Отзывы на книги автора «Карл Уве Кнаусгор»

Мне, как человеку, который тоже пишет, было интересно, как автор писал про свой жизненный опыт совмещения писательской деятельности с родительством. Достаточно было интересно прочитать настолько обнаженные детали жизни обычного человека с его обычными переживаниями. Под обычными я имею в виду бытовую и повседневную жизнь, да, мы все разные, да, у всех разные профессии и увлечения, но это всего лишь детали. Я бы посоветовал эту книгу тем, у кого есть дети, и кто разрывается между семьёй и работой. Для тех, кто ищет какие-то идеальные отношения и расстраивается от того, что найти их не может. Как минус - слишком всё растянуто, но это на любителя. 

Неспешная автобиографическая история о прощании со своим отцом, наполненная воспоминаниями о непростых отношениях, о взрослении, о том, как под ненавистью на самом деле скрывалась нужда в признании. Нет и не будет резких сюжетных поворотов, будут только правдивые эмоции, вытащенные автором изнутри наружу. Мне скорее понравилось, но немного утомила монотонность произведения. У каждого из нас есть какая-то история - достаточно взглянуть в зеркало и заглянуть по-честному в глаза, только должно хватить смелости хотя бы самим себе эту историю рассказать.

И он это сделал, вспорол и искромсал, и сделал это столь безжалостно и откровенно, что временами хотелось остановиться и отречься от этой книги. Казалось бы, что неприглядного в том, что рассыпалось по этим страницам? Мужчина встретил женщину, они полюбили друг друга, у них родились дети, один быт да повседневность, всё как у всех. В том-то и дело. Эта история слишком напоминает истории других людей, здесь любовь часто соседствует с ненавистью, нежность – с яростью, счастье – с тоской. Люди часто занимаются самообманом, не желая признавать и принимать свои истинные чувства, но Карла Уве такой подход не устраивал, он постоянно терзал самого себя, пытаясь понять, что же обуревало его душу и почему он так несчастен, и проворачивал он это не только с самим собой, но и с теми людьми, что были вхожи в его круг. Пощады от такого человека ждать не стоит. Кажется, что этот молчаливый и задумчивый мужчина витает где-то в своих думах, пока все остальные общаются и веселятся, но нет, он всё слышит, он всё видит, он всё подмечает, а теперь это узрел и весь мир.

То, что Карл Уве сотворил с Линдой, выставив на всеобщее обозрение их личную жизнь, ошеломило. Я понимала на что подписываюсь, взявшись за «Мою борьбу», но если первый том имел хоть какие-то границы, то второй их просто-напросто стёр. На протяжении всей книги мои мысли были лишь об этой женщине: каково это – знать, что твой муж, человек, с которым вы столько всего преодолели вместе и которому ты доверилась, взял да выставил тебя перед всем миром, во всеуслышание рассказав о всех твоих страхах и тревогах, представил тебя в плохом свете, обнажил твою душу. «Он видел только то, что хотел видеть», – сказала она в недавнем интервью, и с этим сложно поспорить. Карл Уве пытался понять кто он и чего хочет от жизни, но с чего он вообще взял, что он может знать, что происходит в душе и голове другого человека, если в себе-то разобраться толком не может? Более того, мало ему было описаний их быта, он ещё рассказал и о самых тёмных временах супруги, о её заболевании и приступах, и всё это было описано столь сухо и бесчувственно, что читать было страшно. «Когда люди видят меня, они думают только о двух вещах – о Карле Уве и биполярном расстройстве», – писательница, активистка, личность, в конце-то концов? Нет, это бывшая жена Кнаусгора, ну та, знаете, у которой с головой проблемы. Каково это, а? Я не знаю. И вот это чувство неправильности грызло меня все эти дни, что я провела в компании этой книги, и неправильность эта чувствовалась не только в откровениях, но и в том, что происходило. Поначалу возлюбленных связывала страсть, когда же она сошла на нет, они решили завести ребёнка, когда возник новый кризис, они завели второго ребёнка, когда они вновь были на грани развода, что они сделали? Правильно, завели третьего ребёнка, а потом, незадолго до окончательного разрыва, и четвёртого. У Линды были проблемы с отцом, как и у Карла Уве, они оба были нестабильны, она в плане ментального здоровья, он в плане душевных терзаний, и вот эти люди рожали одного ребёнка за другим, дабы склеить то, что склеить в принципе было невозможно. И в этом кроется настоящая трагедия миллионов людей, которые поступают подобным образом, наивно веря, что это поможет, но нет, не поможет, а страдать потом будут дети. Замкнутый круг, из которого практически невозможно вырваться.

