Broadcast 1

Я вытащил из неё. Она была более, чем довольна и ушла в душ. Я же пытался мигом забыть картину, как из неё вытекает мой генофонд. Душ у неё я принимал только до. После же всегда собирался, получал чужие деньги и уходил. Рынок до того испоганил человеческие отношения, что с женщинами мужчины уже не хотели быть. Даже сами женщины не хотели быть с женщинами, прекрасно понимая какие последствия их ожидают. А это для них равносильно обоюдному суициду.

Она хотела подать мне пиджак, но я не позволил. Я видел, что в очередной раз где-то перегнул, и она начала влюбляться. Её муж подолгу отсутствовал в своих рейсах, зарабатывая не слишком большие, но и не маленькие деньги, которые в принципе уходили только на быт и на капризы жены, одним из которых являлся я. «Сегодня на тысячу больше выходит.» – резко и хладнокровно отрезал я. Другого способа вернуть её на землю я не видел. И это сработало, как ни раз уже бывало. Взгляд её помутнел, она побагровела, и вручила мне положенную сумму. Она вернулась к своему давнишнему мнению, что я неисправимая меркантильная свинья. Мне хватило наглости пересчитать деньги дважды перед её носом, чтобы мой урок оказался для неё ещё реалистичнее. Ей на глаза наворачивались слёзы и она уже была не в силах держаться, чтобы не ударить меня, но сама понимала, что это будет фатальная точка, отделяющая её одинокую жизнь от временного удовольствия. Единственное, на что её хватило, так это громко хлопнуть дверью за моей спиной. Я улыбнулся.

Что ещё оставалось делать? Кто ж ей доктор, если в своё время она отказалась от любви ради этой непонятной стабильности, которая то и делала, что создавала порочность и пачкала совесть. Хотя и вопрос совести тоже не однозначен. Мне таких уже не жаль. Все они имели свой шанс, но всегда находили причину, по их мнению очень весомую, чтобы отворачиваться от истины в погоне за бумажками, славой, властью, карьерой и второстепенных вещей. Заговори я с ней о любви, она бы начала находить кучу слов, определяющих её, но без понимания того, что любовь не требует определений: это состояние, которое возможно только услышать своим сердцем, а не находить понимания в словах. Потому что любовь по своей сути не психология и не внешнее проявление. Любовь – это то, что можно получить в дар от великой удачи, и очень легко потерять, изменив себе. Чтобы всё это скинуть с себя я поехал прямиком к Еве. Она была готова меня принять в любое время. Там я мог отвести свою душу, хоть и не полностью, но меня это немного утешало: что я имею то, что хочу, а не то, что хочет меня. Отчасти это тоже был самообман.

Осознав, что мне никто не нужен, я стёр грань своей личности и не заметил, что и себе я тоже не нужен. Слишком огромная пропасть появилась между моим телом и тем, кем я был внутри. В этом скафандре оказалось слишком много места. У Евы я мог и поесть и принять ванну с морской солью, и выпить хорошего вина. В общем, я мог таким образом отдохнуть, хоть и платил за это соответственно. Я бы мог всё это сделать и сам, без участия женщины, и не переживая за отсутствие секса. Но мне было интересно просто смотреть в их глаза и слушать их заумные изречения, одновременно проводя параллель с той жизнью, которую они получили. И это поистине заставляет смеяться.

