Пролог. Дракон

– Это самое ужасное, что могло случиться с вашей семьей, господин генерал! – дрожащим голосом произнес дворецкий, протягивая мне свежую газету.

Я посмотрел на его бледность, на дрожащую руку в белоснежной перчатке и на свежий, пахнущий типографской краской выпуск газеты. Он встал у меня на пути, словно пытаясь показать, как это важно.

– Сегодня помолвка у моего сына! – отмахнулся я от дворецкого со свежим выпуском газеты. – Я могу поужасаться потом?

– Боюсь, что нет, – произнес бледный дворецкий и посмотрел так, словно от этого зависит все. – Лучше прочтите сейчас.

Я вслушался в шум, доносившийся из зала. Гости были в приподнятом настроении, заранее поздравляя будущих жениха и невесту. Слышались голоса, смех и музыка.

Взяв газету из рук дворецкого, я посмотрел на заголовок, и мои глаза расширились.

– Вы лучше присядьте, – послышался голос дворецкого. – А если присели – прилягте…

Я пробежал глазами первую строчку.

Голоса в зале – веселые, громкие, праздничные – превратились в шум, который будто звучал из другого мира.

Я словно услышал их сквозь толстое стекло. Всё, что было важным, вдруг стало неясным, отдалённым.

«Если у семьи Винтерфельд остался хоть один друг, то я адресую это письмо ему! Это крик о помощи, мольба потерявшего всё отца. Я прошу вас, спасите мою дочь Эмму. Бедняжка обесчещена и брошена перед алтарём. Сын генерала Вальтерн Моравиа обесчестил и отказался жениться на моей дочери, потому что его отец – генерал Аллендар Моравиа – не дал разрешения. Он высказался против, тем самым перечеркнув судьбу моей бедной Эммы. Теперь наша семья на грани краха, никто не хочет иметь с нами дел. Нас атаковали кредиторы, наши дела идут ужасно. Поэтому я прошу о помощи. В свое время я многим помогал, но сейчас помощь нужна мне. Моя дочь в борделе “Ночная Роза”. И я прошу, нет, умоляю выкупить ее оттуда. Я очень надеюсь, что генерал Аллендар Моравиа услышит меня и не позволит моей дочери пасть еще ниже. Быть может, в каменном сердце дракона есть хоть немного совести. Раз уж он разрушил счастье двух влюбленных, то пусть хоть позаботится о бедняжке Эмме. Ведь все это случилось по его вине! Но если нет, я прошу отозваться хоть кого-нибудь. Моя дочь хорошо образована, она может быть экономкой, гувернанткой, компаньонкой. Поэтому прошу вас вмешаться в ее судьбу. С уважением, Дорис Винтерфельд».

Я зажмурился, словно новость ударила меня головой о стену.

Все звуки вокруг стихли.

Это было как удар молнии, от которого я не мог отойти еще несколько секунд, осмысливая прочитанное.

«Нет», – твердо сказал я, бросая газету на стол. – «Это – наглая ложь. Мой сын не мог так поступить! Я уверен, что не мог!».

Убедив себя в этом, я встал и одернул мундир. Ордена звякнули, а я выдохнул.

Тяжелой походкой я направился в зал, где среди гостей мелькала фигура моего сына. Молодой, гордый, в алом парадном мундире, выглядел таким счастливым. Сейчас он держал руку своей невесты и целовал ее под радостные крики гостей. В его глазах – свет надежды, а рядом – его невеста, Анна-Шарлотта Ла Монт, словно сияющая богиня, воплощение красоты и нежности в светлом платье, усыпанном бриллиантами.

– Можно тебя на пару слов, – негромко произнес я, видя, как сын поднял на меня удивленный взгляд.

– Да, конечно! – улыбнулся он гостям, отпуская руку невесты.

Я направлялся в сторону кабинета, а потом пропустил сына вперед, плотно закрывая двери.

– Папа, а в чем дело? – спешно спросил Вальтерн, поставив бокал на стол.

Его голос прозвучал мягко, будто бы он пытается разрядить напряжение, но в его глазах я заметил тревогу.

"Неужели это правда?" – пронеслось у меня в голове. – "Нет, я знаю своего сына. Быть такого не может!"

– Неправильно спрашиваешь. Нужно спрашивать: "Что случилось?" – произнёс я, с силой бросая газету на стол.

В этот момент воздух будто сжался, тяжёлый и плотный, наполняясь предчувствием грядущей катастрофы.

– Сейчас будем играть в гляделки, – произнёс я, видя, как сын раскрывает газету и замирает. – Гляди, что у меня есть!

Мой взгляд, острый и настороженный, неотрывно следил за сыном. Он, побледневший и с бровями, поднятыми от удивления и страха, словно почувствовал, что что-то вышло из-под контроля.

Глаза Вальтерна расширились, когда он взглядом пробегал строчку за строчкой. Движения стали нервными. Руки едва заметно дрогнули.

Я увидел, как он крепко стиснул зубы, словно пытаясь не выдать себя с головой.

"Нет… Нет…" – мысленно шептал я, медленно сжимая кулаки. Ручка кресла хрустнула, а сын поднял на меня испуганный взгляд.

– Пап, ты ведь не думаешь, что это – правда? – тихий голос Вальтерна прозвучал как шёпот, но в нём слышалась искра надежды.

Сын посмотрел на меня, а в его глазах я прочитал все.

– Теперь я уверен, что это – правда, – и в моих словах звучала непоколебимая решимость. – Я вижу это по твоему лицу.

Я знал, почему ему нехорошо.

Несколько секунд гнетущей тишины были прерваны шелестом газеты.

Мне захотелось с силой ударить по столу. Но я лишь сжал руку в кулак.

"Неужели? Неужели это – правда? Неужели я воспитал такого сына?" – пронеслась в голове мысль. – "Где я допустил ошибку?"

Я поднял глаза на портрет покойной жены, а потом снова посмотрел на Вальтерна, который перечитывал статью и бледнел с каждым словом.

– Пап, прекрати… – выдохнул сын, откладывая газету. Я видел, как он пытается спрятать свои чувства под маской наигранной небрежности. – Ты же понимаешь, что это специально было сделано, чтобы разорвать помолвку… Неужели ты веришь тому, что пишут в газетах?

– Молчать! – рявкнул я, ударив рукой по столу так сильно, что тот задрожал, подтверждая мою власть, моё право, мою ярость. – Сейчас на вопросы отвечаешь ты. Кто такая Эмма Винтерфельд? Жду быстрый ответ!

Мой взгляд, холодный и пронизывающий, словно лезвие, устремился на сына. И самое страшное, что в его глазах я впервые видел страх, растерянность, будто он уже барахтался в ловушке собственной лжи.

Вальтерн молчал.

Он сидел застывший, с опущенной головой, а я чувствовал, что мой гнев напоминает пламя, готовое испепелить его и все вокруг. Но в первую очередь – меня самого за то, что допустил такое!