ГЛАВА I

Посвящается тем, кто был со мной с самого начала, и тем, кто нашёл меня на этом пути.

Вы – моя опора, вдохновение и причина не сдаваться.

Последнее, что я помню, это шум.

Образы всплывают неясными вспышками, словно обгоревшие кадры испорченной плёнки. Большинство из них тёмные, искажённые, утонувшие в ночи и лишённые логики: ветка, царапающая лобовое стекло; тонкая трещина, бегущая по стеклу, как по льду; дрожащие пальцы, залитые кровью. Осколки моего отражения смотрят на меня с равнодушной жестокостью.

А вот звуки – отчётливые. Стоит мне зажмуриться, и они возвращаются. Сначала визг шин, тщетно цепляющихся за мокрый асфальт. Затем сокрушительный хруст металла о металл. Щелчок: распахивается дверца машины. Звон: ключи, оставленные в замке зажигания, дребезжат в натянутом, как струна, воздухе. Голоса сливаются в какофонию, среди которой один – мой, искажённый и наполненный болью.

Меня охватывает нестерпимое желание бежать, уйти, исчезнуть. Но тело не слушается. Я падаю, как кукла с обрезанными нитями. Земля встречает меня холодом и безразличием.

А потом пустота.

Когда я открываю глаза, самое страшное, я больше не знаю, кто я.

Резкий звук встряхиваемой пластиковой бутылочки с таблетками возвращает меня в реальность. Доктор Эллис сидит напротив, сжимая в ладони ярко-оранжевый контейнер. В кабинете тихо, все взгляды обращены на меня.

За окном нависли тяжёлые свинцовые облака, грозящие дождём. Вдалеке виднеются силуэты хвойных деревьев, полустёртые серым туманом. Рядом с кабинетом сад: возможно, весной он оживает и пестрит цветами, но сейчас, в это переходное, блеклое время, он кажется пустым и мрачным.

За месяц, проведённый здесь, я поняла, что неврологическое отделение самое спокойное и приятное место в больнице Ривербриджа. Намного уютнее той палаты, где я впервые пришла в себя, с чужим именем и лицами, которых я не помнила. Или той зеркальной комнаты, где я заново училась управлять собственным телом. Эта встреча – финальный этап, последняя ступень перед выпиской.

– Простите, – тихо говорю я, сбившись с мысли. – Я на секунду отвлеклась.

– Всё в порядке, – доктор Эллис улыбается мягко, с той вежливой сдержанностью, которую оттачивают годами практики. – Информации действительно много. Именно поэтому ваша семья рядом: чем больше ушей, тем надёжнее.

Эвелин, моя мать, хотя пока это слишком громко сказано, прилежно делает пометки в блокноте на коленях. Моя сестра Кэссиди сидит с другой стороны и молча кладёт ладонь мне на колено в знак поддержки.

– Как я уже говорил, – продолжает доктор, – вы продолжите приём этих препаратов. Они помогут улучшить концентрацию и поддержат восстановление памяти. От головной и мышечной боли можно принимать безрецептурные средства: ацетаминофен или ибупрофен.

– Как долго ей их принимать? – спрашивает Эвелин, указывая на бутылочку с таблетками. Её голос твёрд, почти требовательный.

Я не понимаю: это забота или попытка контролировать ситуацию?

– Мы будем наблюдать за динамикой на следующих приёмах и при необходимости скорректируем схему, – отвечает доктор Эллис. – Пока что ежедневно перед сном.

– Думаете, я останусь такой навсегда? – спрашиваю я.

Тишина. Все вновь смотрят на меня. В комнате повисает тяжесть, как перед грозой.

– Это лишь временное состояние, не приговор, Далия, – говорит доктор и откладывает планшет с заметками. – Это лишь начало пути. Прогресс возможен, но он не всегда предсказуем.

На ветке у окна приземляется ворон, прячась под навесом от начавшегося дождя. Мать и сестра молчат.

– Как вообще мозг может просто взять и всё забыть? – шепчу я, сжимая в ладонях рукава толстого свитера и не отводя взгляда от чёрной птицы.

– Ваша процедурная память полностью сохранена. Как только вы вернётесь в привычную обстановку, многое начнёт всплывать само по себе. Я почти уверен: многое из прошлого снова станет узнаваемым, – он ставит бутылочку на стол и откидывается в кресле. – Разум – удивительная вещь. Это не значит, что ваш мозг всё забыл. Воспоминания никуда не исчезли. Они просто заперты, и вы пока не можете найти ключ. Может, найдёте, а может и нет. Моя задача – научить вас справляться с любым из этих вариантов.

