Глава 1

Когда Забаве исполнилось шесть, мать привела в дом чужого мужчину – с натруженными руками, с глазами, в которых не отражалось ничего, кроме усталости и какой-то странной, клейкой злобы. Он принёс с собой запах табака, скрипящие сапоги военных и друга – Тимура.

Того самого Тимура, который улыбался слишком широко, когда гладил её по голове.

– Какая славная девочка, – говорил он, и пальцы его, задерживались на её волосах чуть дольше, чем нужно.

Отчим смеялся в ответ, хлопал друга по плечу, и они уходили в комнату, где уже ждала мать – улыбающаяся, счастливая, не замечающая.

Забава ненавидела их обоих.

Тимур был успешнее отчима – приезжал на чёрной машине со специальными номерами, привозил коробки конфет, которые тут же забирал себе её младший брат. Он говорил матери что-то тихо, наклоняясь к её уху, и та краснела, опуская глаза.

А потом отчим умер.

Тимур стал приходить чаще.

Теперь он не привозил конфет.

Привозил деньги.

Аккуратные пачки, перетянутые банковской лентой, которые он клал на кухонный стол, небрежно, будто это не тысячи, а просто бумага. Мать брала их дрожащими пальцами, благодарила, а он смотрел на неё – долго, пристально, с каким-то странным, протяжным удовлетворением.

– Тебе тяжело одной, Лена, – говорил он, и его голос звучал как шелест замков. – Я помогу, как смогу.

И «помогал».

Приходил по вечерам, когда Забава делала уроки, а брат спал. Садился напротив, наливал себе коньяк, смотрел на Забаву. Отношения между матерью и Тимуром напоминали не дружбу, а тщательно продуманную пытку. Он не просто контролировал мать – он стирал.

– Куда это ты собралась? – его голос, как ржавый хват, впивался в спину, когда мать робко упоминала о курсах бухгалтерии.

– Тебе хватает забот о детях.

И она отступала. Каждый раз. Её платья стали длиннее, голос тише, глаза пустели с каждым годом. Забава видела, как он ломает её – не кулаками, а разрешениями.

– Ты должна быть благодарна, что я вас содержу.

И мать… молчала.

К девятнадцати Забава расцвела, как дикий шиповник – ярко, дерзко, колюче. Рыжие волосы, изумрудные глаза, тело, которое теперь притягивало взгляды.

И внимание Тимура стало другим.

– Какая… взрослая, – он «случайно» задел её бедро, когда однажды проходил мимо. Его взгляд задерживался на вырезе ее майки все чаще.

Рука «случайно» цепляла её талию, когда он передавал салфетки за ужином. А однажды, когда мать ушла в аптеку, он зашёл в её комнату без стука – и просто стоял. Молча. Дышал тяжело, как будто бежал. Забава сжала в руке ножницы – не для защиты. Для угрозы.

– Тебе… нравятся мальчики? – спросил он, как-то недовольно, пошло.

Она не ответила. На следующий день подала документы в университеты. Любой ценой хотелось сбежать из дома.

– Ты стала такой взрослой, – бормотал он, и его глаза скользили по её школьной блузке, по коленкам, по рукам, сжимающим карандаш.

Мать не замечала. Или не хотела замечать. Еще однажды, когда Забава мыла посуду, он подошёл сзади, обнял за талию – крепко, так что рёбра затрещали, – жарко прошептал в самое ухо:

– Ты же понимаешь, что без меня вам не выжить? Твоя мать уже согласилась. На всё. Тебе нужно только подрасти.

Забава замёрзла. Посуда выскользнула из рук, тарелка разбилась о пол с таким звоном, что даже Тимур усмехнулся. В дверях стояла мать – бледная, с трясущимися губами, но не кричала. Не бросилась защищать. Просто… смотрела.

И тогда Забава увидела – всё…

Деньги.

Эти «визиты».

Молчание.

Она была не дочерью. Не ребёнком. Товаром.

На следующее утро она украла пачку денег из маминой сумки. А вечером – исчезла. Правда не навсегда.

Москва приняла её холодно, но дала то, чего не было дома – невидимость. Никто не пялился на её грудь, не «случайно» терся в метро. Она училась, чертила, пила дешёвое вино с одногруппниками.

А потом пришло письмо от брата:

«Заб, мне нужны деньги. Срочно.»

Она продала ноутбук. Потом часы. Потом … переехала в меньшее съемное жилье, но долги росли, как паутина. А затем… пришло сообщение, от которого кровь застыла в жилах:

«Ты знаешь, кто теперь твой кредитор?»

Фото прилагалось. Тимур. В дорогом костюме, с сигарой в зубах. Подпись: «Семья должна быть вместе».

Забава уронила телефон. Москва, диплом, свобода – всё рассыпалось в прах. Он нашёл её. Выследил. И теперь у него был брат в заложниках, мать – в долговой яме, а она…

Она стояла у окна своей съёмной комнаты, смотря на город, который вдруг стал тесен. Где-то там, в этих огнях, он уже искал её. Не для помощи. Для расплаты.

Первая мысль – бежать. Вторая – убить. Она достала телефон и набрала номер. Тот самый. Голос в трубке заурчал, как довольный рык:

– Ну наконец-то, девочка. Я ждал.

Пальцы сжали телефон так, что стекло затрещало. Голос Тимура в трубке звучал как скрип – противный, уверенный в своей безнаказанности.

