© Канта Хамзатович Ибрагимов, 2017
ISBN 978-5-4485-8876-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Когда Арачаев Цанка, похоронив Гойсума, вернулся в Дуц-Хоте, он увидел в центре села машину. Возле измызганной грязной «Нивы» возились два человека. Увидев издалека одинокого старика, пришельцы двинулись навстречу. Это были журналисты, российский и иностранный. Они сразу стали задавать Цанке вопросы. Усталый старик не хотел и не мог говорить, отвечал на многочисленные вопросы коротко, без излишней словоохотливости.
– А как вы сюда попали? – наконец задал вопрос Арачаев. – Ведь село окружено войсками.
– А у нас есть специальное разрешение, – отвечал русский журналист, – мы можем бывать в любой точке мира. Это наш долг. Мы пытаемся объективно отражать все происходящие события и даже, по возможности, стараемся ликвидировать очаги напряженности.
– Да-а, – озабоченно продолжил Цанка, – вы журналисты, как единственное капризное дитя в семье: и радости от вас море, и беды от вас. А кто в конце концов вырастет, неизвестно. Вы вначале называли нас бандитами и подлецами, говорили, что нас, чеченцев, всех бить надо, а теперь «стараетесь ликвидировать очаги напряженности». Без работы вы себя не оставите.
Говорили о войне, о боевиках, о политике, но разговор не клеился. В конце концов журналисты достали из машины свою аппаратуру и стали все снимать на пленку. Потом разложили какие-то черные чемоданы и стали звонить.
– Это телефон? – удивленно спросил Арачаев.
– Да, это спутниковая связь, – отвечали журналисты.
– И куда вы можете звонить?
– Куда угодно.
Цанка вспомнил своего любимого внука. Ему очень захотелось еще хотя бы раз услышать родной голос.
– А можно позвонить в Турцию, внуку?
– Если есть номер телефона, то нет проблем, – улыбнулся русский журналист.
С замирающим сердцем Цанка поспешно достал из внутреннего кармана слежавшийся, потемневший с краев листок бумаги.
Через минуту в трубке послышался незнакомый голос.
– Мне нужен Арачаев. Позовите Ваху, – кричал изо всех сил на чеченском и русском языках Цанка.
На другом конце его не понимали. Тогда у старика трубку взял иностранный журналист и заговорил по-английски, затем обратился к Цанке.
– Он говорит, что ваш внук уехал на Родину выручать попавшего в беду одинокого деда… Дед это, видимо, вы?
– Этого не может быть! – вскричал старик. – Спроси, когда он уехал!
– Говорит, неделю назад. Также сообщает, что внуку звонили из России и он был в курсе всех событий.
Арачаев удивился, стоял долго в растерянности.
– А можно позвонить в Уренгой? – снова взмолился старик.
В трубке послышался знакомый голос сына.
– Дада, ты где, где? – встревоженно кричал Герзани.
– Я-то дома, в нашем селе. У меня все нормально. Лучше скажи, где Ваха?
– Не знаю. Кто-то из нашего села сообщил ему, что ты остался один в Дуц-Хоте, и он, говорят, поехал к тебе.
– Да как это можно? Он что, сдурел? Здесь ведь война.
– Не знаю, дада, – печально ответил Герзани, – сам себе здесь места не нахожу. Ты-то как там? Лучше бы приехал к нам сюда. Ты не представляешь, как мы здесь извелись. Откуда ты звонишь?
Еще о чем-то говорили, но Цанка уже ничего не слушал, не соображал. Все мысли были о внуке. Он ничего не мог понять. Знал только одно, что Ваха – отчаянный до безумства. «Неужели он приедет сюда? Только не это», – носилось в голове старика.
В ранних сумерках журналисты уехали. Расставаясь, они сказали Цанке:
– Завтра утром федералы войдут в село. Они после вчерашнего нападения боевиков злые, никого не пощадят. Может быть, вы с нами поедете? Мы вас довезем до нейтральной территории.
– Спасибо вам, ребятки, – выдавил жалкую улыбку старик. – Берегите себя и говорите миру правду. Только правда эта с разных точек зрения видится по-разному. То, что нам хорошо, – другим плохо, и наоборот. А в целом чужое горе – не горе. Просто слова… Прощайте.