Тошнота подкатывает к горлу, и я не уверена, что вызывает её: удар о руль, его слова или восхитительное сочетание того и другого. Проснуться в новой жизни и узнать, что ты едва не погибла, пугающе. Я не чувствую себя везучей, я чувствую себя проклятой.

Мне рассказали о происшествии просто, почти сухо: я была на вечеринке. Уехала. Врезалась в дерево. Меня нашли только утром: кто-то случайно пробегал мимо.

Хотя в моей памяти всё происходит стремительно, за считанные секунды: звуки, обрывки образов. И каждый раз, когда я слышу этот рассказ, он кажется чужим. Словно трагическая история, которую я могла бы пересказать кому-то между делом, но никак не часть моей собственной жизни.

– Думаю, на этом всё, – говорит доктор. – Если только ты не хочешь о чём-то поговорить?

И хотя на языке пылает с десяток вопросов, я лишь качаю головой. Мы поднимаемся и направляемся к выходу. Я иду чуть впереди, словно тень, скользя по коридору. Эвелин задерживается: ей нужно поговорить с доктором наедине. Их голоса становятся приглушёнными. Кэссиди стоит рядом и не сводит с меня тревожного взгляда, будто боится, что я исчезну.

Наша внешняя схожесть – единственное, что убеждает меня в том, что они и правда моя семья: одинаковые карие глаза, тёмные волосы, смуглая кожа. Но я не помню ни дня из той жизни, которая была до этой больницы и череды сеансов у невролога. Я даже не знаю, что они на самом деле обо мне думают.

Через несколько минут они присоединяются ко мне у стеклянных дверей. Мы стоим молча, глядя на дождь, и наконец выходим наружу. Капля падает мне на нос. Эвелин тут же пытается прикрыть нас своей сумкой, как зонтом, но толку мало. К тому моменту, как мы подходим к машине, мои волосы уже влажные.

Когда мы катим по городу, я провожаю взглядом одинаковые, словно нарисованные под копирку, домики на фоне пышных гор. Пальцы судорожно сжимают ремень безопасности. Шины тихо шуршат по мокрому асфальту. С тех пор как я очнулась, солнце в Ривербридже так и не появлялось.

Эвелин говорит, что я жила здесь всю свою жизнь. Годы скитаний по штату Вашингтон в итоге привели её в этот тихий городок среди лесов и гор. Ривербридж показался ей подходящим местом, чтобы пустить корни и растить семью.

– Вот твоя начальная школа, – говорит она, когда мы проезжаем мимо голубого здания с детскими рисунками на окнах. Дождь барабанит по старым металлическим конструкциям на площадке.

Всё продолжается в том же духе: она указывает на мрачный парк, где я якобы часто бывала, и на церковь у кладбища, куда мы приходили «по особым случаям». Кэссиди с заднего сиденья подхватывает её рассказ, сопровождая каждый объект весёлой, почти заученной историей.

И всё же каждый дом, каждое дерево, каждая улица за окном кажутся мне новыми, чужими. Будто между мной и этим городом стекло: тонкое, но непреодолимое. За ним жизнь, которая, возможно, когда-то была моей.

Они пытаются вернуть мне память, помочь вспомнить окружение. Но всё это только усиливает ощущение, что я посторонняя.

Мы сворачиваем на Вудхейвен-драйв и останавливаемся у дома ближе к концу улицы. Он большой, двухэтажный, с фасадом оливково-зелёного цвета и фигурной деревянной отделкой. Красная входная дверь, белые колонны и резной балкон придают ему облик из старой викторианской сказки. По ступеням ведёт аккуратная лестница, поросшая плющом, а по периметру крыльца вьются тени от цветущих деревьев. В саду пёстрая россыпь кустов и деревьев с красными и белыми лепестками, словно кто-то случайно пролил краску на зелень.

Эвелин глушит двигатель. Внутри машины наступает полная тишина. Никто не двигается.

– Это твой дом, – говорит она, и в голосе слышится неуверенность.

Я боялась этого момента.

Хотя Эвелин и Кэссиди почти всё время были со мной в больнице, жить под одной крышей с людьми, которые должны быть мне близкими, но ощущаются чужими, совсем другое. По ощущениям, они ничем не отличаются от врачей и медсестёр, что приходили в палату вручить таблетки или разбудить меня на осмотр.

