Памяти своей тетушки, покойной Джейн Остин, посвящает этот труд автор, которая была слишком мала, чтобы знать писательницу лично, однако с детства приучилась ценить ее достоинства и восхищаться дарованиями.

Аберистуит, февраль 1850 года

Серия «Старая добрая…»

Jane Austen

Catherine Austen Hubback

THE YOUNGER SISTER

Перевод с английского Анастасии Рудаковой

© А. А. Рудакова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство Азбука», 2025 Издательство Иностранка®

Часть первая

Глава I

Преподобный Джон Уотсон, на протяжении двух десятилетий возглавлявший приход в деревушке Уинстон, не всегда был тем нерадивым калекой, каким представлялся людям, знавшим его лишь последние десять лет. Поселившись здесь, он уже был женат и имел пятерых детей, а вскоре в детской Уотсонов появился шестой ребенок, дочь. В течение нескольких лет после ее рождения деловитость и здравомыслие миссис Уотсон вкупе с ее влиянием на мужа обеспечивали последнему уважение прихожан, а среди знакомых Джон слыл очень добрым, участливым соседом и достойным пастырем. Однако со смертью супруги мистер Уотсон, казалось, лишился и прежнего усердия. От горя он сделался праздным, стал сторониться общества, избегал тягот и ограничивался лишь самыми неизбежными обязанностями. Этому образу действий, обусловленному утратой, которая словно истощила его душевные силы, мистер Уотсон, вследствие потворства своим слабостям, не изменил и после того, как острота скорби притупилась, что в конце концов действительно привело к немощности, от которой преподобный прежде страдал только в собственном воображении. Частые приступы подагры сделали его неспособным к напряженной деятельности и нередко на целые недели запирали в четырех стенах.

Тем временем дети его росли в самой неблагоприятной обстановке. Оставшиеся без матери, лишенные отцовского надзора, дочери Уотсонов – во всяком случае, три старшие – были предоставлены самим себе и руководствовались исключительно собственной рассудительностью, вернее сказать, нерассудительностью. Сыновей же рано отослали из дома, и они пробивали себе дорогу в жизни без смягчительного влияния семейных уз и отрадных воспоминаний о родном очаге, которые согревали бы их сердца и укрепляли устои.

Единственным ребенком в семье, о котором можно было сказать, что он получил хорошее воспитание, оказалась младшая дочь, Эмма, которую после смерти матери выпросил у мистера Уотсона его шурин и которую они с женой растили в холе и неге, точно собственное дитя. Шурин был богат, и родные Эммы, когда вообще вспоминали о девочке, питали к ней нечто вроде зависти – все, кроме старшей ее сестрицы, которая в детстве так любила маленькую Эмму, что не могла не радоваться ее переселению в более достойный дом. Остальные сходились в том, что Эмме необыкновенно повезло, поскольку дядюшка, несомненно, должен был оставить ей приличные средства. Единственное, что обсуждалось родичами с немалым беспокойством, – следует ли дядюшке разделить свое состояние поровну между всеми племянниками или же завещать наибольшую долю старшему из них. Мистер Роберт Уотсон, предполагаемый главный наследник, был стряпчим в Кройдоне, и его процветающее дело вкупе с большими надеждами, возлагаемыми на богатого родственника, оказалось неодолимо привлекательным для одной молодой особы, жившей по соседству. К той поре, как дядюшка скончался, мистер Роберт уже несколько лет состоял в браке. Если бы вследствие этого события не оправдались лишь алчные расчеты племянника и себялюбивые ожидания его тщеславной супруги, никому, кроме них самих, не было бы до этого никакого дела. Но в завещании мистер Пирсон, больше полагаясь на преданность жены и куда меньше – на привязанность племянницы, чего ни та, ни другая не заслуживали, отписал все имущество вдове. Возможно, тем самым он намеревался обеспечить ей в дальнейшем почтение и помощь детей его сестры, вынужденных поддерживать хорошие отношения с тетушкой, и совершенно не предвидел последовавшей за этим катастрофы. Вместо того чтобы принять на себя роль милостивой или даже властной и деспотичной тетушки, миссис Пирсон деятельно взялась за уничтожение всех семейных уз, отдав свою руку и состояние первого мужа красивому, но бедному молодому ирландцу. Вскоре она отправилась навещать его родню и перед отъездом из Англии любезно позволила Эмме вернуться под отчий кров, на прощанье щедро одарив девушку пятьюдесятью фунтами, которые той предстояло разделить с сестрами.

