Солнечный свет заливает всю комнату и мое лицо так, что я щурюсь. Не люблю просто шторы и все, что с ними связано. Жара невероятная. Воздух стоит, и уже не знаешь, куда себя деть, чтобы ощутить хоть какое-то дуновение жизни, не то что бы ветра. Птицы щебечут, и хочется открыть окно больше, шире, на всю стену, если бы это было возможно. Внизу, под окнами снова оскорбляют друг друга интеллектуалы под действием каких-то анаболиков. Из окон время от времени, (очень редко) вылетает всякий хлам. Иногда это старые вещи в виде носков, тряпок и беcкаблучных кожаных сапог, а иногда и техника в виде компьютеров, телевизоров и электрика Михаила Юрьевича, как это было зимой пару лет назад. Тетю Люду снова обозвали наркоманом в ответ на ее обзывания наркоманом незнакомого прохожего. Ей еще нет шестидесяти, а она уже на лавочке. Одиночество, наверное, особый вид наркомании. Неприятной наркомании на первых парах. А дальше только хуже, но уже не чувствуешь. Главное выйти из дому и пойти по самым тихим и безлюдным улицам. Особенно когда дороги этих улиц скрыты в тени крон вздымающихся деревьев, которые образуют природную галерею. Быть может там не так жарко, на этих улицах и не так печально, и, возможно, не так одиноко…Вы не замечали, как, порой, бывает, коротка наша жизнь? Жизнь, которая может поместиться на одном листе, такая монотонная, что может показаться лишь одним днем.

***

С Кремлевской улицы я сворачиваю на Таганскую, и бегу по направлению к острову Хортица. Стараюсь бегать каждый день в порыве некоего самовыражения в этом мире полном абстракций, иллюзий и нереализованных желаний. Подошва левого кроссовка уже практически стерлась, но это не мешает преодолевать мне по 7-10 км каждый день. Из-за наших замечательных дорог приходится устремлять свой взгляд под ноги, и любоваться безграничным совершенством плебейской технологии строительства. Пробегая по мосту, я так поддался порыву легкого ветра, щекотавшего мои гладковыбритые щеки и музыке Пуччини, игравшей в наушниках, что позабыл о дороге и рассматривал людей. При этом, конечно, спотыкаясь и усердно стараясь не подавать этому вида, и не потерять по дороге не только кроссовки, но и ноги… Везде сновали молоденькие парочки, – цветник гормонов и изобилие феромонов! Они радуются, общаются, смеются. Им есть о чем поговорить и о ком. От такой искренней красоты начинаешь и сам невольно улыбаться. За мостом, на острове, тут и там на лавочках или же в легкой прогулке встречаю такие же пары, но уже чуть постарше. Их глаза горят, они еще смеются, но разговаривают меньше. Дальше на пути встречаются такие же парочки, но еще старше, с детьми и колясками. Они уже не улыбаются, не общаются, а взгляды их пусты и наполнены серым цветом. Одни лишь дети будто бы знают что-то больше, чем их родители, молчат и переваривают все на свой лад. Возле музея можно встретить и парочки старше среднего возраста. Они улыбаются, временами радуются, но не сильно общаются. А к концу своей пробежки я заметил пару, которая, судя по их виду, по мелким морщинам, которые говорили о сильном и добродушном характере, прошли вместе через многое. Они общаются, смеются, радуются. Но все это они делают глазами. В их взгляде все. Будто бы они знают что-то большее, но молчат и уже не переваривают…

                        ***

Спать кладется Анатолий

В скрипе глаз и их ресниц

Семь детей уже в кроватке

Спят они как прежде ниц

Снятся Толику порою сны

Но сегодня что-то странно

Снятся жуткие мосты

Разведенные кошмарно

Снится ветер по ушам

И полет единорогов

Мертвый серенький пиджак

Из картона дяди Жоры

Он бежал в траве с мячом

В гулком переулке новостей

Кто-то обозвал его бичем

И лишенным прелестей

В огороде огурец

Косит там его Георгий

Дядя Жора молодец

И пиджак его картонный…

                        ***

Откуда день за днем берутся мысли?

