Я ворон без перьев.
Я пыль. Я ничто.
Я ветка, скребущая чье-то окно.
 
 
Я ветер за дверью.
Оживший мертвец.
Я чье-то начало. Я чей-то конец.
 
 
Я ливень ночной.
Сова на болоте.
Я то, что придет, когда вы умрете.
 
 
Я холод степной.
Шаги за спиною.
Я то, что из тьмы манит за собою.
 
 
Я шорох в подвале.
Коряга в реке.
Я вязкая тина в мутной воде.
 
 
Я монстр из спален.
Безглазый портрет.
Я то, что есть там, где ничего нет.
 

К. Р. Винд, 18 дек. 2020 г.

Глава 1. Голоса из гетто

– Мам, эти хлопья давно просрочены, – тяжело вздохнув, я сунула вскрытую картонную упаковку под нос уставшей женщины с ярко-желтыми волосами. – Видишь? Срок годности вышел еще в апреле!

– Я знаю, Софи, – она со стуком опустила кофейную чашку на обшарпанный кухонный стол самого маленького на свете размера. – Я купила их в лавке у Саманты.

– О, ну тогда понятно, – я многозначительно закатила глаза и покорно принялась за отсыревшие кукурузные хлопья.

Мы обе прекрасно понимали, что нас ждет дальше. Когда мама отправлялась в магазин к Саманте, это означало лишь одно – у нас совсем не осталось денег, и ближайшие несколько недель (как минимум) мы будем вынуждены питаться просрочкой, которую Саманта тайно сбывала в нашем чертовом гетто почти задаром.

В такие моменты я называла себя «королевой дисконта». Не слишком-то весело осознавать, что ты питаешься не лучше, чем бродячий пес, копошащийся в мусорном баке на окраине квартала. Скорее, это вообще ничуть не весело.

Даже нищая семья мексиканцев, обитающих по соседству с нами, никогда не затаривалась уцененными продуктами в лавке у Саманты. Чаще всего ее постоянными покупателями были плохо пахнущие бродяги с длинными бородами и безработные бедняки. Вдвойне обиднее. Ведь мама много трудилась, да и я нередко помогала ей в ночную смену, тайком прокрадываясь в госпиталь, где она числилась в штате младших медсестер.

Но этих денег все равно катастрофически не хватало. Так частенько случается во взрослой жизни, если ты оказываешься по уши в долгах. Поэтому мой вам горький совет – никогда не берите кредиты и не живите в долг.

…Ну, а потом мама неизбежно скажет, что у нее наклевывается одно непыльное дельце. В лучшем случае, после этого у нас снова ненадолго появятся деньги, чтобы мы могли и дальше выплачивать аренду за ржавый фургон, который арендовали на протяжении последних семи месяцев. В худшем, ее вновь поймают с поличным и упекут за решетку. А мне снова придется пускаться в бега, чтобы меня не могли увезти в сиротский приют на время судебных разбирательств.

В общем… всем привет, перед вами (вроде как до сих пор) Софи Доусон! А это – моя новая жизнь.

Ну, что я еще могу рассказать о себе? Я хожу в унылую старшую школу, где в основном числятся одни неликвиды (именно так шепотом сказал директор на ухо новому преподавателю). И у меня почти ничего нет. Ну, всяких там вещей. Вообще, все мое барахло с легкостью умещается на открытой вешалке у входной двери фургона. Там же висит слегка вылинявший школьный рюкзак. Он нежно-розового цвета – мне он всегда напоминал птенца фламинго. Хотя, если честно, я понятия не имею о том, как выглядят их птенцы. Просто ассоциация.

Что еще?.. Ах, да! Моя мама. Ее зовут Эмили Доусон, но вы можете называть ее миссис Доусон. Так ее называют почти все – и знакомые, и пациенты. Наверное, потому, что у нее очень серьезное и грустное лицо. Таких людей интуитивно не хочется называть по имени. Как-то неудобно, что ли. Порой, когда мы с ней особенно сильно повздорим, что происходит не так уж редко, я тоже начинаю называть ее именно так. Сухо и холодно – миссис Доусон. Тем самым я как бы подчеркиваю ту пропасть, что образовалась между нами в момент очередной перепалки.