Эвелин открывает входную дверь, и я следую за ней внутрь. Едва мы переступаем порог, из глубины дома с лаем вылетает собака. Сердце подскакивает, пульс учащается. Чёрно-белый бордер-колли с рычанием бросается ко мне и встаёт лапами на ноги. Кэссиди с трудом оттаскивает её за ошейник, приговаривая что-то успокаивающее.

– Прости! – восклицает она. – Рокси тебя явно недолюбливает, но обычно она тише.

– Кэссиди, – строго говорит Эвелин. – Я же просила тебя вывести Рокси перед выходом.

– Наверное, Логан впустил её, – бормочет сестра, виновато бросая на меня взгляд.

Кэссиди старше меня всего на пару лет. Мне рассказывали, что в детстве нас часто принимали за близняшек. Сейчас мы совсем разные. Я, похоже, больше похожа на маму, с тем же тонким носом и выразительными скулами.

Эвелин берёт собаку за ошейник и уводит её к стеклянным дверям, выпуская во двор. В кухню, слегка спотыкаясь, вбегает парень, на вид немного растерянный. У него мягкие черты лица и добрый взгляд. Чёрные волосы, лишь на тон темнее кожи, коротко подстрижены.

– Это мой парень, – объясняет Кэссиди. – Пока живёт с нами. Временно. Пока ищет жильё.

Он подходит ближе и протягивает руку:

– Логан. Прости за собаку.

С плеч словно уходит напряжение. Он первый, кто не выглядит неловко, глядя на меня. Не перегибает, не старается излишне. Просто человек, который не делает из этого трагедии.

– Приятно познакомиться, – отвечаю я, пожимая его руку. – Снова.

– Рад, что ты вернулась, – говорит Логан.

Я уже слышала о нём немало: стоило разговору в машине хоть немного замедлиться, Кэссиди неизменно начинала рассказывать о нём. Но в больницу он с ней ни разу не приезжал.

Логан задерживает взгляд чуть дольше, чем нужно, и я чувствую, как лицо наливается жаром. Эвелин касается моего плеча, не замечая неловкости:

– Пойдём, я покажу тебе дом.

Оставив их позади, она проводит для меня короткую экскурсию. Дом уютный, наполненный жизнью. Он пропитан историями и временем. На стенах – семейные фотографии в резных рамках, на диванах – вязаные вручную пледы. В комнатах преобладают тёплые винные и оливковые оттенки. Полы слегка поскрипывают, а оконные рамы будто бы хранят запах старого дерева и садового воздуха.

В этом доме есть что-то от старинной лесной хижины и викторианского коттеджа: тепло, тяжёлые портьеры, приглушённый свет, витражные вставки в стёклах. На подоконниках стоят глиняные горшки с фиалками, а над лестницей висит люстра, словно из старого театра.

Мою комнату она оставляет напоследок. Мы поднимаемся на второй этаж, и даже короткий подъём утомляет меня. Эвелин останавливается у двери в конце коридора. Когда она берётся за ручку, я невольно задерживаю дыхание.

Комната залита мягким светом гирлянды, развешанной над кроватью. Огоньки мерцают, как звёзды. На тумбочке работает диффузор с лавандой: аромат наполняет пространство, и плечи сами собой расслабляются. В углу стоит белый письменный стол. При виде ноутбука внутри что-то ёкает: возможно, в нём спрятаны ответы. Напротив кровати – целая стена, усыпанная фотографиями. Чужие лица, эмоции, моменты. Доказательства чьей-то жизни, к которой я сейчас не имею доступа.

Комната красивая. Очень. Но она не моя.

Надежда на возвращение памяти ускользает, как вода сквозь пальцы. В глазах предательски тяжелеет разочарование.

– Здорово, – выдавливаю я.

– Я оставлю тебя наедине, – говорит Эвелин.

– Спасибо, Эвелин, – произношу я впервые, называя её по имени. И только увидев выражение её лица, понимаю, что допустила ошибку.

– Всё в порядке, – отвечает она, и голос её дрожит. – Я буду внизу. Если что, зови.

Она быстро выходит, оставляя меня одну. Я подхожу к стене с фотографиями, надеясь отвлечься от неловкости. С момента, как мы оказались под одной крышей, напряжение только растёт. Трудно поверить, что когда-нибудь всё это станет нормальным.