Такие странные, порою – бред

Как не законченные письма

Или не начатый обед

Они уходят в неизвестность

И приплывают в никуда

А их источник неизвестен

Как порождение ума

Переплетенные все вместе

И тут же сразу позабыты

И каждый в своем месте

И будто бы разбиты

От воспаления мозгов

Булгаков дал один совет

Карандаш, блокнот, мозги

Присядь, и напиши свой бред…

                        ***

Ночь окутала все вокруг. Романтическое время, пробуждающее в своем проявлении все самые потаенные чувства человека, о которых он ни за что не вспомнит наутро. Треть суток, такой короткий промежуток времени для возможности осознания, чего-то высшего, чего-то своего. В это время все спит, когда сердце пробуждается. Время ночи пролетает так быстро, что все ощущения и чувства не задерживаются в нас надолго. От того и утро имеет такой неприятный привкус горечи и разочарования. Ночь дает лишь приближение к самому себе. Но первые лучи восходящего солнца отбирают все это, не оставляя ни малейших признаков наличия чего-то прежнего… Вроде бы утро должно ознаменовать что-то новое. Но на практике, ночь – есть начало… Человеку по его природе многого не положено, ибо это ненасытное существо. Я думаю, если бы ночь можно было продлевать, этот период суток человек сделал бы бесконечным. Как и все то, что приносит ему неведомое и неизвестное удовлетворение. Но есть одно но. Слово “если”. Это слово все же необходимо вывести из употребления в речи. Так как оно имеет явный аромат потерянной последней надежды. Так же лучше поступить и с утром, как периодом суток. Утро должно в теории ознаменовать начало чего-то нового. Но на практике, с наступлением, утро имеет такой же аромат потерянной последней надежды… Да еще и с привкусом горечи и разочарования…

                        ***

Однажды, в моей жизни был один знакомый. Он очень помогал мне по жизни, когда та забрасывала меня в объятья проблем. Помню, была ситуация, когда мы шли по рынку после тяжёлой ночи. Мне нужно было купить рыбу домой и картошки. В моем расположении находилось двести гривен, которых должно было хватить. На сдачу я ещё планировал поживиться мороженым. Пока мы продвигались между рядами, мой знакомый требовал от меня совершить свой ход в русской рулетке, которую мы затеяли ещё ночью. Я откровенно боялся совершить свой ход. Но находился в невозвратной стадии отчаяния, что совершил бы свой ход, если бы не имел денег. Мой инстинкт самосохранения подсказал мне дипломатический выход из ситуации. И я предложил своему знакомому купить свою жизнь на все деньги, что имел. А именно на двести гривен. Мой знакомый согласился. И достиг колоссального апофеоза цинизма, что с мефистофельской улыбкой ещё умудрился дать мне сдачу в пятьдесят гривен. То есть, этот красавчик оценил мою жизнь ещё дешевле, чем предложил я. И скажу честно, я не ожидал, что найдётся такой плохой человек во всем мире, чтобы вбить меня окончательно в дно. Я опешил. Но у меня не было сил ругаться с ним. Поэтому я просто начал драться посреди рынка. Люди даже не замечали нас. Так мы убого бились. Нет. После этого я купил себе и ему мороженое, которое мы прикладывали к ушибам на лице. Мы стали общаться еще лучше. Но, к сожалению, неумолимое время уничтожило наши отношения…

                        ***

Это был конец сурового февраля. Снег то выпадал при минус двадцати, то таял при плюс пяти. Мы с любимой возвращались с работы домой. Сквозь сон, суету в маршрутке и дурные мысли мы оказались на остановке недалеко от дома. Пока мы шли от остановки к дому, к нам привязалась дворовая собачонка. Она была похожа шерстью и мордой на лабрадора среднего возраста. Как бы мы не сворачивали, она продолжала бежать рядом с нами. И даже когда мы остановились, она стояла неподалеку, и глазела на нас, высунув язык. Мы старались отогнать ее от себя. Но так как мы оба имели добродушные и жалостливые характеры, тем более, когда перед нами такое очаровательное животное с шерстяной юбочкой на задних лапках, нам было не под силу прогнать собачку. Она семенила рядом и поглядывала на нас. А мы переглядывались с возлюбленной жалостливыми взглядами. Около нашего дома постоянно ошивались местные братии прикормленных дворняг. Их было с десяток, и все они были большими. Когда мы уже подошли к дому, вся эта свора накинулась на нашу новую спутницу. Они бешено лаяли, кидались и снова отпрыгивали, старались укусить. А наша спутница инстинктивно отбегала и снова подбегала к нам. Ее глаза словно говорили: “Кто они? Что это такое? Я не понимаю, за что?” У человека порой в обществе тоже появляются такие вопросы… Отогнать злых собак у нас не получалось. Они и нас бесстрашно бросались. Вся эта агрессивная ситуация продолжалась, пока мы не свернули за угол дома. Собаки еще гавкали, но не решались заходить за угол дома. Наша спутница безмятежно шла рядом с нами. Моя любовь со слезами на глазах просила взять собаку домой. Но по договору арендодателей квартиры, мы не имели права заводить живность… Я был бессилен… И когда собака поняла это, она остановилась, но продолжала провожать нас стеклянным взглядом… Я едва смог успокоить девушку и увести с собой. Я не давал девушке смотреть назад, а сам посматривал в эти блестящие глаза, полные надежды… Когда мы подошли к двери своего подъезда, собака на углу дома посмотрела на нас своим красноречивым и понимающим взглядом, который говорил: “И тут такие же люди… Ну и ладно… Мне не привыкать…” Она резко развернулась, затрясла своей шерстяной юбочкой и быстро скрылась…

                        ***

Свет не попадает больше мне на стол

За окном гремит. Снова грозы…

В руках остатки моей прозы

И незаконченный роман

О силе жизни одной розы.