Когда мы закончили с Евой, я ожидал, что она начнёт говорить: – «Слушай. Я знаю, что возможно тебе всё равно что я скажу, но почему бы тебе не найти просто девочку, воспитать под себя и любить её без всей этой фальши? Я же вижу, что это не твоё; даже не по тебе, но ты продолжаешь заниматься всем этим, возможно мучая себя ещё больше». Чего и требовалось доказать, – шлюха учит меня жизни. Это у них в крови. Женщины почему то всегда уверены в том, что определённо знают, что лучше для мужчины. Я знал её историю и не хотел давить на больное. Говорить что-то было бесполезно; ни к чему. К решению молчать приходишь со временем, когда начинаешь замечать всю непробиваемую тупость людей. Мои слова ничего бы не изменили ни в ситуации, ни в дальнейшем. Она всё равно будет заниматься своей мирской жизнью маленькой дырки, в контрой нет ничего настоящего; потому что большинство привыкло замечать настоящее, истинное только при условии физического контакта и влияния на их ничтожные жизни. Я ничего ей не ответил и просто смотрел в окно, за которым начинался первый майский дождь. Из открытой форточки в комнату залетел запах влажной травы и цветов абрикосы. Я закрыл глаза. Мне было невероятно приятно. Моё я отсоединилось от тела и получало удовольствие от звуков и запахов улицы. Капли били по карнизу и по крыше. Большего мне и не нужно было. Я собрался уходить, она всё ещё смотрела на меня. Я достал все деньги от предыдущей клиентки и положил ей на стол. Она быстро их схватила, заметив, что там больше обычного, больше положенного. «Но здесь больше на тысячу!» – непонимающе воскликнула Ева. «Сегодня день памяти моей потери. Помяни пожалуйста». – сказал я, открывая двери. «Ты кого-то потерял? Кто-то умер?» – спрашивала она с состраданием. «Да, – отвечал я, – свою любовь». И закрыл за собой дверь, напоследок заглянув в ее глаза, которые были так же пусты, как и сердца бестолку снующих по улицам людей…

Broadcast 2

Я оставил себе немного денег для какого-то существования. Все остальное отдал ей. Я спустился вниз по лестнице, вытирая ладонью пыльные перила, вышел на улицу, заполненную запахом свежего дождя и посмотрел на окна ее обители. Очевидно, что она сейчас сидит и пересчитывает все те деньги, питая себя фантазиями о том, на что она будет их тратить. В итоге она так никуда и не поедет, а просто накупит себе новых старых вещей, в попытке зацепить себе удачливого и богатого мужчину. Но я не был богат. Моя жизнь имела всего лишь один день, который имел меня, начиная свой изощренный путь с каждого утра. Как только я ограничил свою жизнь достаточно узким кругом людей, перестал писать, женщины начали интересоваться мной все больше. Они хотели узнать меня ближе, познакомиться, заняться любовью. В основном хотели последнего, потому что не могли довольствоваться каким-то знакомством или же просто мной, как личностью. Им нужно было завладеть мной, а потом бросить в первую попавшуюся канаву, пока мое тело не подберет очередная самодовольная сучка. С женщиной, как и со славой, стоит держать равновесие: не сильно желать ее, чтобы не стать фанатичным сталкером и не до конца отказываться от нее, чтобы она сама не прыгала на шею.

Я уже довольно далеко отошел от ее дома. В парке в глубокой балке стояли деревья с высокими кронами. Они качались над головой, как волны уходящего зеленого моря. В этом что-то было: течение времени, бесценность момента, смерть ностальгии. В голову лезли слова, красиво выстраиваясь в ряд, описывающий ее нагое тело. Прошлые связи имеют свои фантомные боли. Какой-то умник твердил, что любовь это только химия человеческого организма. Я бы мог в противовес заявить таким умникам, что они чересчур заносчивы относительно своего ума. Это либо комнатные дрочилы, не имевшие в своей жизни полноценной связи с женщиной, либо выжившие из ума старики, уверенно полагающие, что за свои несчастные восемь десятилетий смогли понять абсолютно все. Именно эта самоуверенность выжила их из ума еще до того, как они пришли к таким дешевым выводам. Я спускался все глубже в балку. Солнце временами выходило из-за туч. Но эти отрезки были такими кратковременными, что казалось, будто вот-вот и снова с неба пойдет дождь. Листья трепетали над головой, создавая мелодию сотен зеленых бабочек, которые пели одну и ту же песню в унисон, о том, что они никогда не смогут взлететь и их судьба – это со временем упасть на землю, не издав ни звука. Затем они умрут, превратятся в землю и снова прорастут в тех самых местах, где им суждено было никогда не взлететь. Их бесконечный цикл в безжалостной реинкарнации, которая не дает им даже возможности вспомнить, что они все это уже проходили.

