По кочковатому полю, поросшему мелкой, негодной травой, медленно шел мужчина средних лет, в золотых очках. Солнце было на закате и отбрасывало длинные, узкие тени от чахлой ольхи, возвышавшейся кое-где по краям поля, и от высокой фигуры мужчины. Кругом не было ни души; только ястреб, широко расставив крылья, попискивал в вышине да ворона сидела на кочке и с меланхолическим удивлением смотрела на человека. Казалось, и сам Иван Александрович, врач одной из городских больниц, тоже был немало удивлен своим присутствием в глухом месте: он приостанавливался, смотрел по сторонам, как бы ища дороги, но никакой дороги не было, а было одно унылое поле, окаймленное вдали едва заметной черточкой леса. Через несколько минут Иван Александрович дошел до опушки и в изнеможении опустился на траву. Худощавое лицо его с остроконечной бородкой и морщинами у переносья было злое и расстроенное, воспаленные, сухие глаза хмуро косились из-под очков, а губы судорожно подергивались от несдерживаемого волнения.

– Экая подлость! – произнес он почти вслух и бывшей в руках палкой с набалдашником из слоновой кости с размаха ударил по земле. Было тихо. Легкий ветерок чуть налетал от леса и приносил неясный, грустный шум деревьев. Далеко на горизонте, в сероватой дымке обрисовывались контуры городских зданий, церквей и фабрик с их высокими, черными трубами, из некоторых узкой лентой лениво тянулся дымок.

Иван Александрович злобно смотрел туда, где был город. Что-то не давало покоя врачу, подмывало встать и идти, и он пересиливал свое желание: откидывался назад, ложился то на один локоть, то на другой, беспрестанно перекидывал ноги одну через другую. Палка мешала ему – он отбросил ее; потом сел, облокотился на придвинутые к груди колени и обеими ладонями закрыл лицо. Так прошло несколько минут. Наконец он отнял руки, и они, как плети, бессильно упали вдоль туловища.

– Изменяет! Женя изменяет! – сказал он сам себе и с удивлением