Прошёлся искатель истин не только по своей жене, но и по своим друзьям, близким и знакомым. Кого-то он описывал более детально, кому-то уделял всего несколько строк, но чувствовалось, что каждое замечание было искренним, то есть он и правда верил, что люди, которых он оценивал, на самом деле такие. Я не уставала поражаться тому, что его совершенно не волновали последствия. «Я ненавидел каждый слог, каждое слово, каждое предложение, но то обстоятельство, что я всё это не любил, никак не означало, что мне можно было перестать этим заниматься», – вот в чём суть, ему самому не нравилось написанное, но он ничего не правил и не удалял, считая, что так и должно быть, так что да, он просто писал – и всё, не думая, не волнуясь, не терзаясь. Он любит говорить в своих интервью, что «Письмо – это способ избавиться от стыда», но, разбираясь таким способом со своими демонами, он дразнит демонов тех людей, что когда-то доверились ему, провели с ним время, отнеслись к нему благосклонно. Две семейные пары пришли к молодой чете, дабы встретить в их компании новогоднюю ночь. Вкусная еда, приятная музыка и, конечно, разговоры, разговоры о сокровенном и важном, – и вот могли ли эти люди подумать, что через пару лет этот их приятель, который по большей части отмалчивался, занимаясь готовкой да подливая им кофе, распишет в своей новой книге эту ночь во всех подробностях, описав все их тайны? Возможно, у кого-то и были такие мысли, учитывая писательский опыт Карла Уве, но одно дело догадываться, и совсем другое – читать строки о себе в нашумевшем романе. И ведь он питал искреннюю симпатию к этим людям, но вот в чём дело: начав писать, он уже не мог остановиться, он не думал ни о ком и ни о чём, и чувства других людей, пусть даже и близких, его в тот момент не волновали. Но можно ли, исходя из всего этого, наречь его плохим человеком? Думаю, в этом нет смысла, ведь он сам уже всё о себе сказал: «Всё, чего я хотел, – быть приличным человеком. Хорошим, честным, порядочным, который спокойно смотрит людям в глаза, и все знают, что на него можно положиться. Но нет. Я скользкий тип. В очередной раз ускользнувший».

Вот почему не получается нападать на этого человека, ибо если близких и знакомых он пусть и задел, но задел всё-таки поверхностно, то себя он раскрыл по полной, не стесняясь и не утаивая, показывая себя таким, какой он есть. Пожалуй, я впервые сталкиваюсь со столь откровенным в этом смысле трудом: меня не покидало чувство, что я нахожусь там, где мне находиться не стоит. То была борьба, борьба Карла Уве, но борьба с чем? На первый взгляд, у него было всё, чего только можно пожелать, семья, талант и призвание, но его продолжало что-то душить, он не мог найти счастья, он ненавидел свою жизнь со всей этой бесконечной уборкой и прочими бытовыми трудностями, и при этом его полностью не устраивал он сам, он хотел быть другим, но не мог. Наилучшим образом о нём высказался Гейр, его ближайший друг: «Он непрестанно бился с тем же самым: несоответствие между идеалом, тем, каким он хотел быть, и реальным собой. Решимость вести эту борьбу была в нём чрезвычайно сильна. В человеке, который по большому счёту ничего особенного не сделал и не пережил, а только читал, писал и вёл борьбу в собственной душе на каком-то хуторишке у фьордишка в странишке на краю света», он же, к слову, был тем человеком, которому этот борец каждый день звонил и зачитывал вслух написанное, и тот его, несмотря ни на что, поддерживал и ободрял, как и Ингве, старший брат, который, попугав его немного, одобрил публикацию. Были и другие родственники и друзья, которые публично жаловались и угрожали подать в суд, и их можно понять, безусловно. Но Карл Уве Кнаусгор такой, какой он есть, он ненавидит себя и то, чем он является, и всё, что для него имеет значение, это честная литература. Испытывает ли он сожаление? Нет, ибо считает, что поступил правильно, при этом он признаёт свою вину, но подчёркивает, что такова цена истинного искусства, и это звучит несколько трусливо, но... Что ж. Таков он, этот норвежец, и такова его точка зрения.

Что же касается моей, то я после прочтения настолько опустошена, что уже ни о чём не хочу думать. Читать вторую часть мне было в разы сложнее, чем первую, сложнее в эмоциональном плане, но, чего уж там, читать было интересно. «Как же это неправильно!» – постоянно думала я, откладывая книгу, но спустя какое-то время вновь к ней тянулась, и в этом было что-то... больное, что ли. Почему меня вообще влечёт подобное, спрашивала я себя, да, написано великолепно, но ведь это так дурно – выставлять пред всем светом жизни своих близких. Кто ж знает. Возможно, меня задела главная проблема Карла Уве, которая кроется в его прошлом и влияет на его настоящее: «Жизнь легко понять, её определяет не так много факторов. В моём случае – всего два. Мой отец и моя неприкаянность. Только и всего». А это знакомо многим. У каждого они свои, эти факторы. «Я хочу жить. Но почему я тогда не живу?» – сколько людей задаётся этим же вопросом и мучается, мучается точно так же, как и автор, но не имея при этом возможности хотя бы попытаться разобраться со своими чувствами. Поэтому эта история так и привлекает: она со всей своей яростной откровенностью демонстрирует самую настоящую борьбу запутавшегося человека, борьбу за свои чувства, желания и стремления, борьбу за свою жизнь.

