ЛиВ (от англ. live – живи).

ВиЛ (от англ. will – буду).

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

В книге присутствуют сцены сексуального характера, ненормативная лексика, употребление алкоголя и табачных изделий. Затрагиваются темы зависимости, психологических травм, эмоционального и физического насилия, а также нарушенных моральных границ.

Не рекомендуется для лиц младше 18 лет. Все персонажи вымышлены. Автор не поощряет описанное поведение.

Плейлист

«Hope I Get To See» – Mr. Herms, Joznez, LoOF

«Born To Lose» – BB Cooper, Kaphy, SØR

«Reserve» – Egzod, Leo The Kind

«Black Warrior» – Von Hemingway, William Riddims, Luciano Ugo Rossi

«L*** Is a Bad Word» — Kiiara

«Bury Me Face Down» — grandson

«I've Had Enough» – Night Arcade, RIVVRS

«Breaking My Bones» – Friday Pilots Club

«Ready for This» – Hidden Citizens, Sam Tinnesz

«Dysmorphia» – Kyler Slater

«Gotta Have It» – MF Graves

«Last One Standing» – Philip Peter Dudley Panton, Oliver Wilde, Tom Barnes, Philip Peter Dudley Panton, Oliver Wilde, Tom Barnes

Сканируйте QR-код, чтобы открыть плейлист, или переходите по ссылке:

https://music.yandex.kz/playlists/14272396-9dee-e182-ae09-9ed7103a1bc9?utm_source=web&utm_medium=copy_link

Глава 1

– Вот ты и вернулся, – протягивает руку Филипп в знак приветствия, когда Лэндон выходит из частного самолёта с небольшой сумкой в руках и подходит ближе. – Рад тебя видеть.

Белоснежная рубашка, дорогие часы, идеальная стрижка, спокойная поза —всё в отце безупречно, как всегда.

Несколько секунд Лэндон только пристально смотрит на него исподлобья. В лицо, в глаза, на выглаженный костюм. Замечает, что за год отец ничуть не изменился.

– Взаимно, – произносит наконец.

Без улыбки. Без протянутой руки в ответ. Он проходит мимо, открывает заднюю дверь и садится в машину. Филипп задерживается на месте ещё на секунду, затем обходит авто и садится рядом.

В салоне прохладно, пахнет кожей, чуть уловимым сандалом и чем-то дорогим, что не назвать словами, но сразу чувствуется в каждой мелочи. Мягкие сиденья подстраиваются под спину. Никаких резких углов, лишних кнопок, только плавные линии и дорогое дерево на панели.

Лэндон устраивается в кресле и на миг чувствует – тело не сопротивляется. Ему удобно. Чересчур удобно. Настолько, что он ловит себя на мысли, что отвык от этого. От мягкости, от запахов, от ощущения, что для тебя всё организовано.

Когда-то это было нормой. Теперь ощущается чужим.

Для Лэндона стало неожиданностью, что отец приехал лично. Но он слишком хорошо знает Филиппа, чтобы искать в этом жесте тепло. Тот никогда не делал ничего просто так – только если видел в этом выгоду. И Лэндон сразу понимает, что прав, как только отец открывает рот.

– Мы едем в дом, – раздаётся грубый голос Филиппа. – Пора поговорить. Разобраться с делами.

Он делает паузу, поворачиваясь к сыну. Не получив никаких возражений, довольно прищуривается и продолжает:

– У тебя был перерыв. Теперь пришло время показать, чему ты научился. Что готов двигаться дальше. Что ты мужчина, наконец.

Лэндон оборачивается.

– То есть, пора снова слушаться?

Филипп слегка наклоняет голову, будто одобряет, что сын всё ещё способен дерзить. В уголках губ мелькает то ли усмешка, то ли предупреждение.

– Пора делать то, что нужно.

– А кто решает, что нужно?

– Я.

Несколько секунд они смотрят друг на друга, словно играют в игру, кто первый прогнётся. Лэндон был уверен: когда увидит отца, внутри снова всё вспыхнет. Злость, обида, отвращение – всё, что сдерживал весь этот чёртов год. Думал, хватит одного взгляда на Филиппа, чтобы ему снова захотелось кричать, возражать, доказывать. Но на удивление не чувствует ничего. Только опустошение. Будто всё давно перегорело, оставив после себя лишь пепел прошлой жизни.