По возвращении домой Эмма обнаружила, что две ее сестрицы в отъезде; старшая же сестра, Элизабет, приняла ее с сердечной лаской, что вкупе с поведением отца, обошедшего унизительную тему замужества миссис Пирсон молчанием, принесло юной душе немалую пользу. Вышеупомянутый брак явился причиной сильного огорчения и не менее сильного негодования Эммы, однако ее чувства все же были куда достойнее, чем досада, испытываемая другими членами семейства. Воспитанница любила и почитала дядю, а потому даже самой себе не созналась бы, что своим состоянием он распорядился неправильно и даже безрассудно. Но Эмма любила и тетушку, так что память о том, чем она обязана приемной семье, и благодарность за многолетнее благорасположение вели мучительную борьбу с не столь похвальными чувствами. Потерю же наследства Эмма считала недостойной сожаления: сызмала привыкнув к роскошествам солидного дохода, она не имела ни малейшего практического представления о том, что такое бедность, а потому отнеслась к утрате с благородным безразличием, присущим всякой доброй и щедрой душе, и не испытывала бы обиды, окажись потеря наследства единственным злом, сопровождавшим этот союз. Однако страх, что опрометчивый выбор тетушки принесет ей несчастье, уверенность в том, что достойная дама сделалась объектом презрения и насмешек, и разочарование любящего сердца, забытого ради чужака, пусть и горькие сами по себе, были вполне терпимы в сравнении с вопиющим неуважением к памяти любимого дядюшки, о коем свидетельствовала поспешная свадьба. Последнее поразило Эмму в самое сердце; вероятно, именно молчаливый упрек, сквозивший в ее взгляде, заставил новоиспеченную миссис Макмэхон страстно возжелать, чтобы воспитанница вернулась наконец к родным, с которыми слишком долго пребывала в разлуке. Эмма же с восприимчивостью горячей юной души, еще не знакомой с мимолетностью людских печалей, считала, что со временем ее горе, быть может, притупится, но окончательно не излечится. И хотя она радовалась предстоящей встрече с сестрами, ощущая к ним неослабную, непреходящую привязанность, однако была убеждена, что никогда ей не побороть разочарования, причиной которого стала тетушка.

Приближалась рождественская ассамблея, и миссис Эдвардс, состоятельная соседка и друг Уотсонов, как обычно, пригласила одну из сестер сопровождать ее семейство на бал. Отсутствие Пенелопы и Маргарет устранило всякие затруднения по части того, кто будет эта счастливица. Мистера Уотсона нельзя было оставлять совсем одного, Эмма же никогда не бывала на балу, и Элизабет без колебаний приняла решение в ее пользу.

Первые день-два в ожидании торжества Эмма, верная своему решению пребывать в безнадежном унынии, почти не проявляла интереса к предстоящему событию. Сознавая все добросердечие Элизабет и стараясь ради сестры казаться довольной, в глубине души она была готова беспрекословно уступить свое место любой желающей. Однако необходимость приготовить наряд, подобрать украшения, учесть мельчайшие детали туалета обладала для нее той же неодолимой притягательностью, что и для девяти девиц из десяти, и, когда знаменательный день наступил, Эмма находилась в состоянии приятного возбуждения.

– Эдвардсы тебе непременно понравятся, – пообещала Элизабет сестре, когда они медленно выезжали из дома священника на слякотный по нынешней ноябрьской распутице проселок. – Уверяю тебя, они умеют жить со вкусом. Дверь откроет лакей, и обед наверняка будет отменный.

– Что за человек мистер Эдвардс? – спросила Эмма, у которой при мысли о том, что ее оставят с совершенно незнакомыми людьми, сердце заколотилось сильнее.

– О, на его счет беспокоиться не стоит, – ответила сестра. – Ты увидишь его за столом, он предложит тебе вина, а после обеда наестся фундука и угостит тебя имбирными пряниками, но можешь их не брать, если не хочешь. Мэри Эдвардс печет пряники специально для отца, который лакомится ими каждый день. На балу мистер Эдвардс весь вечер будет играть в карты, и, если начнет выигрывать, вы задержитесь допоздна, а сам он придет в отличное расположение духа. Если же ему не повезет, он скоро заторопит вас домой. Зато уж там вам наверняка подадут сытный суп. Но коли мистер Эдвардс будет сердит, лучше помалкивай и постарайся как можно раньше уйти к себе!

– Я непременно так и сделаю, – вставила Эмма.

– Поскольку ожидается прибытие компании из замка Осборн, – продолжала Элизабет, – бал, надо думать, будет превосходный. Уверена, ты вызовешь всеобщий восторг. Как бы и мне хотелось там побывать!

– О, Элизабет, значит, ты и должна поехать вместо меня! Так будет гораздо лучше, ведь ты всех там знаешь, я же для них совсем чужая. Если мы поменяемся, могу прислать твои вещи с Джоном. Я ничуть не боюсь править нашей смирной старой лошадкой и в одиночку вернусь домой в Уинстон. Что же до нашего отца, я, верно, сумею его развлечь. Знаешь, я в самом деле считаю, что именно так нам и следует поступить.