Берёт однозначно и безоговорочно своей не столько открытостью и откровенностью, сколько вывернутой изнанкой настоящего человека и его детства. Эта часть пока понравилась больше двух предыдущих. Повествование вызывало эмоции - возмущения, негодования, стыда, радости, смущения. Ведь у каждого из нас в жизни есть воспоминания, которые мы в лучшем случае помним, но никогда в жизни ни с кем не поделимся, потому что на это нужна смелость. У Кнаусгора нашлось столько смелости, чтобы открыть себя без прикрас. Единственным минусом я считаю то, что книга написана взрослым от лица ребёнка, поэтому немного не хватило погружения. 

Я не особо жалую автобиографическую прозу, отчего – не знаю. Мне нравится изучать биографии, дневники и письма симпатичных мне личностей, но вот чтобы браться за автобиографии – нет, это совершенно не моё. Однако, так уж вышло, что этой весной автофикшн внезапно ворвался в мою жизнь – и, кажется, занял в ней особое место, доказав, что я зря обходила его стороной: в марте я начала копенгагенскую трилогию Тове Дитлевсен, а теперь взялась за шеститомник Карла Уве Кнаусгора, и оба знакомства выдались чрезвычайно удачными. Одним тёплым апрельским вечером я открыла «Прощание», подспудно ничего от книги не ожидая, – и пропала. Эта история завладела всем моим вниманием, её хотелось читать, о ней хотелось размышлять, её хотелось обсуждать. И вот каков парадокс: даже сейчас я не особо понимаю, почему же она так на меня подействовала, ведь в ней нет ничего особенного, это обычная история об обычном человеке. Впрочем, может, как раз в этом и дело?

Те отрезки жизненного пути Карла Уве, о которых он заговаривал в этой части, и правда самые что ни на есть обычные. Казалось бы, ничего такого в его жизни не происходило, всё как у всех: семья, в которой нет особой близости, проистекающие отсюда проблемы; учёба и поиски себя, попытки стать особенным; взросление и первые сильные чувства, их преодоление. Но что-то в нём всё-таки сломалось. Нет, не так: застыло. «Чувства – как вода, их форму задаёт окружение. Даже самое большое горе не оставляет следов; когда оно кажется непомерным и длится так долго, это не потому, что чувства затвердели, – такого с ними не бывает, – а просто они замерли в неподвижности, как стоячая вода в лесном бочаге». Это ощущение, думаю, многим покажется знакомым: когда что-то внутри будто бы замирает, застывает, замерзает, и ты вроде и двигаешься дальше, живёшь, радуешься, но это нечто продолжает давить, свербеть, грызть, оставляя свой след на всём, что бы ты ни делал. Вот чем занимался Карл Уве: лавируя меж прошлым и настоящим, он пытался понять, что же на него так сильно повлияло, и своего читателя он вынуждает идти тем же путём, делая при этом выводы, основанные на своём жизненном опыте. Это, надо сказать, то ещё испытание.

Главным лейтмотивом среди всех этих поисков и самокопаний выступала она, несокрушимая и вездесущая: Смерть. С самых первых страниц рассказчик задаётся вопросом, почему мы, люди, так боимся вида мёртвого тела, и этим же он и заканчивает свой первый том откровений: глядя на покойного Отца, он чувствует, что страх, сидящий в нём на протяжении стольких лет, исчезает – он уже не боится ни родителя, ни смерти. Проблематика отношений детей и отцов стара как мир, о ней кто только не писал, но именно Карлу Уве удалось меня задеть, ибо мне были понятны все его чувства и переживания. Холодность и теплота, страх и обожание, ненависть и любовь, борьба поколений, в конце концов, – слишком много всего может заключаться в одних отношениях, и не всегда это просто – взять и поговорить, а бывает, что это уже и невозможно сделать. Самое страшное, что ты-то продолжаешь жить с этим, более того, на примере главного героя видно, что все эти терзания начинают проявляться и в его отношениях с собственными детьми. Да, очень отрезвляюще действует такая вот проза: читаешь и понимаешь, до чего можешь дойти, если не разберёшься уже наконец со своими внутренними демонами. А разобраться нужно. Это здорово – взяться за уборку обветшалого дома и навести в нём чистоту, как пытался это сделать Карл Уве, желая доказать самому себе, что он, в отличии от отца, не разрушает, а восстанавливает, но вощение паркета не поможет избавиться от той грязи, которая годами копится внутри. К этому нужен иной подход.