– Обещаешь отдать? Милая, ты даже не представляешь, сколько ты должна. Это уже не просто деньги… Это вопрос принципа, – он сделал паузу, будто наслаждаясь ошалелым молчанием. – Но я не бессердечный человек. Приезжай. Обсудим… условия.

В его голосе сквозило что-то горячее, непристойное. Забава представила его пальцы, сжимающие сигару, ту же руку, которая когда-то "случайно" скользила по её бедру…

– Я не приеду, – её голос не дрогнул, она продолжила, выдавливая слова сквозь зубы. – Деньги будут у тебя через месяц. Все до копейки. Но если ты ещё раз позвонишь мне или подойдёшь к моей семье – я сожгу всё, что у тебя есть. Начиная с твоей конторы.

Тишина. Потом – хриплый смешок.

– Ого! Выросла зубки… Ну ладно. Месяц. Но если просро…

Линия внезапно оборвалась. Забава стояла, прижав телефон к груди, как будто это был последний барьер между ней и тем хаосом, что надвигался. Губы дрожали, но в глазах горел холодный огонь. Она не просто так провела эти годы в Москве – она училась не только архитектуре. Училась выживать.

Забава хваталась за любую работу, поэтому подрабатывала на неделе, а по выходным в стриптиз-клубе, забыв о гордости и уважении.

Она не гордилась этим, работа не веселая, но это были лёгкие деньги, особенно после двух рюмок чего-нибудь крепкого. И она новичок, стала довольно скоро популярной в «Сисечной», сомнительном маленьком клубе для топлес-вечеринок в неблагополучном районе.

Через какое-то время она планировала перейти в один из более престижных клубов, и тогда потекут настоящие деньги, но пока придётся довольствоваться этим.

В тот вечер «Сисечная» гудела, как улей, наполненная дымом, запахом жиров и дешёвым парфюмом. Забава только что закончила последний танец – тело болело, но кошелёк стал ощутимо тяжелее. Она уже мысленно представляла горячий душ и бутылку вина, когда Валерий перехватил её у гримёрки. Его пальцы впились в тонкое запястье слишком плотно, чтобы это было просто приглашение.

– Заб, солнышко, – он улыбнулся, глаза оставались холодными, как обычно у сутенеров. – Прежде чем ты уйдёшь… тебя хочет видеть один клиент.

Она сразу поняла. Не просто «важный». Опасный. Такие не просят – они покупают. И Валерий уже получил долю.

Едва глубоко вдохнула. В голове пронеслось: "Беги". Ну, да а долги брата, мать, которую Тимур держал на коротком поводке… С усилием выпрямилась, смахнула пот со лба и кивнула.

– Чего он хочет?

Тот швырнул деньги на стол. Они рассыпались, как падающие листья – пятьсотдолларовые купюры, слишком много для простого приват-танца.

– Не прикидывайся дурочкой, – прошипел он, внезапно схватив её за подбородок. – Он хочет тебя. И заплатил за это втрое больше твоего месячного заработка.

Она резко дернула головой, освобождаясь. Внутри всё сжалось в комок – не страх. Ярость. Она знает правила игры: если откажется сейчас, завтра её вышвырнут на улицу. А мамины табл…

Резко встала, опрокинув кресло. Глаза горели, как раскалённые угли, голос заледенел.

– Десять минут. Ни прикосновений. Ни намёков на дополнительные услуги. Иначе я сломаю ему челюсть, а тебе – все лицензии твеоего дерьмового клуба.

Валерий застыл. Впервые за пять лет он увидел ее настоящую – не уставшую студентку, не покорную танцовщицу, а ту самую девочку, которая когда-то сбежала из дома с ножницами в руке. Он отступил на шаг.

– Чёрт с тобой… Но если он пожалуется, ты вылетишь отсюда вон. И без расчёта.

В голове стучало: выбора нет. Нет его! Валерий щёлкнул зажигалкой, и в его потухших глазах отразилось пламя – словно последний проблеск совести перед тем, как окончательно продать её.

– Кабинка три. И чтоб по-настоящему сексуально. Игриво. Клиент любит красный.

Забава вернулась за кулисы, где воздух особенно густел от странных запахов и от дыма. Её пальцы скользнули по красному кружеву – этот комплект всегда казался ей насмешкой: прозрачный, как её жизнь, и кричащий, как нетерпение к себе. Бюстгальтер, трусики с вырезами, подвязка – всё она натягивала механически, будто бы облачаясь в доспехи перед битвой.

Перед зеркалом тревожно замерла. Отражение раздваивалось: одна – дерзкая, с огненными волосами и губами, обведёнными в насмешку; другая – та самая девочка, которая когда-то пряталась в шкафу, когда в доме раздавались голоса ругани.

"Как же тупо они думают, что это просто танец…"

Каждый раз – будто раздеваться перед чужими взглядами легко? Каждый раз – будто отдавать кусочек души, которую уже почти не осталось.

Губы у нее сжались в тонкую ниточку. В горле ком – не страх, не стыд, а что-то другое, более ничтожное, страшное… Выживание.

Танец – для нее всегда насилие. И почти всегда борьба.

Не то, что показывают в кино – не смех, не игра, не «легкие деньги». Это когда твое тело перестает быть твоим, когда каждый изгиб, взмах бедрами вырывает из тебя кусок личного. И самое страшное – ты сама помогаешь этому. Добровольно.

Она прикусила губу до крови. Тягостно вздохнула и шагнула за занавеску.

Там темно.

Там ждал опасный клиент.