В ветрах уныло веет правдой

Но истина звучит милей

А ее путь похож с бравадой

Людей с диковинных далей

Вода дождей невозмутимо льется вниз

Как будто что-то обновляя

Похожая на моря бриз

Что остров скуки омывает....

Не виданная мера лунных слов

В порывах вдохновенья

Не нарушит твоих снов

И как по знаку проведенья

Разрушит цепь твоих оков…

                        ***

В общественном транспорте очень часто попадаешь под град деструктивных разговоров. Небо затянуло серым куполом, а солнце сверху греет этот купол. И все мы варимся в одном большом вакууме, пока преодолеваем дорогу и время… В троллейбусе позади меня сидели очень экстравагантные женщины за пятьдесят с лишним лет. Цветовая гамма их стиля могла свести художника с ума. Я оценил все это, когда вошел в транспорт и присел на свободное место, специально поближе к этим красоткам. Неподалеку еще сидел один старик с каким-то яростным выражением глаз, которые виднелись из под густых седых бровей. Я не знаю откуда женщины черпали темы для разговоров, но, по-видимому каждый думал о своем и просто в слух высказывал это.

– Эта ничтожная пенсия. За нее хлеба не напасешься. А депутаты думают, как бы уехать за кордон с нашими миллиардами. – говорит одна.

– Ага. Мне Светка, соседка моя, сестра Олежки Гуревича… Ой, вот он прекрасный мужчина… Так Светка говорит, что уже не раз пыталась прыгнуть с балкона…

– Вы что?! Верите Светке? Она же живет на первом этаже, под вами как раз. И балкона у нее нет. Это же соседка Ваша.

– Так я ж и говорю, пыталась. Но не получалось. Дважды.

Они помолчали пару секунд.

– Сон мне снился, – начала первая, – Пашка кабана домой принес. И через два года он машину купил. Иномарку…

– Ага, ага. – кивает другая. – А мой Володя, помню, дом построил. А потом и сгорел вместе с домом. Еще Валька тогда холодец делала, ей не хватало желатина. Как сейчас помню было. Скверный у нее холодец…

– Дура ты старая! – закричал на весь троллейбус дед, что меня аж передернуло всего. – Володя уехал работать! А ты его за день уже третий раз сжигаешь! Вообще умом тронулось?! Сидела бы и молчала!

Женщины округлили свои глаза и впредь весь свой оставшийся путь молчали, спокойно глядя в окошко. А дед, после своего монолога, отчетливо пробурчал себе под нос: «Светка, Светка… Как бы не я, уже б давно перекинулась через балкон…»

И только одному Богу было известно, насколько крепко дед удерживает Светку…

                        ***

Рим пал… Карфаген пал… И у Виктора Степановича тоже пал… Он не думал, что это будет последнее его фиаско из всех страдальческий моментов его жизни. Об этом смешно говорить, но не думать. Так и он. Говорил, но не думал. В пределах комнаты, где он находился, не было пространства для лишних дум. Поэтому он думал о работе. Так было легче, так было нужно. Лампа накаливания озаряла его бумаги, исписанные каллиграфическим почерком о том, чего он сам не знал. Временами он нервно посмеивался, но сам себя останавливал, потому что знал, что нервничать нельзя. Да и ни к чему… Вечер спрятал солнце и вывел на улицу нечистоты, порождавшие романтику и тьму… А Виктор Степанович думал о путешествии на край ночи. Но не о произведении Луи Селина, а о своей индивидуальной ночи, где мир лишен пороков и он снова на коне. Весь этот вечер с его знакомой обошелся без слов. Все было как обычно. Ужин, музыка, цветы, романтика. Танец, поцелуи и душевный свет. Но чего-то вроде не хватало Виктору.

