. Что-то горячее, ослепительно белое полилось по венам, заставляя вспыхнуть внутренний огонь – тот, что я скрывала. Перед глазами возник яркий шар света, он рос, ширился, поглощал меня. Я старалась удержать огонь внутри, не дать ему вырваться на свободу, но сил не хватило, и я вспыхнула. Я превратилась в костер.

Когда я очнулась, то обнаружила, что сижу на чем-то мягком. Остро пахло гарью, и сделав глубокий вдох, я закашлялась. Вокруг витал пепел. Я сидела на обугленных останках своего дома, не тронутая огнем. Даже одежда осталась цела. Темное небо смотрело на меня тысячью ярких звезд. Луна Тои – богини-старухи – ехидно щерилась из-за дальних сосен за околицей. Вокруг пепелища стояли все, кого я знала: семья Барсуков с выселок, пасечник Юмид и трясущийся от ужаса Гарана, Брол и его мать, пряха Эйла, черный Верг с женой, братья-охотники Луй и Назима. Пришли и мои подруги – Ульда, Родана и Кобби. Вечно смеющиеся и такие красивые, сейчас они молчали, опустив глаза. Справа от них я увидела Тильда, моего любимого Тильда. В руках он сжимал рыбацкое нож-копье, которым добивают сома, вытянутого сетями. В глазах его читался тот же вопрос, что и у остальных: как они столько лет прожили бок о бок с чудовищем и не знали об этом. Прости, отец. Теперь наш секрет известен всем. Я владею магией, я способна сжечь Пичугу дотла, едва лишь этого пожелав.

Я встала, и толпа отшатнулась. Зашипели угли, на которые упали первые капли начинающегося дождя.

– Что здесь случилось? – спросила я одноглазого Щена, старосту нашей деревни. Он всегда был добр ко мне.

– Это я у тебя хотел спросить, дочка, – тихо и осторожно сказал Щен. – Ты полыхала, как сотня саламандр.

Я огляделась кругом. Ближайший к нам дом пострадал от огня – стена и часть крыши почернели, но благодаря дождям и сырости, что уже две недели царили в округе, пламени не удалось перебраться дальше, и его успели погасить.

– Где Кер? – спросила козлятница Сара.

Кер – это мой отец. Был.

Я проглотила подступавшие слезы и ответила:

– Он мертв. Его убил чужак. Он приехал сюда на гнедой лошади. Вы видели его?

– Видели, – неуверенным голосом сказал Щен, тесня остальных подальше от меня. – Как у вас тут загорелось, я первый прибежал. Мужик этот валялся во дворе, под досками. Я хотел его вытащить, а он меня отпихнул, сел на коня и ускакал.

– Куда? – хрипло спросила я.

– К Ленточке.

Ленточка – быстрая горная речка, впадавшая в большую, полноводную Ленту, огибала Пичугу с южной стороны и уходила в лиственный лес, который мы называли Полным в урожайные годы и Пустым, когда начиналась бескормица.

Я стряхнула пепел и направилась к Полному лесу. Толпа расступилась, давая мне пройти. Мне казалось, я иду по веревке над пропастью. Ни одного доброго взгляда, ни одного прощального жеста. Тильд стиснул челюсти, и его тонкие, ловкие пальцы на древке нож-копья казались такими же светлыми, как Луна Тои. Я прошла мимо него, все еще надеясь, что он схватит меня за плечо, остановит. Но он не сделал этого, только нахмурил брови и прижал к груди оружие.

Прощай, Тильд! Ты так и не узнал о моей любви к тебе. Я ждала от тебя венка к празднику Таи – богини-матери, благословляющей браки. Думала, ты назовешь меня своей невестой. Но ты не выбрал меня – ты никого не выбрал, сплетя венок из лазоревого пустоцвета. Ходил слух, что ты собираешься уйти из Пичуги, наняться матросом в порту Сардины. Я бы ушла с тобой. Босиком, но ушла. Мое желание сбылось, как будто его исполнил дух Драконьих гор: обманул, перепутав слова. Мне, мой любимый Тильд, предстоит дорога. И известно лишь благим богиням, что выпадет тебе!