Помимо раскапывания своего прошлого, Карл Уве размышляет и о насущных вопросах, и делает он это так непринуждённо и при этом столь занимательно, что невольно начинаешь размышлять и задавать себе те же вопросы. О чём бы он ни рассуждал, он делал это с подкупающей искренностью, и даже когда его мысли и действия не находили во мне отклика, я и не думала его осуждать, ибо он такой, как он есть, и то же самое касается и его чувств («Я чувствую ровно то, что чувствую, и не более»). Конечно, он поступил очень некрасиво по отношению к своим родным и близким, в столь откровенной манере представив миру их жизни, и можно понять, почему многие отношения после выхода книг были разрушены, но в данном случае это нисколько не повлияло на моё отношение к этому труду, как бы жестоко и цинично это ни прозвучало. Провести время с этой книгой сродни приятной и пространной беседе с умным и начитанным человеком, а я такое очень люблю; весьма к месту было упоминание детища Пруста, и пусть книги очень разные, кое-что общее у них определённо имеется: читая их, ты пропускаешь через себя не столько сам сюжет, сколько свою жизнь. «Я часто думал о прошлом – так часто, что в этом было даже нечто болезненное, потому что я не просто читал «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, а прямо упивался этой книгой». Упивался... Да, это очень подходящее слово. Вот и я упивалась «Прощанием».

Единственное, чего хочется после прочтения этой книги – это немедля взяться за следующую. К счастью, второй том ещё не куплен, что даёт мне некоторое время для передышки, тем паче удовольствие следует растягивать, ибо когда ещё выйдет перевод оставшихся частей (к слову, не могу не восхититься проделанной работой издательства «Синдбад», в который раз убедилась, что они настоящие профессионалы своего дела). «Прощание» – это одна из тех удивительных книг, которая своей рутинностью и монотонностью прям-таки вынуждает начать думать о своей собственной жизни, более того, она даже побуждает пойти и, возможно, написать что-то своё, пусть даже это будет простая запись в дневнике, или же завести с близким человеком непростой разговор, который всё откладывался и откладывался. Не думаю, что каждому эта история придётся по душе, вполне допускаю, что кому-то она может показаться пресной и неинтересной, кого-то и вовсе возмутит, уж больно рассказчик откровенен, меня же она смогла привлечь, что-то меня в ней задело. Как говорила старушка, не выговаривающая букву р, «Жизнь – это божба», и у каждого – своя. Но, когда встречаешь человека, переживания и чувства которого перекликаются с твоими, понимаешь, что не всё так плохо, понимаешь, что ты не один.

Книга захватила и окончательно погрузила в неспешное созерцание совершенно обыденной жизни. Именно из-за того, что всё так близко и обыкновенно, завораживает окончательно. Безусловно хочется дочитать оставшиеся две книги этого цикла. Хоть начинал со скептической оценки скандинавской неспешность и растянутости, продолжаю тем, что цикл этой неспешность и глубиной понравился. Единственное, показалось излишней критичность и осмысленность в восемнадцатилетнем возрасте. Но в общем - юность у многих была такой, какой автор её описал. Четвёрка только из-за растянутости. 

Первое воспоминание – какое оно? У меня это гладиолусы, купающиеся в солнечных лучах, стройные ели, по которым проворно скачет белка, изумрудная трава, среди которой тут и там проглядывают цветы... Но так ли это на самом деле? Может, дело в фотографиях, которые я так любила рассматривать, может, я просто внушила себе, что помню тот день, который провела с бабушкой в парке? Признаться, раньше я об этом как-то не задумывалась, но Карл Уве прям-таки вынудил меня засомневаться в достоверности моих воспоминаний: «Человеческая память – штука ненадёжная. Что именно ты запомнишь правильно, решать не тебе». И правда. В первом томе «Моей борьбы» писатель бродил по разным периодам своей жизни, во втором он преимущественно рассказывал о семейной жизни с Линдой, в этом же он вернулся туда, где взяло своё начало всё то, что кроется в нём и по сей день, – он вернулся в своё детство, в это непростое время, воспоминания о котором столь запутаны, что разобраться в них довольно сложно, но он пытался и, как и всегда, делал это с обескураживающей откровенностью.

Семья... Как много кроется в этом простом слове. Для Карла Уве это Мама, спокойная и заботливая, озаряющая его жизнь надеждой и мягкостью: «Уж если что и было на дне колодца, в который кануло моё детство, так это она – мама, моя мамочка». Это Ингве, старший брат, который был для него опорой: «Я любил его. Я любил моего брата». И это Отец. Все прекрасные воспоминания о маме и брате меркли в сравнении с тем, какую роль в его детстве сыграл этот мрачный и вечно всем недовольный мужчина. Это крики и оскорбления, пощёчины и удары, обвинения и наказания. Сын съел лишнее яблоко? Заставить его съесть ещё штук десять, пока не затошнит. Сын взял лопату, чтобы расчистить дорожку перед домом старичка от снега? Накричать, прижав его к стене, и лишить ужина. Сын не выговаривает букву? Передразнивать. Сын чувствительный и много плачет? Насмехаться. Унижения, боль, страх, – вот что испытывал маленький Карл Уве, и он испытывает это до сих пор, это продолжает в нём жить: «Я настолько боялся его, что сейчас при всём желании не могу мысленно воспроизвести это чувство; ничего подобного я потом никогда не испытывал. Его шаги на лестнице – это он ко мне? Бешенство в его взгляде. Складка рта, непроизвольно открывающая губы. И затем его голос. Я едва не расплакался прямо сейчас, когда пишу это, услышав его внутренним слухом». В такие моменты думаешь только об одном: зачем такие люди становятся родителями? Как можно воспитывать ребёнка такими методами? Надо признать, Отец это понимал, временами он пытался найти контакт со своими детьми, у них были хорошие моменты, но этого было недостаточно. На один хороший день, когда он не впадал в ярость, выпадало двадцать плохих, и страх, один лишь страх жил в их тихом и мрачном доме.