Фотографий так много, что взгляд не может зацепиться ни за одну. Большинство сделаны в переполненных гостиных. На многих у меня в руке красный пластиковый стакан: я смеюсь, позирую, держусь за плечи одних и тех же людей – ослепительной блондинки с рекламной улыбкой, парня с кудрявыми волосами, который то приобнимает меня, то смотрит с обожанием, будто я центр его мира, и крепкого широкоплечего парня в спортивной куртке с глуповатой ухмылкой. Целая галерея лиц без воспоминаний. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь снова стать этой девушкой. Не уверена, хочу ли.

Раздаётся стук в дверь. Я вздрагиваю, сердце пропускает удар.

– Входи, – говорю, опускаясь на край кровати.

Дверь медленно открывается, и в проёме появляется Логан. Он замирает, увидев моё лицо, и неловко засовывает руки в карманы.

– Привет, – говорит он.

– Привет, – отвечаю спокойно.

Он принимает мой ответ за приглашение и приближается, опускаясь на край кровати. Между нами остаётся небольшое расстояние.

– Как ты себя чувствуешь?

– Знаешь, мне уже столько раз задавали этот вопрос, и я до сих пор не знаю, как на него ответить. – Между нами повисает короткая пауза. – Даже если бы знала, что чувствую, не уверена, что смогла бы это выразить словами.

Он кивает.

– Даже представить себе не могу.

– Мы были близки?

– Да. – Он не раздумывает. – Ты одна из моих самых близких друзей.

– Правда? – я чуть поворачиваю голову, указывая подбородком на стену с фотографиями. – Это действительно я?

– В основном да, – отвечает он. – Ты всегда была в движении. Постоянно где-то, с парнем, с друзьями, чем-то занималась… чем бы ты там ни занималась. Кажется, тебе нравилось быть непредсказуемой.

Я смотрю на снимок, где смеюсь, обняв людей по обе стороны. На фото у меня такие живые глаза, не как сейчас.

– Но с семьёй у тебя были сложности. Здесь часто вспыхивали ссоры.

– Звучит как мечта, – говорю я с сарказмом, и он невольно усмехается.

– Ты классная, – заверяет он.

– Ну хоть с тобой мы ладили. Приятно знать, что я была не врагом номер один.

Он прячет улыбку, откашливаясь, чтобы скрыть смех. Не знаю почему, но рядом с ним мне легче всего.

С тех пор как я очнулась, это, пожалуй, первый момент, когда я чувствую себя более-менее спокойно. С ним не так неловко, не так напряжённо. Я верю, что мы действительно были близки. Он ощущается знакомым куда сильнее, чем кто-либо другой. Может, у меня и правда были натянутые отношения с матерью и сестрой. Может, поэтому я чувствую себя с ними… чужой.

– А каково это? – вдруг спрашивает он.

– Потерять память?

Он кивает.

– Будто я влезла в чью-то жизнь, – говорю я после паузы, – и теперь должна подхватить её с того места, где она остановилась. Только я даже не знаю, что было до того, как очнулась здесь.

Я киваю в сторону стены с фотографиями:

– Все ждут, что я буду той самой девушкой. А я даже не знаю, кто она. Не узнаю её. И всё, что я могу, – это разочаровать всех. Я постоянно чувствую вину… за то, что не соответствую ожиданиям.

– Стоп. – Логан перебивает меня и кладёт ладонь на мою руку. – У тебя нет ни единой причины чувствовать вину. Это не твоя вина. Ты этого не выбирала.

Это первые такие слова, что я слышу. И только теперь понимаю, как отчаянно нуждалась в них.

– Не знаю почему… но мне кажется, я могу тебе доверять. Доверяю, что ты скажешь мне правду.

– Конечно, – говорит он, сжимая мою руку. – Спрашивай, что захочешь. Всё, что угодно.

– Спасибо, – шепчу я, опуская взгляд на наши переплетённые пальцы.

– Я так рад, что ты дома, – шепчет он в ответ, отпуская мою руку.

Следующее движение слишком быстрое. Он берёт меня за лицо, его ладони ложатся на мои щёки. По спине пробегает электрический разряд. Он наклоняется ближе, и я замираю. На секунду кажется, что всё замедляется: дыхание, мысли, время. Но уже в следующую, в голове словно включается холодный свет. Всё проясняется.

Я резко упираюсь ладонями ему в грудь и отталкиваю, тут же вскакивая на ноги.