– Милая Эмма, как великодушно с твоей стороны! – воскликнула Элизабет. – Но я ни за что на свете не приму это предложение, хотя всегда буду помнить о нем. Отозвать тебя с твоего первого бала, на котором все непременно будут тобой восхищаться! О нет, ты просто обязана получить свою порцию удовольствий, и я не стану тебе препятствовать.

– Поверь, дорогая Элизабет, для меня бал, право, не столь важен, как для тебя. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.

– Нет-нет, я и помыслить о подобном не могу, а кроме того, мое наиглавнейшее желание – отправить тебя на это торжество. Не сомневаюсь, что тебе там понравится. Отказаться от праздника в девятнадцать лет, к тому же от первого бала в жизни! Любопытно, пришло бы такое в голову Пен или Маргарет? Лично я никогда не простила бы того, кто запретил бы мне поехать на бал в твоем возрасте. Впрочем, если отец будет хорошо себя чувствовать и согласится меня отпустить, я, пожалуй, сумею быстренько собраться и велю Джону отвезти меня на ассамблею. Знаешь, будет не столь уж и трудно.

– Что? Ты намерена приехать в этой коляске, Элизабет? – поразилась изумленная Эмма.

– Да, почему бы и нет! Ты, верно, настолько привыкла к карете, что и помыслить не можешь о коляске. Что ж, милая Эмма, боюсь, слишком уж ты утонченная, чтобы быть счастливой среди нас!

– Слишком утонченная? – повторила Эмма. – Что ты имеешь в виду?

– Что ж, вот лишь один пример: ты не привыкла изворачиваться и довольствоваться малым, сама идея тебя ужасает. Однако поверь, что изнеженность не принесет тебе счастья.

– Сожалею, что мои изъяны тебя огорчают, Элизабет. Я и не подозревала о собственной изнеженности. Подобное поведение для меня естественно, я думаю и чувствую так же, как привычное мне окружение. – И, вспомнив о дядюшке и тетушке, Эмма погрустнела.

– Осмелюсь заметить, что так и есть, но здесь иные нравы. Пен подымет тебя на смех. Ты и представить не можешь, как зло она глумится надо всеми, кто не похож на нее саму. Так что тебе лучше побыстрее оставить прежние привычки.

– Приложу все усилия, – вздохнула Эмма.

– Не удивлюсь, если Том Мазгроув пригласит тебя на танец: как правило, он не пропускает ни одной новой девицы, особенно хорошенькой. И все же мне не хочется, чтобы ты им увлеклась.

– Кто он такой? Прежде ты не упоминала о нем.

– О, это молодой человек с независимым состоянием, живущий неподалеку; в придачу он один из самых любезных кавалеров в округе. Но хочу предостеречь тебя, Эмма: Том любит увиваться за девицами, да к тому же весьма обходителен и всем нравится, однако, влюбив в себя очередную жертву, тотчас принимается за следующую, не тревожась о тех, чьи сердца разбивает.

– Что за презренный тип! – горячо возмутилась Эмма. – После таких слов можешь не опасаться, что он меня очарует.

– Поверь, Том и правда очень мил, – возразила мисс Уотсон, – и я утверждаю, что любая девица, которой он решит отрекомендоваться, сочтет его весьма приятным кавалером. Почти все молодые особы в округе, кроме меня, в то или иное время были без ума от Мазгроува. Последней мишенью этого ветреника стала наша Маргарет, но, хотя последние полгода он не уделял ей особого внимания, бедняжка непоколебимо убеждена, что Том Мазгроув привязан к ней не меньше, чем она к нему. Начиная с прошлой весны Маргарет вот уже второй раз на целый месяц уезжает погостить в Кройдон в надежде, что Том помчится туда и сделает ей предложение. Однако он никогда не женится на Маргарет.

– А как же тебе удалось избежать его чар? – полюбопытствовала Эмма.

– Сама не знаю. Думаю, поначалу меня так поглотили роман с Первисом и последующее разочарование в нем, что я и не замечала Тома Мазгроува.

– О ком это ты? Я совсем тебя не понимаю.

– Ты ничего не знаешь? – удивилась Элизабет. – Возможно, тебя считали слишком маленькой, чтобы делиться подробностями, но я сейчас всё расскажу. Я была помолвлена с Первисом, прекрасным молодым человеком (к тому же это была весьма недурная партия для меня), – и как по-твоему, что нам помешало?

– Жажду услышать, Элизабет, но теряюсь в догадках!

– Пенелопа! Да, виновницей действительно явилась она. Кое‑какие поступки Пен привели к нашему разрыву, и Первис меня оставил.

Эмма была потрясена.

– С трудом верится – наша родная сестра! Возможно ли, чтобы юная девушка была так вероломна! Что же ею двигало?

– О, Пенелопа сама хотела стать женой Первиса. Пен отдаст все на свете, лишь бы выйти замуж, вот почему она теперь в Чичестере, – ты разве не знала?

– В Чичестере? – недоуменно переспросила Эмма. – Ты имеешь в виду, что Пенелопа уехала туда ради замужества?