Ни разговоров о литературе и искусстве…

Ни анекдотов, давящих на мозг…

Ни взглядов томных и весомых…

Ни запаха его носков…

Виктору не хватало другого, чего-то своего, самобытного. Чего-то, что он прятал от всех за тонной огорчения и бед. Чего-то не похожего на все, что было в его жизни с ним… Но, что-то, что испытал он раз в душе и испугался вновь узнать… Он знал, без этого нельзя, но делал все на автомате… Старался отводить глаза и думать только о лопате… Которой закопал он сам себя и чувства сердца своего…

                        ***

Мы ехали на машине и молча рассматривали меняющийся пейзаж за окном. Я хотел что-то сказать, но побоялся выглядеть глупо. В голову ничего не приходило. Я подумал, что и говорить ничего не стоит. Молчание было приятным и не напрягающим. Она сидела за рулем и никак не хотела, чтобы я ее сменил. Временами она улыбалась мне, когда замечала тоску в моих глазах. Я ничего не понимал, поддавался ее завораживающей улыбке. Дорога порой была отличной, ровной и зеркальной. А иногда разбитой, извилистой и грязной. Но мы преодолевали ее с особыми усилиями и при этом находили повод, чтобы улыбнуться или посмеяться от души. Срывался дождь и тут же мог прекратиться. А потом снова польет из очередной грузной тучи, висевшей аккурат над головой. – Вон, видишь те горы, с заснеженными вершинами? – спросила она меня. – Да. – ответил я, всматриваясь в даль. – Так вот представь, что горы – это твои цели. А снег – это твои иллюзии. Очисти свои цели от иллюзий, и ты увидишь все скрытые опасности этих гор. – А вот, смотри, густой лес. – продолжала она. – Это твои эмоции. Попробуй мысленно убрать его. И тогда ты сможешь увидеть подножие цели. А перед тобой будет целое пространство чистых чувств.

Мы подъехали к берегу моря, остановились и вышли. Ветер колыхал ее пышные волосы, а я вдыхал запах ее свежих духов, от которых у меня кружилась голова. – Узнаешь? – спросила она, указывая на садящееся за морской горизонт солнце. – Нет. – ответил я. – Это же ты. – продолжала она, улыбаясь. А море – это твоя любовь… – Так тут на весь мир хватит моей любви. – восторженно сказал я. – Именно. – как-то грустно подтвердила она. – А теперь смотри, как ты утонешь в своей любви. И от тебя ничего не останется… Даже того яркого свечения, которое так тебе присуще… Я повернулся к ней всем телом, и в раздражении спросил ее, глядя глаза в глаза: – А ты кто вообще? – Я? Я твое сердце… – ответила она.

– Хорошая шутка… – сказал я, и продолжал наблюдать, как утопаю в любви…

                        ***

Передо мной ступеньки подъезда наверх. Я их долго рассматриваю и не решаюсь подняться на следующий этаж. Что ж, можно попытать удачу, и спуститься вниз. Но я смотрю на ступеньки, которые тянутся вниз, и у меня начинает кружиться голова. Они мне кажутся полной противоположностью ступенек, идущих наверх. Как зеркальное отображение. Когда ты пьян, лучше всего в этом признаться самому себе, как писал еще Харуки Мураками. И не стараться даже придумать какую-то фальшивую отговорку. Был еще один выход, это зайти к себе домой. Я как раз стоял на лестничной площадке своей квартиры. Я открыл кое-как двери ключом. За ней я увидел тоскливую темноту, погружавшую все вокруг в себя. И даже тот свет, который попадал в квартиру от подъездной лампы. Здесь веяло тормозом и пустой посредственностью, от которой воротило нутро и лицо. Я закрыл дверь с недовольным видом. Из всего мне оставалось свернуться клубочком и заснуть на лестничной площадке. Может, утром я отведаю чашечку кофе, и мне станет легче. Однако, это лишь очередная иллюзия, навеянная опьянением жизнью. Поэтому я решил идти туда, где я не могу знать дороги и ее конца. Я стал спускаться, не цепляя стен. На улице веяло какой-то не типичной для лета ночной прохладой. Все люди уже успели сделать свои дела. А кто еще не успел, цепляется за что-то ночью. Нельзя сказать, что хорошо, когда есть за кого зацепиться. Но это и нельзя назвать плохо. Это просто течение жизни, где все достаточно относительно. В конечном итоге, это проблема каждого… Я имею ввиду жизнь… На углу дома стоит один сумасшедший и ведет беседу с самим собой. Причем эта беседа не была монологом. Сумасшедший строил интеллектуальный диалог с взаимным уважением. Приятно было слышать чей-то голос в темноте. Казалось, что помимо тебя есть кто-то, кто тоже может услышать и тебя. Я спросил его, все ли у него хорошо. Это был глупый вопрос, но я хотел поговорить. – Все отлично! – ответил сумасшедший. Он стоял босой, в разорванном халате, и скорее всего голый. – А с кем ты разговариваешь? – не унимался я. – С самим собой. Так же лучше можно узнать себя. Ведь только через общение мы можем познать кого-то другого. Значит и себя можно узнать…

                        ***