Вечером Цанка не разжигал огня, ничего не ел, не пил. Все мысли были о внуке. Даже во время молитв он думал только о Вахе.
К вечеру резко похолодало. Подул с северных равнин морозный ветер. Недалеко от дома Арачаева, прямо в селе, завыл протяжно волк. Его вой пискливо подхватили многочисленные голоса шакалов. Новые хозяева объявились в Дуц-Хоте.
Цанка накинул на себя старый, поношенный тулуп, свернулся калачиком на нарах и долго лежал в тяжелых раздумьях. В трубе уныло гудел ветер, в сенях возле мешка с кукурузной мукой пищали осмелевшие мыши. В окно рвался ветер, на улице была сплошная темень. Незаметно старик забылся, погрузился в сон. Ему вновь снилась прошедшая молодость, эта в горестях, и в радостях прошедшая жизнь. Он оказался на войне и шел в бой, шел с одной гранатой на танк, а потом рвался в рукопашный бой… Ему снились войны… Прошедшие войны… Как много их было и есть?!
Прошедшие войны… О них говорят только те, кто остался в живых. Кому повезло. Поэтому они говорят о войне с бравадой, гарцуя своей смелостью, удалью и отвагой. А что сказали бы те, кто погиб в молодости под гнетом оружия? Наверное, то же, что и их матери… Прошедшие войны вызывают интерес только у историков, а будущие войны удовлетворяют интерес богачей… И все-таки, легко говорить о прошедших войнах, о далеких войнах, и как тяжело переживать войну… Когда они кончатся?..
Недолго блаженствовал Арачаев в упоении свободой и счастьем. Всего два-три дня.
В первый же вечер, не успел Цанка переступить порог отцовского дома, как все односельчане, родственники, знакомые хлынули в дом. Не дав усталому пришельцу опомниться, помыться, оглядеть родных, детей, толпа соседей, сочувствующих и просто любопытных, наполнила двор, дом и всю округу. Задавали одни и те же вопросы. Женщины в основном плакали, мужчины сохраняли строгость, меж собой удивлялись. Каждый пытался дотронуться до Арачаева, мечтал в душе разделить его удачу и радость возвращения домой из столь губительных мест.
Счастью Цанка не было предела. Сидел он между плачущей матерью и смеющейся сестрой, а рядом важно стоял младший брат – Басил. Вокруг крутилась Дихант, она тайком поглядывала на неожиданно вернувшегося мужа, не могла скрыть своего торжества: то плакала, то заливалась смехом, обнажая чуть ли не коренные зубы.
Сам Цанка пытался сохранить строгость, однако это у него не получалось, глаза невольно следовали за маленьким карапузом, бегающим меж людей. Только по возвращении домой узнал он, что Дихант родила ему еще одного мальчика и что шел ему уже третий год, назвали его Гелани. Старшие дети тоже повзрослели, со смущением смотрели на малознакомого мужчину – отца. Дочь Кутани, с трудом преодолев робость, подталкиваемая матерью, первая подошла к Цанке, слабо обняла сидящего на нарах отца, с непонятными чувствами вдыхала незнакомый запах табака, спиртного и еще чего-то терпкого, даже едкого. Потом, пряча глаза, подошел Дакани.
При всем селе Цанке неудобно было ласкать детей, у чеченцев это не принято. Однако он не мог скрыть своей радости, ласки и нежности к детям, к матери.
Ближе к полуночи остались только близкие. Тихо беседовали, делились новостями, вспоминали не вернувшихся из-под ареста родственников, плакали. Позже остались мать и старший сын одни. Усталый Цанка лег на нары, прикрыл глаза. Керосиновая лампа вяло догорала, то вспыхивала, то гасла. Табарк все суетилась вокруг: с нежностью укрыла легкой простыней длинное, худое тело сына, села у изголовья, со слезами на глазах легонько погладила голову Цанка.
– Как ты изменился, сын мой! Как ты постарел! – тихо шептала она. – Поседел весь… А куда делись твои курчашки?.. Видно, хлебнул ты горя изрядно. Будь прокляты эти гады красные, подонки недобитые… Слава Богу, что ты вернулся! Как я страдала… Пять раз в день на каждой молитве Бога о тебе просила…
Цанка раскрыл глаза, слабо улыбнулся, сжал нежно руку матери.