Спиной я чувствовала взгляды. Они леденили сильнее, чем вьюга в первые дни зимы. Было так тихо, что я слышала, как мои охотничьи ботинки сминают поникшую траву. Когда я достигла берегов Ленточки, сил держаться не осталось. Я рухнула на землю и дала волю слезам. Они текли, горячие, и обжигали кожу. Чем сильнее была боль, тем ярче вспыхивал огонь на дне моей души. Но больше я не позволю ему мной овладеть.

Я вытерла слезы и встала. Отца не вернуть, и домой дороги нет. Все, кого я любила, с кем делила радость и горе, остались в прошлом. Отец предупреждал, что так оно и будет, если я стану магом. У мага не бывает друзей. У него нет семьи, близких, ждущих его у очага с миской гречишного супа. Маг всегда один – опасный для других и себя. Но отец говорил, что истинную магию я обрету в день своего восемнадцатилетия – в канун встречи трех лун на Пороге года. Тогда я смогу выбрать путь: принять магию и стать изгоем или отвергнуть ее и жить, как обычные люди. Полюбить хорошего человека, растить детей, заботиться о доме.

Я посмотрела на холодные воды Ленточки, которые несли сломленные недавней бурей ветви деревьев. Магия решила все за меня: она вырвалась из глубин души и спалила мою жизнь, превратила ее в пепелище. Теперь остается одно: найти того, кто хладнокровно расправиться с отцом, и убить его. Магией или ножом – все равно. Он забрал у меня самое дорогое, и я этого так не оставлю.

Догнать его будет нелегким делом. Он ушел почти сразу после боя, и у него есть верховая лошадь – сильная, резвая, наверняка очень выносливая. Фора в семь – восемь часов. Но лошади нужен отдых, а мне нет. Я буду идти по его следам, пока не нагоню.

Мои вещи сгорели в огне, у меня не было ни фляги, чтобы набрать воды, ни одеял, чтобы согреться. Как будто впервые я оглядела свою одежду: ботинки крепкие, дорогу выдержат. Старые отцовские штаны годились для холодной ночёвки в лесу, а вот холщовая куртка, без меха подведет меня при первом же заморозке. Надо найти что-то более подходящее для дальней дороги.

Я оглянулась и посмотрела в сторону деревни. Можно рискнуть и под покровом ночи забраться к Ульде, попросить у нее необходимое. Она не откажет: из всех людей, которых я знала, не было никого чище и добрее ее. Но если меня заметят или она сама проговорится, что помогла мне, изгою, ей не дадут прохода. А ведь она любит Пичугу и не уйдет из нее, будет терпеть насмешки, пересуды, презрительные взгляды. Значит, к Ульде хода нет, и красть я не собираюсь. Пойду налегке.

Я хотела запустить руку в карман, чтобы проверить, нет ли там мотка веревки, и неожиданно поняла, что сжимаю в руках кинжал – тот, которым убили моего отца. Серебристый, неизвестный мне металл казался невесомым. Значит, внутри есть пустоты: такая вещь не может быть легкой, как перышко. Крепкий, гладкий и острый, кинжал напоминал коготь дракона. На нем не было ни символов, ни рун. Убийца не оставил следов. И все-таки я вспомнила нечто важное. В мгновение перед ударом он обернулся ко мне, и я увидела на его левой щеке след ожога. Такие ожоги получают ловцы саламандр, когда допускают ошибку: думают, что саламандра мертва и наклоняются к ней, чтобы подобрать с земли. Тогда она взрывается, и ее огненные чешуйки летят прямо в лицо охотнику. Те, кто выживают, до конца жизни носят на лице память о проклятой ящерице.

Про себя я стала называть убийцу Меченый. Луна Тои скрылась в тучах, и лес погрузился в темноту. Я шла почти наугад, падала, вставала и снова падала. Наконец стало ясно, что придется ждать рассвета. Меченый мог пойти куда угодно – в Кирку, к каменоломням. Или на юг, в столицу королевства – Узор. Или в Сардину, к Бурному морю. Мне слишком мало о нем известно, но я буду знать больше, когда увижу следы копыт его лошади.

Я раскрыла ладонь и зажгла на ней крохотное пламя. Ох и возмутился бы сейчас отец! Увидев однажды, как я играю с огнем, он вышел из себя и кричал, что я погублю нас обоих. Теперь некому призвать меня к порядку. Мысли об отце заставили меня захлебнуться горечью. Воспоминания одно за другим вспыхивали в голове.