Лэндон отворачивается, давая понять, что не собирается спорить, и смотрит в окно. На миг в отражении видит знакомый профиль отца – всё тот же человек, который год назад выслал его хрен знает куда.

– Ты называешь это «показать, чему я научился»? – интересуется Лэндон. – После того, как запер меня в пустыне на год среди психов и бесчеловечных надзирателей?

Филипп не поворачивает головы.

– Это была подготовка ко взрослой жизни. Ты сам не понимал, насколько стал слабым. Тебе это было нужно.

– Ты убил моего друга у меня на глазах.

– Это было необходимостью. Он бы всё равно рано или поздно плохо кончил. А ты выжил. Значит, всё сработало.

– Ты называешь это заботой?

– Я называю это инвестицией.

Телефон Филиппа начинает вибрировать, и он отвечает на звонок, перестав обращать внимание на сына. Начинает что-то обсуждать, давать очередные указания, но Лэндон не слушает. Он слышит не голос, а гул шин, слышит своё дыхание и ощущает, как медленно, незаметно для собеседника, погружается внутрь себя.

Вспоминает тот день, когда его привезли в воспитательный лагерь для трудных детей элиты.

Металлические ворота, охрана с мёртвыми глазами, табличка с пафосным названием: «Академия подготовки лидерства». Ни одного упоминания о военной дисциплине, о казармах, о том, что ты здесь никто.

– Назови свою фамилию, – приказал мужчина в форме на входе.

– Торнвел.

– Здесь ты тридцать восьмой. Говоришь – по разрешению. Двигаешься – по команде. Привыкай.

Барак был низкий, с облупленными стенами и запахом сырости, который не выветривался даже под палящим солнцем. Крыша протекала – каждый раз во время дождей приходилось подставлять вёдра. А если кто-то случайно спотыкался об одно из них и проливал содержимое, потом отрабатывал «за неаккуратность».

Окна – узкие, мутные прямоугольники под самым потолком. Решётки – ржавые, но надёжно приваренные. Света сквозь них почти не проникало – день сейчас или вечер, понять было сложно. Да и следить за солнцем не имело смысла. Гораздо важнее были огромные металлические часы над входом. Опоздаешь хоть на секунду, и готовься к последствиям за нарушение порядка.

Спальных помещений было три. В каждом по пятнадцать кроватей. Узкие, со скрипучими металлическими спинками. Матрасы тонкие, как ободранные тряпки, сложенные в несколько раз. Подушек вовсе не было. Тонкие дырявые одеяла пахли потом, железом и чем-то кислым. Меняли их раз в месяц, и то, если повезёт.

Не было ни шкафов, ни полок. Немногочисленные личные вещи хранились в ящике под кроватью, запираемом на замок. Но даже их всё время проверяли. Инструкторы рылись в вещах, выворачивали наружу, иногда просто выбрасывали, якобы «учили избавляться от привязанностей».

Только вот у Лэндона отбирать было нечего – одна футболка, спортивные брюки и сменное брендовое белье. Всё, что Филипп дал ему с собой, провожая на «перевоспитание».

От тусклого, вечно мерцающего света постоянно болела голова. Но хуже была сирена. Она срабатывала каждый день в 4:45 утра. Беспощадный вой, от которого барабанные перепонки каждый раз грозились лопнуть.

Туалет и душ были общими. Без дверей, без перегородок. Вода – ледяная. Иногда отключалась вовсе. Жаловаться было нельзя – «это тебе не уютный дом под крылом слишком нежной мамаши».

И запах. Смесь пота, старой одежды, пыли, сырости, дешёвого мыла и чего-то тухлого с кухни, где всегда жарили одно и то же. Всё впитывалось в кожу.

Это было не просто место. Это был отдельный клочок земли, созданный не для жизни, а для подавления. Ничего лишнего. Ничего живого. Только беспощадность, контроль, и тишина, которая казалась громче крика.