– Видно, из-за этих молитв, мама, я один остался жив из нескольких тысяч людей.
– Слава Богу, слава Богу! Как я счастлива, как я рада, – зарыдала Табарк.
Керосин в лампе кончался, огонь вяло вспыхивал, гас и вновь слабо озарял маленькую комнату.
– Нана, куда ты положила мой сверток? – вдруг спросил Цанка, вставая.
– Под нарами, – шепнула мать.
– Давай сюда.
Табарк проворно полезла вниз, долго возилась, наконец вылезла, стряхивая пыль, протянула увесистый сверток сыну. Цанка взял бережно обернутый в грубую ткань пакет, подкинул играючи в руках, улыбнулся.
– Нана, это золото, – радостно сказал он.
– Тихо, не шуми, – взмолилась Табарк, – вижу, что не железо.
– Об этом знаем только ты и я. Больше никто… Поняла?
Табарк молча кивнула головой.
– Я сейчас пойду и спрячу этот сверток у себя на хуторе в курятнике, – продолжил шепотом Цанка.
– Может, сегодня отдохнешь, сынок? – взмолилась мать.
– Некогда отдыхать… Пойду я.
Когда на востоке забрезжил рассвет, Цанка был в родной хате. По очереди ласкал спящих детей, не мог налюбоваться ими, целовал всех, особенно младшего. Потом с облегчением скинул с себя все казенные, вонючие одежды, сел в медное большое корыто. Дихант обливала его накануне подогретой и уже успевшей остыть водой, что-то говорила, то плакала, то смеялась, а Цанка, закрыв глаза, наслаждался, чувствовал, как вместе с мыльной пеной и водой стекает вся грязь пережитых страданий и горечи. В один момент он совсем забылся, и ему показалось, что рядом Кесирт. Цанка машинально с закрытыми глазами стал искать в темноте ноги любимой, мечтал ощутить упругость стройной ноги, а сжал дряблую, худосочную икрy. Мечтающая о ласках Дихант коленками прижалась к худой спине мужа, как и прежде неумело, с наигранностью и угловатостью в движениях припала к нему. Цанка с трудом отстранился, лег спать. Чуть позже рядом легла жена, всем телом прижимала мужа к стене, дышала в лицо, целовала без вкуса.
В курятнике громко захлопал крыльями петух, протяжно прокукарекал. Дихант засмеялась.
– Ты что там в курятнике делал? – съязвила она.
Цанка глубоко вздохнул, хотел отвернуться от навязчивой жены, однако она не позволила.
– Так что ты там делал? – вновь смеялась Дихант.
– Кур считал, – в тон ей ответил с легкой злобой Цанка.
– Так там свой петух есть, он их каждый день считает, и неплохо, – продолжала шутить она, – ты бы лучше пораньше пришел, а то заспалась я…
– Ладно, устал я, спать хочу, – отвернулся от жены Цанка.
– Сегодня спать ты не будешь, – яростно прошипела над ухом Дихант.
На следующий день мечтал Цанка выспаться, понежиться в родной постели – не удалось. С раннего утра во двор Арачаевых вновь хлынул народ со всей округи, люди пытались узнать, не видел ли Цанка в далеких краях их родственников – отцов, детей, братьев. Отвечал он всем, что встретил там одного лишь односельчанина Бочаева, да и тот умер от холода и болезней. Всей правды говорить не мог – наверное, боялся. Да и знал, что не было смысла. Здесь, в благодатном краю, люди не могли ощутить всего того ужаса и кошмара. Подробные рассказы и доказательства были лишь словами и слабостью. Все считали, что мужчина должен быть выносливым, терпеливым и внимательным к сородичам.
Вновь и вновь отвечая на вопросы многочисленных гостей из разных сел Чечни и Ингушетии, Цанка невольно вспоминал весь пережитый кошмар, горы трупов, издевательства и унижение, побег и Бушмана. Ему становилось тяжело, больно, он бледнел и впадал в холодную лихорадку от всех этих картин, вырисовывающихся в его памяти.
После захода солнца вместе с Ески – двоюродным братом и другими односельчанами пил водку, просил не спрашивать о пережитом. Однако, напившись, сам стал рассказывать, но не самые страшные эпизоды. Никто не верил, говорили, что Цанка, наверное, преувеличивает, что такого беззакония и бесчеловечности быть не может.