Недалеко я услышал, как громко закричал мужчина. Было похоже на то, что он кого-то прогонял и ругал. Я прошел еще метров двадцать или около того, как справа от тропинки, по которой я блуждал, на небольшой горке, укрытой в тени деревьев и высоких кустарников, лежали двое в объятьях друг друга. Они были уже не молоды. Они там выпивали, разговаривали, пока в порыве страсти не снесли все, и теперь бутылки из под пива и водки окружали их бессмертный ритуал. Мужчина был как медведь крупный, коренастого телосложения. Он весь был покрыт волосами. Казалось, что это было скорее какое-то животное, нападающее на людей в этой балке. Под всеми волосами было видно, как играют его объемные мышцы; он буквально вкладывал в нее весь свой гнев, накопленный за годы голода. Я надел солнцезащитные очки. Эта сцена светилась ярче солнца, которого я уже давненько не видел. Женщина лежала на грязной земле, откинув своим телом дряхлую цветочную подстилку. Смотря на эту подстилку, мне стало немного страшно. Возникло ощущения чего-то непоправимого. Испачканный и местами разорванный рисунок цветов внушал мне испорченность чего-то особенного, к чему не имела права прикасаться рука человека. Женщина заметила, как я иду и изучаю их. Ее волосы перемешались с гниющими листьями и травой, будто она сама уже начинала сливаться с землей, превращаться в неё, после чего ее ожидает бесконечное падение и растление, снова и снова…

Она подняла свою истощенную руку, и подзывала меня присоединиться к ним своим тонким указательным пальчиком, за которым выглядывала болезненная порочная улыбка. “Возможно она тоже будет испытывать фантомные боли когда-нибудь” – подумал я, и скрылся в чаще балки, идя дальше извилистой тропинкой. Пройдя немного дальше, здесь же, на этой тропинке, на старом бревне сидел маленький ребенок, девочка лет восьми-девяти. Она сидела в беленьком испачканном платице и плакала, опустив голову на сложенные руки. Заслышав шаги, она подняла голову, озарив мне свои светлые печальные глаза и две грязные щеки, на которых оставили свои следы ее прозрачные слезы.

Привет, – обратился к ней я, сняв очки и стараясь улыбаться, хоть и было не по себе. – Все хорошо?

– Ага, – не совсем понимая, что происходит, ответила она.

Я стал проходить мимо нее, пока она наблюдала с опаской, но и с интересом за моими шагами.

– А ты куда? – спросила она, шмыгая носом.

– Эмм… Сам не знаю. Гуляю очевидно.

– Ааа… А можно я с тобой пойду?

– Зачем?

– Ну не знаю. У тебя глаза светлые.

– У тебя тоже. Но это ж ни о чем не говорит.

– Говорит. Бабушка говорила, что люди со светлыми глазами самые добрые.

“Как ошибалась твоя бабушка” – пробубнил я себе под нос, отворачиваясь в другую сторону, будто осматриваю окрестности.

– А что ты тут одна делаешь?

– Я здесь с мамой и с папой. Но они меня прогнали.

Все пазлы стали на места. Ребенок становится помехой, когда верх берут инстинкты, и ответственность, взятая на себя ранее, если это был не залет, превратилась в пыль. В моей голове стали появляться мысли, о чем сейчас они думают, порхая друг на друге – “Они уже давно мертвы. Такими скорее всего и пришли в этот мир.” Больше я не мог ничего себе сказать. Я был бессилен.

– Ладно. Идем со мной.

Девочка медленно поднялась, поравнялась со мной и пошла рядом, загибая траву своими маленькими ножками. Я решил сразу вывести ее из этой балки, и сесть на лавке, у главного входа в парк. В таком месте ее родители при выходе сразу увидят ее и меня. Я предполагал, что завидев родителей девочки, сразу покину это место и тихонько уйду. Только сейчас я заметил, что у девочки разбиты колени в кровь и возле виска под светлыми волосами темнеет синяк. Этот ребенок уже давно обречен. Ее ждет приблизительно такая же жизнь, которая когда-то ожидала ее мать. Хотя обычно таким покинутым везет. Уметь бы еще распознать где именно ожидает нас удача, не было бы большинства проблем от отчаяния. Я поправил платье девочки, которое задралось, зацепившись за неровности деревянной основы лавки, оголив бледные маленькие ягодицы и грязные желтые трусики.

– Эй ты! – услышал я в нескольких метрах от себя. – Ты что это там делаешь с моей дочкой.

