Сияние

Каждый день я вижу один и тот же сон. Сон, в котором время течет в обратном порядке; где сначала рождается слово, а потом мысль; где нам представляют невинно обвиненного, и только потом рассказывают об убийстве; где корабли летят к далеким звездам, и следом изобретается сверхзвуковой двигатель. Сон, в котором никто и никогда не умирает.

Я просыпаюсь на Меркурии: мне в лицо сквозь затемненные окна светит ослепительное солнце. Обжигающий ветер задувает в дверь промежуточной станции, треплет меня за щеку. Другие члены съемочной команды уже давно проснулись и смеются в столовой над снова запутавшимся в своей шутке оператором.

Я просыпаюсь на Венере, и тяжелый воздух оседает в моих легких, потолок придавливает мутным дождем. Снаружи кто-то кричит, бесконечно и печально. Спина мальцового кита содрогается то ли от смеха, то ли от плача. Вчера за один миг пропала целая деревня, и единственный выживший молча пожирает рукой свои слезы. Я тоже скоро исчезну, но это неважно: лишь бы мои пленки сохранились; лишь бы мой фильм увидели другие; лишь бы я жила в нем вечно.

Я просыпаюсь на Луне, где я родилась. Здесь мне ничего не угрожает; здесь все лица сливаются воедино, распадаясь на отдельные кадры; здесь звезды сияют ярче тех, что на небе. Шампанское (которое вовсе не шампанское, а забродивший сок местных плодов, смешанный с углекислым газом) льется рекой, улыбки сверкают из-за каждого угла, воздух насквозь пропитан чем-то, вроде табака. Здесь нет ничего настоящего – я знаю здесь всех и не знаю никого – и это лучшее место во всей Солнечной системе.

Я просыпаюсь на Марсе, когда в комнату залетает бутылка с горячительной смесью и взрывается. Или это Фобос? Сейчас это невозможно понять. Мир не по сценарию переворачивается с ног на голову; рев восстания нарастает, заглушая мой крик. Я не знаю, чье имя выплевываю вместе со своими легкими, и молюсь, чтобы проснуться где-нибудь еще, лишь бы не здесь.

Я просыпаюсь на Юпитере, в иллюминаторе виднеется красный вихрь. Он нервирует нашего звукорежиссера: бедняжка искусала все ногти в кровь, так, что ее пальцы выглядят так, словно она окунала их в Большое Красное Пятно. Облака пульсируют и меняют освещение, которое уже поймала крайняя камера. Тень на лице того, чье имя я знаю всю жизнь, превращается в оскалившуюся маску, чтобы в следующий миг занять место на моем лице, и я думаю только о том, как это хорошо будет смотреться на экране.

Я просыпаюсь на Сатурне, и это именно то место, в котором я бы хотела запечатлеть вечность. Наш техник пытается сосчитать кольца, но постоянно сбивается на тридцать седьмом. Бескрайняя поверхность планеты постоянно находится в движении: это невыносимо прекрасно и потрясающе ужасно. Тысяча лун светят так ярко, что ночь никогда не наступает, и нам кажется, что уж здесь-то мы наконец застрянем навсегда.

Но я просыпаюсь на Уране и Нептуне одновременно, скидывая с себя потрепанную простыню, которую тут же подхватывает громоздкая тень и убегает в трущобы. Натуралистичность – вот что так оживляет кадр, сопровождается ли он звуком или нет. Звук здесь повсюду, несмотря на то, что с Земли до нас уже вряд ли достучатся. Мы вошли в мертвую зону, и тусклые волны радио обрываются здесь и сейчас.

Я никогда не просыпаюсь на Плутоне. Первый оглушает своей темнотой, хоть небо и озаряет яркий цветочный мост, тянущийся к Харону и оплетающий его, точно змея, добивающая свою жертву. На этой планете все началось; Прозерпина, как и венерианский Адонис, никогда не вернутся, даже если один маленький волшебник, чьи желания исполняются наоборот, загадает никогда их не увидеть. Последний крик и последнее слово застыли в вечности; может быть, они мои, ведь я так хотела быть везде и навсегда.

Я никогда не просыпаюсь на Земле. Этот мир закрыт, для таких, как я, для таких, как мы. Я зажмуриваюсь так сильно, что сердце готово выпрыгнуть из груди, так сильно, что звезды загораются ярче, когда я открываю глаза. Я хочу оказаться в своей колыбели, в колыбели всего и всех, но ничего не получается. Мое имя, словно муха в янтаре, хоть мое тело никто и никогда не найдет. То ли потому, что находить и ничего, то ли потому, что это никому не будет нужно.
Память – что выгоревшая кинопленка. Память – единственное, что остается после нас, но это ненадолго, если неправильно с ней обращаться. Просыпайтесь, бегите в вечности, и – главное – помните.

Невозможно описать, невозможно рассказать, с точностью подчеркнуть определённый жанр. Что это было? Сон, навеянный душной ночью, или мерцающий эфемерный дурман, ускользнувший прочь с первыми лучами рассвета? Определённо точно я могу знать лишь одно — подобных книг я не встречала ни разу.

Воссозданный калейдоскопом сознания Кэтрин Валенте мир не похож ни на что ранее описанное. Это мир голливудского нуара "золотого века", пленник и одновременно страстный фетишист чёрно-белого кино; мир, в котором немыми тропинками целлулоидной кинопленки связаны воедино пыльный Марс, мрачный Уран, загадочный Сатурн, отшельник Плутон, словно самоцветы в ожерелье. Протяни руку, достань любой. Освоенные, покорившиеся, в шаговой доступности окутанные лаковой чернотой космоса шарики, меж которыми курсируют помпезные, утопающие в бархате космические корабли.