Первую ночь ему даже не дали поспать.

Выгнали на плац. Охранники стояли с фонарями и дубинками. Инструкторы выстраивали в линию. Кричали. Давили. Унижали. К утру один из новоприбывших, худощавый парень лет двадцати, просто сел на землю, закрыл уши и истошно завопил. Лэндон даже не знал его имени, не запомнил номер, который ему дали. А уже на следующий день его не оказалось на месте. Кто-то небрежно бросил, что новенький уехал. Лэндон хотел узнать, куда его могли отправить – обратно домой или в место похуже этой дыры, если такое вообще существует. Но разговаривать никто не решался.

Позже он узнал, что «уехал» – значит, что тот лежит в медблоке, весь в ссадинах и с переломанной ногой. А когда через несколько недель пострадавший вернулся, никто больше не слышал, чтобы он говорил.

Давление было постоянным. Просыпаешься – с криком. Ешь – за считанные минуты, и, если не успел – голодаешь до вечера. Наказания вводились за малейшее отступление от правил. За то, что повернул голову, пошевелился, не тем тоном ответил.

Поначалу Лэндон не мог сдерживаться. Он не хотел той же участи, что была у новенького, но не мог промолчать. Кричал на главных в ответ. Угрожал. Один раз, не выдержав, бросился на инструктора. Наказали всех. Двое суток без сна. Физические нагрузки до рвоты.

Ярость на происходящее настолько застилала глаза, что его даже не удивляло, почему после всех выходок наказывали всех, а не только его. Да и новых ссадин на его теле не появлялось. Пока однажды не услышал в свой адрес:

«Если бы твой отец не отваливал такую кучу бабок, тебя бы давно тут уничтожили».

И только тогда он понял – здесь нет справедливости. Как и свободы. Даже находясь в стольких километрах от этого злополучного места, Филипп не перестаёт контролировать жизнь сына.

Сначала у Лэндона было дикое желание устроить ещё больше проблем отцу своим поведением, но он не смог. Потому что понимал – страдать в итоге будет не он, а остальные парни.

Уже через месяц он научился отключаться. Смотреть в точку, пока кто-то орёт прямо в лицо. Не слышать оскорблений. Не реагировать, когда кого-то рядом бьют.

Однажды сын одного крупного политика под номером шестнадцать, попытался сбежать. Его поймали, притащили обратно. Неделю тот сидел в карцере – бетонная коробка без окон и матраса. Потом вернулся. Вздрагивал от каждого звука. Сгибался и закрывал лицо, если кто-то поднимал руку. Он больше не был человеком. Он был тенью.

Лэндон, наверное, никогда не забудет его взгляда. Пустого. Призрачного. Как у человека, который однажды решил не жить, но продолжает ходить и дышать, потому что так приказано.

И тогда дал себе слово: таким он не станет. Ни за что.

Со временем он стал незаметным. Идеальным снаружи. Справлялся со всем, что говорили и никогда не жаловался.

Мысленно вёл счёт. Кто, когда, что сказал, где проявил слабость. Он начал думать, как они. Не чтобы стать ими, а чтобы выжить среди них. Притворяться, учиться, становиться сильнее. Только бы не ломаться.

Он научился драться – не по правилам, а чтобы вырубить с первого удара. Научился договариваться с охраной. Узнал, кому можно подбросить слух, а кто сдаст с потрохами. Стал молчаливым лидером – к нему тянулись за защитой и поддержкой, но он не подпускал никого близко.

Ближе к концу курса инструкторы начали его уважать. Один из них – седой бывший военный, сказал ему на прощание:

«Ты не как остальные. Ты наблюдаешь и анализируешь. Не подчиняешься, а подстраиваешься. Значит, справишься.»

Это был единственный «комплимент» за весь год. И он его запомнил.

Внезапный скрип створок возвращает Лэндона в реальность. Он моргает, всматриваясь в окно. Массивные ворота медленно разъезжаются в стороны. За ними открывается идеально выстриженный газон, широкая подъездная аллея и знакомый фасад. Дом отца. Всё тот же – безупречный снаружи и гнилой внутри.