Как вы уже могли понять из всего, что я рассказала выше, мы с мамой обитаем в гетто. А если еще точнее – толчемся в крохотном фургончике, в котором невозможно ни уединиться, ни ощутить обыденный для многих людей домашний уют. И если вы вдруг нагрянете в наш квартал (чего я вам искренне не советую делать), вы сразу же узнаете наш убогий трейлер. Всю поверхность его правого бока занимает надпись «Foo Fighters», нарисованная красным баллоном, и успевшая заметно выгореть на солнце. А чуть ниже, прямо под ней, красуется слово «Дерьмо», начертанное тем же шрифтом, но уже черным цветом. Очевидно, с течением времени автор граффити разлюбил творчество рок-банды. Люди такие люди…

На самом деле, моя жизнь не настолько ужасна, как вам могло показаться. Район, в который мы с мамой перебрались, пусть и называют самым криминальным и неуютным во всем городе, зато здесь было все то, чего никогда не найдешь в богатеньких кварталах. Прежде всего, тут никто не осудит человека за то, что он неделями таскает одну и ту же одежду. А еще на углу улицы, напротив книжного ларька, продают самые вкусные на свете корн-доги. Всего два доллара за целых пять штук!

– Софи, – предсказуемо начала мама. – Ты ведь понимаешь, что мне придется сегодня снова выйти на улицы?

Я молча кивнула, давясь невкусными хлопьями.

«Выйти на улицы» – так это называлось в нашей неполной семье. Под этой фразой мама умело маскировала все свои попытки разжиться чужими баксами.

Чаще всего она вместе с несколькими местными чернокожими колесила по другим районам, подыскивая тачку, которую можно было бы с легкостью угнать. А если ничего не выходило, то в действие запускался ее план «Б». Тогда она просто караулила зазевавшегося проезжего в метро, когда он топтался у банкомата, а затем вытаскивала из его кармана изрядно распухлевший бумажник.

Но у запасного плана был очень весомый недостаток – чаще всего маме не удавалось обойти многочисленные камеры видеонаблюдения, рассованные по всей подземке, и тогда уже спустя несколько часов в наш арендованный фургон являлся толстый смуглый полисмен по имени Генри.

К слову говоря, даже успешно проведенный план «Б» порой оканчивался полнейшим фиаско. Так, в прошлом году на Рождество она притащила в дом всего двадцать баксов и целую кипу фоток какого-то слюнявого малыша, которыми был набит до отказа портативный мужской кошелек. То Рождество мы провели в трейлере, прихлебывая колу из одной бутылки и разглядывая счастливого младенца на снимках. Все пытались понять, какое имя ему бы лучше всего подошло.

– Если я к утру не вернусь, ты знаешь, что следует делать, – мама откинула за спину пережженные обесцвечивающей пудрой волосы и с тоской поглядела в пыльное окно. – Пусть в эту ночь удача будет на моей стороне!..

Наверное, прочитав все это, вы тут же решили, будто мы с мамой – форменная семейка выродков, портящих полицейскую статистику и отравляющих жизнь нормальным, более удачливым, людям. И, в общем, вы ошиблись.

Когда-то мы были той самой семьей, которая с легкостью могла бы улыбаться вам по утрам с большой упаковки молока. Но затем маленький бизнес отца – кондитерский магазинчик, не выдержал давления сетевого маркетинга и неожиданной конкуренции. Под натиском «Пончиков Джека», прораставших киосками на каждом углу, будто грибы после дождя, папина лавка обанкротилась. А маминого дохода едва хватало на то, чтобы оплачивать медицинскую страховку.

Мой отец – толстый и смешной, как раскормленный кот, был невероятно добродушным человеком. А потому совершенно не умел справляться с внезапными невзгодами. В конечном итоге, он не придумал ничего лучше, чем заключить контракт с американской армией. Так мой растяпа-отец внезапно стал военным.

Конечно, если бы мне тогда было не три, а, ну хотя бы, чертовых лет десять, я бы сумела отговорить его от этого безрассудного поступка. Но вся беда в том, что в три года я еще не умела рассуждать здраво, да и вряд ли понимала, что означает слово «война», которое со слезами на глазах все чаще произносила мама.

А дальше отец уехал. Его не было несколько недель, и мы с мамой ужасно по нему тосковали. По вечерам стало некому забираться на большой мягкий живот и некого было дергать за колючие коричневые усы. Живот и усы – это единственное, что я четко помню о своем отце. Остальное со временем начисто стерлось из моей памяти.

Сейчас, когда мне исполнилось семнадцать, я уже хорошо осознаю, что у отца не было ни единого шанса. Неуклюжий, подслеповатый и толстый, он оказался в числе первых жертв боевиков.

Потом… Потом началась наша новая жизнь. Как мама ни старалась, она не могла заработать достаточно, чтобы обеспечивать нас обеих и содержать двухэтажный дом. Поэтому вскоре наш дом отобрали.

Год за годом наш уровень жизни падал все ниже и ниже, и мы стремительно скатывались по спирали отчаяния, познавая те ее закоулки, о существовании которых прежде даже не догадывались. Вот так мы и оказались в том дерьме, где вы обнаружили нас сейчас.