Единственное, что развеивало эту дымку, – это солнечный луч в лице Мамы. Являясь полной противоположностью своего супруга, она делала всё для того, чтобы сделать жизнь своих мальчиков сносной, но достаточно ли этого? «Вопрос, не её ли вина, что мы столько лет жили, оставленные на произвол человека, который вселил в нас такой глубокий страх, что мы испытывали его постоянно, ежеминутно. Вопрос в том, достаточно ли быть лишь противовесом тьме». Женщины часто остаются с мужьями по той причине, что не хотят лишать детей отцов, но подумать только, каким бы выдалось детство мальчишек, если бы она всё-таки решилась на уход, и ведь у неё были все возможности, у неё были родители и друзья, профессия и работа. Но она ничего не сделала. Её понять можно – решиться на такой шаг всегда сложно, куда проще успокаивать себя мыслью, что все семьи такие, они ещё счастливчики, у них все здоровы, у них есть дом, у них есть всё... Пустые отговорки, пустые оправдания. И ладно бы это касалось только их, родителей, но нет, это касается и их детей. Вспоминая предыдущие откровения Карла Уве, понимаешь, как же сильно отразилось на этом чувствительном человеке всё то, что ему пришлось пережить в детстве, и сколько сил ему приходится прикладывать для того, чтобы уберечь собственных детей от подобной участи: «Я живу, у меня свои дети, и ради них я стараюсь сделать так, чтобы они не боялись родного отца. И у них нет этого страха. Я это знаю». Сейчас он живёт в Великобритании, у него с его третьей супругой на двоих семеро детей и все они живут в одном доме, – и хочется верить, что проклятье оставлено в прошлом, что эти откровения помогли ему освободиться от этих оков и зажить другой, более полной жизнью. В интервью он утверждает, что это так. Надеюсь, это правда.

И даже столь тяжёлые отношения с Отцом и гнетущая атмосфера дома не мешали маленькому Карлу Уве наслаждаться жизнью, – а он ею и правда наслаждался: «Каждый день тогда был праздник, в том смысле, что всё, что ни происходило, было наполнено биением жизни». Эта книга наполнена потрясающими описаниями природы, читаешь и видишь перед собой все эти удивительные красоты: моря и реки, горы и фьорды, леса и поляны. Это всё служило прекрасным фоном для удивительных приключений мальчика, который взрослел и каждый день открывал что-то новое. Не все открытия были приятными, тем паче ему пришлось столкнуться с тем, что ровесники его не особо любили, ибо он и зазнавался, и не хулиганил, и вообще был "странный", и наблюдать за этим было не менее тяжело, нежели за издевательствами его Отца, ибо дети могут быть очень жестокими. Конечно, Карл Уве частенько перегибал палку, но в чём-то я его понимала: почему он должен был скрывать свои способности и молчать о них? Он был очень чувствительным, любил хорошо одеваться, обожал учёбу, – ну и что же, это повод для издевательств? Нет. Не менее сложными были у него отношения и с девочками, первые любовные опыты были, мягко говоря, неудачными, и читать всё это было довольно неприятно, но, думается мне, в головах у мальчишек и не такое бурлит. За всеми этими его неудачами было по-настоящему больно наблюдать, до того откровенно он о них пишет; это же сколько надо приложить сил, дабы взять да вот так честно всё расписать! Отрадно было видеть, что несмотря на все неприятности он всё-таки выстоял, и помогли ему в этом музыка и книги, любовью к ним эти страницы прям-таки дышат. Когда весь мир против тебя, нужно найти то, что станет для тебя опорой, – и будущий писатель смог это найти.