Он подскочил в одно мгновение. С учетом того, сколько он выпил алкоголя, он был достаточно трезв, трезвее даже меня во всяком случае. Он замахнулся и готов был прибить меня к это лавке. Я увернулся от его дужей руки, споткнулся и упал; стараясь быстро встать напоролся на его ногу, и покатился по асфальту. Мой взгляд пытался не потерять из виду девочку. Ее снова оставили одну. Она сидела опустив все так же голову и плакала едва слышно судорожными всхлипами. Второй удар я уже не заметил, и он угодил куда-то над виском с левой стороны. Отовсюду стали сходиться люди, и глазеть, что происходит. Меня видимо за что-то били, и я понимал за что, отчего не мог не смеяться. Они теперь перед всеми выглядели такими благородными, защитив своего ребенка от какого-то мужчины, но не защитив от себя и от этого мира.

Я понимал, что если не убегу, то смогу только увидеть последнюю вспышку перед глазами. Я снова попытался встать, как его хук смахнул меня прямиком в балку. Пролетая кубарем по траве, задевая кустарники, собирая клещей, я упал на самом ее дне, немного подполз к ближайшему дубу, который раскинул свои кроны над моей головой, забрасывая меня и укутывая своими нежными листьями, что я готов был сродниться с ними, превратиться в землю и хотя бы на миг увидеть мир с высоты такого могучего дерева. Теперь я понимал, почему эти листья так влечет постоянство их реинкарнации, – им важен вид, они также находятся целую вечность на необозримой высоте, как и в бесконечном падении вниз с этой высоты…

Broadcast 3

Посвящается А.

Сейчас точно и не вспомню, какой это был класс. Мы учились вместе до четвертого, насколько я помню. Потом она перешла в специализированную школу с уклоном на волейбол. Наше общение сводилось к непостоянному приветствию и практическому отсутствию нормального прощания. После учебы она спешила на свои тренировки, я на свои. Не знаю почему именно она затронула мой интерес. Были и другие девочки, типичные легкодоступные будущие шлюхи. Они уже в тот период одевались, как полное изварщение фантазии больного педофила. Их родители смотрели куда-то дальше, как бы заработать чуть больше, пока их дети превращались в жалкое подобие порочности своих предков. Я часто начал просыпаться за два часа до начала уроков. Дорога была не длинной, около десяти минут и я уже в школе. Я приходил до открытия главных дверей в призрачной надежде увидеть ее, и возможно заговорить ближе. Также я старался ложиться спать как можно раньше. Иногда плевал на какие-то уроки, чтобы списать их рано утром у задротов. Или просто ничего не делать и послушать на старом кассетном проигрывателе Децла или Касту. Я тогда не писал об этом. Это было что-то настолько интимное, что невозможно было придавать этой истории очертаний реальности. Я сам долго не мог осознать, каков этот мир на самом деле. В его пределах лежит так много неизведанных тайн, окруженных страданиями и смертельными обрывами, с которых упасть в любой неподходящий момент не составит огромного труда. Я не замечал мир вокруг, пока не начал думать о ней. По-вечерам я ложился в кровать и представлял, как возьму все свои деньги с копилки и мы пойдем в кино, где я смогу угостить ее ванильным молочным коктейлем. Тогда еще они были вкусными, не такими приторными, как сейчас.

Это были сладкие мысли, которые убаюкивали меня в два счета. Мне достаточно было визуально погрузиться в ее прямые длинные светло русые волосы, чтобы испытать сильную эрекцию. Возле школы утром я был первым, и ожидал увидеть плавную походку ее длинных изящных ног. Она жила недалеко, совсем рядом со школой. Но она приходила чуть ли не под звонок к первому уроку. Мне не хватало роста, чтобы разглядеть в толпе среди множества ненужных мне голов те светло русые волосы, которые я узнавал лучше, чем что-либо еще в то время. Когда пришла весна, затем лето и осень нового года, я узнал, что она больше не учится в нашей школе. Во мне проснулся маленький дебошир. Я начал поздно вставать, опаздывая на уроки, прибегая с помятыми волосами на голове, отчего всем было очень весело, но никто не мог и рта открыть почему-то. Теперь я больше слушал музыку перед сном, прогуливал тренировки. Мне в одночасье стало наплевать на себя. Все не имело значения. Но я знал, где она живет. Это немного усложняло положение, но нужно было как-то прийти к ней. После Нового года я накопил немного денег. Цены всегда росли и приходилось где-то подрабатывать. Во мне снова заблестела надежда. Я питал ее новыми кадрами своей фантазии, где мы уже сидели в кино и смотрели друг на друга, не замечая фильма, а любуясь только этим моментом, только настоящим.