– Знаешь, мам, – я отставила в сторону полупустую коробку хлопьев и посмотрела ей прямо в глаза. – Ты только не обижайся, ладно? Мне кажется, что ты – самая неудачливая преступница во всем чертовом штате. Может быть, уже хватит?

– Софи! – воскликнула она, и ее лицо вспыхнуло гневом. – Что за выражения ты позволяешь себе за столом?

Я тихо буркнула что-то едкое под нос, отхлебнула глоток несладкого чая из оранжевой чашки с головой жирафа (и кто вообще решил, что это – отличный подарок для девушки моего возраста?) и откинулась на спинку скрипучего стула.

– Те черные парни, с которыми ты путаешься, произносят такие слова, от которых покраснел бы сам дьявол. Неужели ты и им делаешь втык, мам?

Я заметила, как она засмущалась. Ее бледные щеки моментально залил ярко-розовый румянец – похожий на тот, что красовался на мордочках котят, украшающих мой угол на постерах над кроватью.

Она всегда тушевалась и обижалась, когда я упоминала о том, с кем она теперь водится. На самом деле, тот молодой черный парень, который иногда заходил к нам в дом, – как громко называла мама наш крохотный трейлер, был не так уж плох. (Если, конечно, не брать во внимание тот факт, что он постоянно норовил ухватить ее за задницу). Однажды он даже притащил мне огромного оранжевого пса.

Я знала, что мама с ним спит – это было заметно по тому, как они переглядывались и шушукались за моей спиной. Но, думаю, в этом не было ничего предосудительного. В конце концов, каждой взрослой женщине для счастья необходим здоровый и крепкий мужчина. Так не раз говорила моя школьная учительница – преподаватель географии. Правда, я очень сильно сомневаюсь в том, что у нее самой он имелся в наличии.

Тревор, так звали нового маминого бойфренда, вырос в бедной семье в черном квартале, а потому отлично знал о том, как и где можно быстро достать наличные. Именно он уговорил маму влиться в их небольшую компашку – белая женщина с изможденным видом и пересушенными светлыми волосами вызывала у окружающих куда больше доверия, чем татуированные черные парни.

– Софи, ты еще слишком мала, чтобы совать свой нос в подобные вещи, – она демонстративно скрестила под грудью тощие руки. – Марш в свою комнату!

– У меня нет своей комнаты, – равнодушно пожав плечами, ответила я. – По меньшей мере, уже лет десять.

– Значит, иди в свою постель! – повысив тон, категорично выпалила мама. – И как следует подумай о своем поведении, пока меня не будет!

Конечно, мама на меня не злилась. На самом деле, злилась она совершенно по другому поводу. Потому, что в своей прошлой жизни она пекла румяные пироги с тунцом на кухне красивого большого дома, а теперь была вынуждена кормить единственного ребенка просроченным дерьмом из подпольного магазина по сбыту некачественного товара.

Злилась, потому что не смогла остановить отца и отпустила его. Потому, что он погиб и потому, что теперь вместо его толстых мягких рук ее обнимали жилистые пальцы черного парня из гетто.

Она злилась потому, что у нас не было денег для того, чтобы купить мне новую пару кроссовок, хотя мои ступни успели настолько вырасти за прошедшее лето, что теперь пальцы ног, жалобно скукожившись, утыкались ногтями в затертую дочерна стельку.

Она была зла на все, что только угодно, но только не на меня. Поэтому я молча поднялась из-за стола, сделала пару шагов по узкому коридору и упала в свою кровать.

Квадрат крошечной кухни, в этом же помещении, за небольшой перегородкой – спальное место мамы, напротив – мое собственное. В конце трейлера уныло капал водой душ, а еще чуть дальше стыдливо прятался за покосившейся дверцей пожелтевший от времени унитаз. Так выглядел внутри наш новый дом, который я про себя нередко обзывала сараем. Вслух больше не решалась – после этих слов мама все время рыдала по ночам в подушку, думая, что я крепко сплю и не слышу ее.

Когда она выходила на улицы, оставляя меня в вагончике одну, здесь становилось ужасно одиноко.

Трейлер ютился неподалеку от моста, уводящего широкую полосу автострады прямо к сереющим впереди холмам. Чуть дальше торчали из земли одноэтажные бараки бедняков, из которых до самого рассвета лилась басами громкая музыка и звучал хриплый смех. А иногда – до невозможного грязные ругательства и сердитые женские крики на чужом языке.

Но даже голоса гетто не могли заглушить унылого стука колес машин, несущихся по бетонным перекрытиям моста. Лежа часами в своей неудобной постели, я таращилась в металлический потолок трейлера, давно успевший окраситься в темно-охряные пятна коррозии, и мне казалось, что вместе с гулом автомобильных движков от меня утекала и моя собственная жизнь.