Изрядно напившись, Цанка совсем разошелся, при всех стал плакать. Друзья его успокаивали, утешали, но меж собой посмеивались над его слабостью и слезливой чувствительностью. Поняв, что окружающие, молодые и здоровые люди, его не могут понять, Цанка рассвирепел, кричал и махал длинными ручищами, материл всех, и в первую очередь Советскую власть и ее вождей. Тогда все разбежались, кроме Ески. После этого Цанка успокоился, поднял с земли недопитую бутылку водки, сказал брату, что идет домой спать, а сам тайком направился к роднику.
Лето стояло в зените. Июльская ночь была тихой, темной, безветренной. В воздухе повисла духота. Цанка неровно шел к роднику знакомой дорогой. От вырубок лес кругом поредел, обмельчал, затих. От колхозной фермы тянуло навозом и прогнившим сеном, от голода мычали телята.
Не доходя до родника, Цанка свернул налево, пошел вверх к месту, где когда-то стояла мельница, где жили Хаза и Кесирт. От прежней жизни ничего не осталось, даже мельничные жернова кто-то сумел тайком утащить. «Удивительное дело, – думал Цанка, – когда жили без власти, никто ничего не воровал, а чем строже стали власть и закон, тем больше стали воровать и грабить».
По едва заметной, заросшей тропе спустился к роднику. Вода печально журчала в тесном русле, что-то хотела поведать ему. Цанка разулся, осторожно полез в родник, из пригоршни жадно пил сладкую воду, омывал лицо, руки. Потом подошел к месту, где стояла скамейка Кесирт. Только один обломанный, полусгнивший столбик в аршин высотой торчал из земли – все, что осталось от его прежней жизни, от его печальной любви. Он сел на каменистое дно, отпил несколько раз прямо из горла водку, молчал, о чем-то думал, вспоминал. Потом пил еще и еще, пока не опорожнил всю бутылку. После этого бессильно распластался на булыжниках, головой уперся в заросший берег. О чем-то сам с собою говорил, что-то кому-то доказывал, в злобе кидал камни в родник, кричал, звал Кесирт, плакал, потом забылся, замолк. Вскоре очнулся, встал в полный рост.
– Кесирт, ты здесь, я вижу тебя… Стой… Я иду, дорогая… Я не дам тебя в обиду, не дам… Успокойся…
Позабыв об обуви, Цанка полез в воду, перешел родник, с трудом взобрался на противоположный берег, подошел к месту, где подглядывал когда-то ночами за купанием девушки, где впервые ощутил яростное вожделение, нежную любовь, но не смог до конца насладиться, удержать в руках это счастье, это родное, милое существо.
– Кесирт, – тихо сказал он.
Кругом была тишина.
– Кесирт! – чуть громче позвал он.
Что-то в кустах шевельнулось, вновь замерло.
– Кесирт! – уже громко крикнул он – и вновь молчание.
Тогда не выдержал и заорал в полный голос:
– Кесирт!
«Кесирт, Кесирт… ирт… ирт», – разнеслось долгое эхо по горам.
Где-то рядом завыли волки, в селе жалобно залаяли собаки. Загадочно, лениво шептал старый родник.
Цанка сел на траву, обхватил руками колени, о чем-то думал, спина его судорожно дергалась – видимо, плакал. Проведя рукой по лысеющей голове, посмотрел вокруг:
– Кесирт, выходи, покажись, хоть на мгновение… Ты, видимо, не узнала меня… Да, я постарел, поседел, полысел. Многое пережил, но я тот же Цанка, твой Цанка… Это я, выходи… Ке-си-рт, – крикнул он и упал в высокую густую траву.