Каждая из книг вызвала у меня определённые эмоции: первая – смущение (было непросто приспособиться к столь откровенной честности), вторая – неприязнь (было очень обидно за Линду), эта же вызвала глубокое сопереживание, ибо когда знаешь, каково это – иметь такого родителя, не можешь не сочувствовать человеку, который столкнулся с тем же. Заставляет она окунуться и в собственные детские воспоминания – и это, я думаю, хороший опыт. Книга задела меня с первых же страниц, уж больно понравились думы Карла Уве о фотографиях: «На снимках мы запечатлеваем время, а не живущих в нём: их поймать не удаётся». И правда – что мы видим, рассматривая старые семейные снимки? Вот фотография, на которой запечатлены парк, гладиолусы и ели, бабушка в своём летящем синем платье и я в белом сарафанчике, мы улыбаемся и смотрим прямо в объектив, но о чём мы думаем, чего мы хотим, кто мы? Я уже не та маленькая девчушка с озорной улыбкой, я уже совсем другой человек, а бабушки уже нет. И думать об этом, пытаться вспомнить тот день, а за ним то, что последует дальше, – это настоящая маленькая смерть. Но это необходимо делать. Вот почему это шеститомное откровение имеет для меня такую ценность – оно помогает понять, что нужно быть честным с самим собой. Это сложно, но это необходимо. В конце концов, как завещала та песня, которую старший включил для младшего в тяжёлый момент, всё проходит – и это тоже. Нужно это принять и отпустить.

____Возвращение к Кнаусгору сродни встрече с хорошим знакомым, с которым давно не виделись: приятно вновь увидеться и поговорить о разном. «Моя борьба» и правда чем-то напоминает разговор: наблюдая за тем, с каким усердием автор разгребает завалы своего прошлого, невольно проворачиваешь то же самое со своим; неплохая "уборка" выходит, надо отметить. Хаотично поведав в предыдущих частях о своих детских и взрослых годах, Карл Уве наконец обратился к отрочеству, о котором и раньше заговаривал, но вскользь, что дало однако понять, что то время нельзя назвать простым. Так оно и есть. Эти несколько лет, о которых шла речь в четвёртой книге, были для него как самым радостным временем, так и самым тёмным, и потому, наверное, их описание вышло столь тягостным и неоднозначным. Что и стало ясно, так это то, что моё предположение, что он будто бы застыл в своём прошлом, оказалось верным, уже в 16 лет он начал предаваться думам о былом, забывая при этом наслаждаться настоящим. О, эта ловушка давно минувшего. Как легко в неё угодить.

____Юность, пора свободы и поисков... «Всё, что мне требовалось знать, настоящее знание, единственно нужное, было заключено в книгах, которые я читал, и музыке, которую я слушал», – то, что в детские годы спасало Карла Уве, стало теперь для него смыслом жизни: в руках у него всегда была книга, в ушах – наушники. Благодаря этому он довольно рано понял кем хочет стать, и наблюдать за тем, с каким восторгом он писал рецензии и рассказы, разбирал их и искал свой стиль, было невероятно увлекательно: «Во мне существовал лишь один мир, а значит, и писать надо о нём», – в этих мыслях уже таились намёки на то, что спустя два десятилетия он возьмёт да исповедуется пред всем миром, выставив все свои чувства и мысли на всеобщее обозрение. А он и правда это сделал. Если раньше он по большей части занимался вспарыванием близких и знакомых, то здесь он преимущественно демонстрирует собственное нутро, и зрелище это, надо сказать, не из приятных. Описания его пьянок вызывали отвращение, и то, что он и по сей день считает эти годы самыми счастливыми в своей жизни, сражает, но не удивляет: да, он ничего не помнил, плохо себя вёл и был изведён ложными воспоминаниями, но лишь в эти минуты забвения он был абсолютно счастлив, ибо благодаря алкоголю отключался и становился тем, кем всегда мечтал быть. Он был на грани, и читать об этом было страшно. «Слететь с катушек, жить рок-н-ролльно, удариться во все тяжкие, – о, как меня это влекло! Однако жило во мне и другое стремление – хорошо учиться, быть примерным сыном и достойным человеком. Хоть разорвись», – он и правда разрывался, и темнота зимнего северного островка и отсутствие родных рядом всё усугубляли, ибо пустота, звенящая пустота раз за разом отбирала у него всё.

____Погружение во мрак происходило на фоне развода родителей, и это определяющий фактор. С мамой Карлу Уве было спокойно, они проводили много времени вместе, разговаривали по душам, он ей доверял, отец же, у которого уже была другая семья, продолжал вызывать у него животный страх (момент, когда у него, взрослого парня, после криков отца непроизвольно начала дрожать нога, заставил съёжиться), и то, что тот стал много пить, лишь ухудшило дело. Опьянев, отец становился добрее и сентиментальнее, просил у сыновей прощения и всячески лебезил, и поначалу младший действительно радовался этим проявлениям так называемой любви: «Я что, нравлюсь ему? Возможно ли это?», – удивился он, когда тот в пьяном порыве потрепал его по плечу. Этот момент одновременно опечалил и разозлил. Никакие сказки о том, что у отца были свои трудности и его никто не понимал, тут не работают, ибо нет, чёрт возьми, коль ты завёл детей, ты должен о них заботиться, а не переносить на них свои травмы. Многие любят оправдывать таких людей, мол, ну семья-то нормальная же была, у них всё было, ну да, кричал иногда, и бил, и запугивал, но это воспитание, поймите! Нет, не понимаю. Неуверенность Карла Уве, его страхи и скованность, всё то, что мешало ему нормально общаться с другими людьми, выстраивать с ними дружеские и любовные отношения, за всем этим стояла рука отца, дающая ему затрещину. «Их присутствие меня будто ножом резало», – думал он каждый раз, когда на него кто-то обращал внимание, он боялся и закрывался, а после проживал этот миг снова и снова. Удивительно, что в конце концов он не только перестал находить спасение в алкоголе, но и стал для своих детей хорошим папой, вот уж и правда исключительный случай, и понимание этого сглаживает вообще все негативные мысли о прочитанном, ибо если он смог, то, возможно, сможет и кто-нибудь ещё.