Он был лучшим из отцов – пусть и не родным. Бежал из столицы, оставив там прошлую жизнь. Кем он был и чем занимался, он не рассказывал. На все мои вопросы отмахивался: мол, не важно, что случилось вчера, гораздо важнее, что есть теперь. Зимний голод заставил его держаться ближе к горам, где можно добыть саламандр и обогатиться. И он был прекрасным ловцом, пока однажды не нашел в пещере одинокую плачущую девочку – меня. Как я попала в пещеру и кто мои родители, я не помнила. Моя жизнь началась с того момента, как он меня нашел. Отец говорил, что я дочь дракона и человека, но я не верила ему. Иногда просто знаешь: нет, это не так, это не правда. Отец пожимал плечами и просил не искать ответов, чтобы не накликать беду.

Когда у него появилась я, он больше не мог себе позволить скитаться в предгорьях и осел в Пичуге. Выстроил дом, стал добывать кабанов, оленей, научился дубить шкуры. На саламандр больше никогда не охотился. Мы вместе с ним проводили целые дни в лесу, где он рассказывал мне про каждый кустик, каждую травинку, учил тому, что важно для выживания в одиночку. Только магии не учил, запрещал даже думать о ней, но сам пользовался. Нередко я замечала, что посылая стрелу в оленя, он накладывает на древко заклинание меткости. И стрела летела без промаха. Я тоже так умела.

Сколько мне точно лет, отец не знал. Я росла быстрее других детей, умела больше, чувствовала лучше. Когда я у него спросила, как я пойму, когда наступит день моего восемнадцатилетия, отец рассмеялся и сказал, что такое не пропустишь. Велел ждать Порога года – перед ним силы земли крепнут, чтобы запустить колесо времени. Завороженная его смехом – он так редко смеялся – я не рискнула расспрашивать дальше, ничего толком не поняла. Возможно, именно сегодня мне исполнилось восемнадцать, когда я сжигала наш дом силой магии и горя.

И еще отец говорил, что никогда прежде на земле не рождалась женщина-маг. Все, кто обладал даром, были мужчинами: от великого чародея Жойга Долинного до придворного мага короля Септимия Водного. Об этом же писали и в книгах, которые отец привозил мне с каждой ярмарки. Один из авторов, почтенный профессор Ней Ловигун, утверждал, что магия зарождается в мужской железе, потому женщины и не способны ее творить. Когда я прочитала этот фрагмент отцу, он хохотал так, что за печкой упал ухват, прихватив с собой недосохшие полотенца.

Отец. Как же мне без тебя? Зачем?

Но будь уверен, Меченый дорого заплатит за то, что отнял твою жизнь. Я не успокоюсь, пока не найду его – на земле или на море, в Хрустальных чертогах богинь или в Преисподней.

Пламя на ладони дало мне достаточно света, чтобы отыскать несколько поваленных деревьев и хворост для розжига костра. Сырое дерево с неохотой загорелось, и мне наконец-то стало тепло. От ботинок валил пар. Где-то далеко ухала сова. Я сидела на бревне до самого рассвета. Спать не получалось, хотя утренний морок путал мысли. Сон был предательством по отношению к отцу. Я бодрствовала, чтобы в моей памяти он не умирал.

Как только небеса побледнели, я принялась искать в лесу следы лошади. Вскоре они нашлись, и я пошла по ним, как ищейка. Меченый ехал на юг, стараясь не упускать из виду Ленточку. Разумно, учитывая, что без воды долго не протянешь. Я держала средний темп, чтобы не выдохнуться. Бессонная ночь отняла у меня много сил, и если мне предстоит сражение, не хотелось бы проиграть его только потому, что поддалась искушению бежать.

Когда день начал клониться к закату, следы Меченого вывели меня из леса. Я оказалась возле деревни Пожарки, где по весне гудела ярмарка. Отец никогда меня не брал с собой, но много рассказывал о том, что видел, и о тех, с кем торговал. На улицах было пусто, в домах горели огни, над крышами вился дым. Мне так сильно хотелось есть, что я готова была ворваться к кому-нибудь и похитить котелок каши или краюху хлеба. Я шла мимо безликих ворот, мимо чужого, негостеприимного счастья.