Пред его влажным взором открылось необъятное звездное небо. Долго любовался им Цанка. «Удивительное дело, и на Колыме, и в Индийском океане, и здесь на Кавказе это ночное небо одинаково… Как разнообразен мир на грешной земле, и как однообразно это вечное небо… Это говорит только о том, что где бы ты ни был, жить надо только по-человечески, несмотря на окружающую действительность и реальность.. Однако в мире столько противоположных сил, столько соблазна, интереса и слепого азарта, что тяжело удержаться, тяжело оценить трезво реальность, четко определить свои действия и цели, не ссылаясь на объективные обстоятельства, типа большевизм, война, голод, холод, любовь… Последнее – самое широкое по смыслу и самое узкое по результату. Потому что относится это и к Родине, и к матери, и к детям, и так далее, даже к женщинам, а, преломляясь через время и судьбы, отражается только в нас самих… Тяжело во всем этом разобраться и понять… Лучше не думать… А не думая можно жить?»
Так, размышляя о разном, лежал он очень долго. Наконец все мысли устремились к Кесирт. Цанке показалось, что он явно осязает запах ее сильного, стройного тела, что она здесь, что она вот-вот ляжет рядом и так же, как прежде, незаметно, по-кошачьи прильнет к нему, согреет тело, душу. В блаженстве он закрыл глаза, забылся, заснул. Сквозь сон он слышал, как умиротворенно пел родник давно знакомую мелодию счастья и покоя.
А перед рассветом на землю легла обильная роса, обдала холодом тело Цанка. Стало ему сыро, зябко, съежился он весь, свернулся в калачик. Было неуютно, противно, шум надвигающейся воды преследовал его. Ворочался он в ужасе, хотел бежать – не мог, холодный пот выступил на лице и по всему худому телу… И в это время перед ним появился Бушман. Лысина физика отражала фосфорно-зеленый цвет, очки блестели, во рту торчали всего четыре прогнивших зуба. Он смеялся с издевкой, манил к себе.
– Ну что, Цанка, добился своего, дополз до дома? И золотишко мое прихватил? Молодец! Умница! Я даже не ожидал от тебя такой прыти. Мечтал ты о своем Кавказе, о своем кладбище. Ну и что? Смерть везде одинакова… Думаешь, что тебе повезло? Ничуть. Еще не раз пожалеешь… Лучше бы со мной был, доплыл я тогда до берегов Америки. Ха-ха-ха… – разразился он смехом, вонючие слюни выплеснулись из его рта, маленькими капельками полетели в лицо Цанка. – А судьба у нас все равно одна, вот увидишь. Просто ты будешь мучиться больше, а казаться тебе будет, что это и есть жизнь, что это счастье, а кругом дети, родители, родные… Тьфу, – и он сплюнул, и снова полетели в Цанка капельки вонючей мокроты. – Что ты морщишься – чистоплюем стал?.. Понимаете, гордится тем, что один живой остался, радуется. А радоваться нечему. Жалко мне тебя, дурака. Будешь мучиться, страдать всю жизнь, бороться за эту кошмарную бытность… Послушай меня, бросай всё – пошли… Не хочешь, гад? Бросил меня, не спас… – злобно шипел в лицо Андрей Моисеевич. – Ну ничего, ты еще много намучишься, прежде чем тебя унесет твой родной родник. Ха-ха-ха… Да-да-да. Вот этот твой родник, твой любимый, твой родной. Все равно у нас одна судьба, и никуда от нее не денешься… Ты понял, Цанка? Я жду тебя и даже скучаю… Родной ты мне. Как я хочу с тобой поговорить, но мне некогда, светает… Мучайся на здоровье… Просто жалко мне тебя… Не забывай меня… Ха-ха-ха… А золотишко ты в землю правильно закопал. Оттуда оно и пришло к нам. От него счастья не жди. Ведь ты помнишь, сколько жизней из-за него погублено… Оказывается, не в золоте дело. Ну ладно, Цанка, прощай ненадолго… Принесет тебя твой родник к нам, хоть и будешь ты плыть всю жизнь против течения. Одна у нас судьба. Одна… Никуда ты от нас не денешься… Ха-ха-ха…
Цанка весь промок от холодного пота, ему было тяжело, страшно. Наконец он проснулся, вскочил, не мог понять, где он, и вдруг явственно услышал за спиной рев воды. «Потоп», – подумал он и, крича, бросился сквозь чернеющие заросли колючих кустарников.
На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Прошедшие войны. II том», автора Канты Ибрагимова. Данная книга имеет возрастное ограничение 18+, относится к жанру «Современная русская литература».. Книга «Прошедшие войны. II том» была издана в 2017 году. Приятного чтения!
О проекте
О подписке
Другие проекты