____И вот четвёртый том прочитан... С ним у меня были проблемы. Первый том, повествующий обо всём сразу, и третий том, рассказывающий о детских годах, очаровали и покорили, второй возмутил отношением писателя к жене, с этим же... трудно сказать, что с ним не так. Может быть, дело в описании загулов и мыслях о девушках, на них и строится вся сюжетная канва, что под конец начало сильно утомлять (серьёзно, я запуталась во всех этих девах, каждая у него сияла и была особенной, а через пару страниц он о ней забывал). Но всё равно проводить время с этой книгой было приятно, да и размышления о том же писательстве скрашивали все неугодные моменты, чего только стоят мысли разгневанного начинающего писателя, когда старший братец ему сказал, что его работы никто опубликовывать не станет: «Ну я ему покажу. Всему этому грёбаному миру покажу, кто я такой и из чего сделан. Всех в порошок сотру», – надо отдать ему должное, он и правда стёр в порошок и себя, и брата, и всех остальных (интересно, что Ингве один из немногих, кто поддерживает его по сей день). Да, это было тяжёлое, но всё же не лишённое прекрасных моментов путешествие в хладный край, настоящие танцы в темноте, которая всё же была повержена проблесками волшебного северного сияния.

Берген был городом человеческих рыб. Свинцовая гладь небес, серебряная вуаль дождя, прохладные объятия ветров, – вот как встретили эти края Карла Уве, но это ничуть его не смутило, настолько он был счастлив: ему казалось, что теперь изменится всё. «В ушах зашумело от счастья. Это всё дождь, это всё большой город, это я сам». После довольно непростого жизненного периода и нескончаемой череды плохих решений, он наконец поверил в себя и свои силы, возликовал и решил: да, его время пришло. Всё былое не имело теперь никакого значения, ведь он поступил в академию, где профессионалы своего дела научат его писательскому мастерству и он, воодушевлённый и талантливый, возьмётся за перо и начнёт творить... Радость была опьяняющей, обнадёживающей, затягивающей, вот только длилась она, увы, лишь краткий миг. Потому что может место и было другим, но он-то остался прежним, и его страхи никуда не делись, напротив, они стали сильнее, и именно из-за них меж ним и его жизнью воздвиглась стеклянная стена, которую он не мог разбить, как ни пытался. То был порочный круг, который захватил его в свои тиски ещё в раннем детстве, и он, уже взрослый мужчина, ведущий самостоятельную жизнь, вновь пошёл той утомительной тропой; всё те же кочки, всё те же ямы, но он всё равно шёл, оступался и падал... «When miss Moon lays down / And sir Sun stand up / Me I'm found floating round and round».

«„Снаружи – двадцатилетний, внутри – тысячелетний”. Так вот каким меня видят? Вот каким считают?». Ещё в начале своего откровения он отметил, что не позволяет никому к себе приближаться, и потому никто, в том числе родные и близкие, не видят его настоящего, и благодаря этому тому наконец понимаешь, что же он имел в виду. Все считали его высокомерным и мрачным, они видели лишь парня, который ни на кого не смотрит и почти не разговаривает, на деле же он был крайне робким и нерешительным, быстрый взгляд в его сторону мог лишить его дара речи, а непонятная шутка – ввергнуть в пучину отчаяния. Оказавшись в незнакомом городе, он долгое время не мог найти друзей и общался лишь с приятелями Ингве, и эти краткие зарисовки, когда он, сидя в компании, просто не понимал как нужно вести беседу, были чертовски печальными, ведь он хотел быть другим, но он просто не мог, ему только и оставалось что присматриваться и приспосабливаться. «Во мне словно сидит некий изъян, порок, холодность сердца». Единственное, что помогало ему избавиться от этих оков, это выпивка, благодаря опьянению он чувствовал себя свободным, границы стирались и он забывался, и то, что он вытворял в таком состоянии, ужасало. Сначала он крал велосипеды, хулиганил и изменял, но с каждым разом он заплывал в этом омуте беспамятства всё дальше и дальше, вот он швырнул в старшего брата стакан, чуть не лишив его глаза, а вот он, стоя в туалете, медленно, но старательно исполосовал собственное лицо острым осколком... Как он не достиг дна, повторив путь своего родителя, до сих пор меня удивляет. Вот она, очередная демонстрация того, как сильно порой сказывается на человеке то, что происходит с ним в детстве. «Я один, прижимаюсь спиной к стене, напуганный или униженный, кто-то смеётся надо мной, кто-то гонится за мной, а надо всем этим, во всём многообразии форм и ипостасей, главенствует папа». Многие сказали бы, что отец Карла Уве ничего страшного не вытворял, ну да, пил, ну да, бил, ну да, высмеивал, что в этом такого, а вот что, вот оно, вопит на этих страницах, и этот вопль отзывается во многих душах, сомнений в этом нет. Отозвалось? Отозвалось.