Это не космоопера, не роман, не фантастика, не подвид эпистолярного жанра. Это псевдоисторическая ретрофутуристическая бездна, с каждой строчкой всё глубже погружающая читателя в свои неизведанные водовороты. Ошеломляющая звучными эпитетами, бьющая в лоб хлесткими метафорами, обволакивающая мерцающей игрой слов. Похожая на разговор вполголоса с самим собой — полночный, пронзительный, распахнуто-откровенный. Валенте преподнесла нам опиумный коллаж Голлувудской богемы, замороженный в своём трепетном начале. Чёрно-белый дрожащий мираж, дразнящий своей недосказанностью. Декорации набросаны элегантно, но беспорядочно. Многословный буран атакует одновременно все органы чувств, мгновение — и перед твоими глазами раскинулась вечная ночь Урана, аромат лилового лотоса с Плутона, а на кончике языка поселилось мимолетное послевкусие пряного мальцового молока.

В "Сиянии" всё подчиняется законам синематографа. Дышит ими под аккомпанемент потрескивающей бобины с кинопленкой. И чуждые планеты здесь — не более, чем декорация. Целлулоидные скалы, сгущенные маэстро света и тени сумерки, шепчущий свою интимную песнь искусственный прибой... А под светом рампы он —
Его Величество Фильм.

Это произведение нельзя подвергнуть сухому анализу и разбить на математически точные составляющие. Это сюита, где соль, фа-диез и ми-бемоль неотделимы друг от друга. В ней можно лишь раствориться, впустить в себя и принять такой, какая есть.
Как женщину — не пытаться понять, но... просто любить.

«Я хочу, чтобы ночь закончилась и я снова увидела рассвет. Я хочу остаться здесь навсегда, с тобой, на морском дне».

С момента первого знакомства с писательницей, почувствовала, насколько же прекрасно то, что она создаёт. Я была уверена, что мне обязательно понравится любая её книга и пока не ошиблась, сохранив в себе эту веру. Купив эту, не могла подумать, что наткнулась на научную фантастику (не самый любимый жанр, но я не перестаю пытаться полюбить его, ведь любимейший сериал как раз такая фантастика), а когда узнала было уже поздно. Альтернативная история, космос, другие планеты и жизнь на них, отчаянная героиня, готовая пожертвовать собственной жизнью ради красивого кадра. Было ровно ноль шансов, что мне никак не зайдёт написанное.

Сюжет.
Король умер, да здравствует ̶к̶о̶р̶о̶л̶ь̶ королева. Северин Анк девочка из корзинки, подброшенная к дому родного отца в метель. Она росла с камерой в руках и при камере, постоянно следующей за ней по пятам. Воспитываемая сразу несколькими женщинами, из года в год приходящих в жизнь отца, девочка выросла ещё лучше, чем любая из её мачех. Сильная и смелая, со своим взглядом на жизнь и кино, она не прочь пойти по иному пути. Долой мрачные фильмы с вампирами и ведьмами, привет-привет документалки. Вместе со своей командой она отправляется к Венере, чтобы разгадать тайну внезапно пропавшей колонии. По пути им придётся столкнуться с трагедией, смертями и неспособностью повернуть назад.

История поделена на части и поначалу они кажутся просто зарисовками жизней других персонажей (отца героини, её возлюбленного, её приёмного сына и одной из мачех), но чем ближе ты к финалу, тем больше осознания, что это частички фильма, который так сильно хотел создать отец. Без вампиров, за что ему спасибо, но не без психоделических сценок с мёртвыми. Кадры прошлого Северин сменяются её разговорами, записанными на плёнку, чтобы позже поменяться на п̶р̶и̶д̶у̶м̶а̶н̶н̶о̶е̶ настоящее приёмного сына. Мои любимые ставки — философские разговоры отца и его сценаристки. Есть в них нечто настолько живое и трогающее до глубины души, что не получается реагировать без дрожи в коленках.

Несмотря на то, что героиней всё-таки является Северин, внимание достаётся всем понемногу. Кому-то больше (Персиваль, Анхис), кому-то меньше (Эразмо, Мэри). Через её отца читатель видит, как необычны его размышления и что заключается в создании фильма. С ним он переживает первые шаги героини, её детство и юность. Через её сына видна не только историю героини, но и возможный катализатор, запустивший в действие всю дальнейшую трагедию. Через её возлюбленного можно застать последние дни команды: их надежду и веру в правдивую документалку, а также то, что было после возвращения. Через её мачеху приоткрывается завеса тайны прошлого: личность настоящей матери героини, последствия этой связи. И пока все они рассказывают о том, кем была героиня, Северин наговаривает час за часом на плёнку, вся переполненная желанием жить. Отсюда и трагизм.

Была она — новая королева своего государства, с камерой в руках, в красивой одежде и с сияющей улыбкой. Был он — единственный принц своего разрушенного государства, с неправильными желаниями и поломанной судьбой. И тут они встретились. Она протянула ему руку, а он её принял, ведь так желал быть рядом, что не смог этому противостоять. На том дне морском они должны быть вместе, но желания частенько сбываются не так, как мы того хотим. Но как говорила сценаристка Перси "И знаешь, в сказках девы никогда не умирают по-настоящему. Они просто спят". Королева умерла, но будет жить на той плёнке, которую никогда не покажут в кинотеатре.

Пойду поплачу, трагедия в глаза попала. Но прежде, это было, как удар в сердце, как яркая вспышка на солнце, как лучший подарок из всех возможных. Я потеряна и в тоже самое время ощущаю себя такой живой. Наверное, я в любви.