«Прячусь от света и тьмы, / Кто знает, что тебе видно, / Кто знает, что будет... / Тишина, тишина / Растёт сама по себе». И в этой тишине, наполненной одиночеством, тревогой и сомнением, он и пытался писать, вот только ничего не получалось. Поглощая одну книгу за другой, он, восхищаясь авторскими замыслами и подходами, говорил самому себе, что в этом нет ничего сложного, и он так сможет, и вроде и были у него дельные идеи, и билось сильнее сердце от предчувствия триумфа, но стоило ему сесть перед чистым листом, как все мысли и задумки покидали его, улетучивались как с белых яблонь дым, и белый лист так и оставался белым. Академия разочаровала его практически сразу, единственное, что он там получил, это разгромную критику и прозрачные намёки на то, что у него ничего не выйдет и ему даже не стоит пытаться, и вот это ощущение бесталанности, что привили ему преподаватели и коллеги, лишь упрочило стену, которая мешала ему жить и, как выяснилось, писать. «Писать не получилось. Меня заполняла пустота». Были периоды, когда он вообще ничего не писал и даже не брался за чернила, он практически смирился со стезёй критика, он набрасывался в своих рецензиях на авторов, но испытывал ли он от этого удовольствие? Нет, потому что у него была всего лишь одна жажда – жажда писательства, но у него не получалось её утолить. Спустя какое-то время он осознал, что фантазии как таковой у него нет, но как тогда писать книги, о чём, за что зацепиться? «Туман, сердце, кровь, деревья. Почему это всё так притягательно? Что в нём влечёт меня с такой силой? Что наполняет меня такой великой страстью? Туман, сердце, кровь, деревья...». Дело сдвинулось с мёртвой точки, стоило ему оказаться в родном городе, и вот тогда-то и начался путь к «Моей борьбе», пусть до её создания было ещё далеко; да, детство вновь дало о себе знать... Сам того не понимая, он строил сюжеты на автобиографической основе, писалось легко, это было чувство, похожее на освобождение, но освобождение от чего? От того, что сидело в нём всё это время, полагаю. И вот тут-то и зазмеилась первая трещина.

Как сказала одна из его знакомых, «Thad er ekki gott ad vita hver Karl Ove er/Не так просто понять, кто такой Карл Уве», и с этим не поспоришь; впрочем, после выхода шеститомника его понял весь мир. Теперь вопросов к его работе вообще нет, окончательно стало ясно, что это была его попытка разбить это чёртово стекло, показать всем, кто раньше смотрел, но не видел, какой он на самом деле. Весьма жестокосердный подход, конечно, ведь осколками разбитой вдребезги фальшивой жизни задело каждого, с кем он так или иначе контактировал, но главной жертвой всё равно был он сам. Это была просто невыносимо откровенная часть, хотя казалось бы, куда ещё откровенней, но вот, пожалуйста. При этом, как и всегда, здесь хватало и красоты, то, с какой любовью и восторгом Карл Уве писал о книгах и музыке, природе и просторах очаровывало, хватало и занятных мыслей, и прекрасных образов («Во мне ещё жило ощущение падающего снега», – сцена прогулки по ночному заснеженному городу заворожила). Да, человеку с такими проблемами, пустивших корни ещё в детстве, следовало бы поговорить со специалистом, а не выплёскивать всю боль в мемуарах, тем самым ранив окружающих, но я буду лицемеркой если наброшусь на него с обвинениями, потому что читать это было интересно и в какой-то степени даже поучительно. Ведь мы все антигерои в своих собственных историях, кто бы что ни говорил. Признать это – шаг вперёд.

Читала и думала, что пора вводить тэг «все побежали, и я побежала» (Кнаусгард – это уже что-то вроде Gone girl для серьезной читающей публики, его читают все). Читала и думала, что пора завязывать с посредственным творчеством западных белых мужиков гетеросексуалов. Сил нет читать про невыносимые страдания и творческие метания тех, кому с рождения расстелена красная ковровая дорожка и золотая ложка вставлена куда положено, а они все мучаются, бедняжечки. На мой взгляд у книги две сильные стороны: описания северной природы и довольно жуткая вторая часть про смерть отца-алкоголика. В остальном же… не оставляет ощущение, что мужик вынес сор из семейной избы, вывернул душу и расковырял напластования застаревшего стыда из банального отсутствия лучшего материала. Ну и, как известно, на каждого эксгибициониста найдется свой вуайерист, но с меня, пожалуй, хватит.