Споры по поводу прошлого никуда не исчезнут, потому что причина их лежит в современности. История лишь предоставляет материал и язык для современного политического конфликта. Можно, однако, договориться о границах «исторических» конфликтов, как договариваются о неиспользовании некоторых приемов языка и конкретных слов в дипломатическом диалоге. Можно понять, что множественность прошлого теперь с нами навсегда. И научиться жить с ней.
Сложно написать отзыв об этом произведении, ведь спустя месяц после знакомства с ним многое забылось. Да и во время чтения я не могла определиться с впечатлением, вроде нельзя сказать, что оно мне не понравилось, т.к. проливает свет на незнакомые до этого моменты европейского и американского обращения к своей истории, любопытно подсвечивает особенности российского взаимоотношения с наследием прошлых лет, но в то же время не открывает ничего существенно нового. Книга представляет скорее сборник статей, которые хоть и объединены общей идеей, но все же не выглядят связанным рассказом, скорее, автор делится своими мыслями о современной ситуации в разных странах.
Поэтому тут соседствует тема общего российского учебника истории и примирения "красных" и "белых", описывается коленопреклонение Путина в Катыни и акция "Бессмертный полк", корейские девушки для утешения и американские рабы, споры о наследии Наполеона и сброшенный во время 'Евромайдана" памятник Ленину.
цитаты
Этим апеллированием к истории Россия традиционно отличалась от США, в которых политические разговоры чаще велись с использованием не отсылок к прошлому, а понятий — идеалов, таких как демократия или республика.
Наконец, осенью 2020 года президент Трамп объявил о создании «Комиссии 1776» по подготовке празднования 250-летия независимости Соединенных Штатов, которое будет проходить в 2026 году. Комиссия ставила целью поддержание героического и позитивного взгляда на историю США в ответ на ревизионизм, представленный «Проектом 1619».
Новый президент Джо Байден отменил создание «Комиссии 1776» в первый же день своего президентства
Владимир Путин въехал в Кремль в канун 2000 года с четким представлением о важности исторических символов. Он начал реконструировать российскую идентичность с утверждения «царского» флага и герба России и одновременно подновленного «советского» гимна страны. Еще в должности и.о. президента в феврале 2000 г. Путин посетил мемориал «Героям Сталинградской битвы» на Мамаевом кургане в Волгограде и стал активно использовать риторику обращения к «славному прошлому». Главным способом утверждения новой официальной интерпретации истории стал контроль над содержанием телевизионных программ, школьных учебников и мемориального пространства.
7 апреля 2010 года Владимир Путин и Дональд Туск, тогдашние премьер-министры России и Польши, посетили мемориальный комплекс расстрелянным польским офицерам в Катыни. Путин возложил венок и встал на колено перед памятником, а также произнес речь, в которой подтвердил позицию России по отношению к преступлению сталинского режима: «Десятилетиями в циничной лжи пытались замарать правду о катынских расстрелах, но было бы такой же ложью и подтасовкой возложить вину за эти преступления на российский народ, — заявил Путин. — Перед этими могилами, перед людьми, которые приходят сюда почтить память своих близких, было бы лицемерно сказать: „Давайте все забудем“, сказать, что „все кануло в Лету“. Нет, мы обязаны хранить память о прошлом и, конечно, будем это делать, какой бы горькой ни была эта правда». Туск там же сказал, что две страны стали на путь, ведущий к сближению.
Резкое охлаждение наступило уже в 2014 году, после присоединения Крыма к России, а после победы на выборах в Польше в 2015 году консервативной партии «Право и Справедливость» Россия вновь заняла во внутрипольском политическом дискурсе место традиционного обидчика. Польское руководство продвигает в европейских политических структурах идею о равной ответственности нацистской Германии и сталинского Советского Союза за начало Второй мировой войны и трагедию Польши.
государственный Институт национальной памяти, ведущее учреждение региона по политической работе с прошлым. Именно оно стало «головным институтом» по продвижению концепции идентичности нацизма и коммунизма. В последующее десятилетие методы Института национальной памяти распространились во многих странах Центральной Европы. В 2008–2009 годах Европейский парламент (по предложению Чехии), а затем Парламентская ассамблея ОБСЕ (по предложению Словении и Литвы) приняли резолюции, устанавливающие Европейский день памяти жертв сталинизма и нацизма 23 августа.
Утратив контроль над Центральной Европой, Москва оказалась под угрозой выпадения из европейского пространства. Теперь на западных границах России вырастает единая Европа, в которой ей места нет. Граница проводится по рубежу России и ее соседей. Символические жесты в виде поворота к Китаю не решают проблемы вытеснения России из Европы и сопутствующего кризиса ее европейской идентичности.
Известно, что одним из наиболее распространенных способов формирования идентичности является определение «конституирующего Другого» — страны и народа, сравнение с которым и отталкивание от которого помогает определить себя. Россия, долгое время являвшаяся гегемоном на этом пространстве, естественным образом играла такую роль для большинства стран региона. На протяжении нескольких столетий Россия была идеальным «Другим» для соседей: большая, непредсказуемая, имеющая сложную историю отношений с народами, когда-то входившими в империю или граничившими с ней. Национальная идентичность молодежи в этих странах частично определяется сегодня в терминах отчуждения и исторической вражды. Важнейшим аргументом в переопределении России как внешнего по отношению к Европе «Другого» стало переосмысление Второй мировой войны и ее итогов.
В первые постсоветские годы российские политические лидеры исходили из того, что теперь они участвуют в строительстве нового общеевропейского дома. Вступление России в Совет Европы в 1996 году было шагом в этом направлении. Российские лидеры не раз в 1990-е и в начале 2000-х поднимали вопросы о присоединении страны к различным интеграционным проектам в Европе, отмене виз и даже вступлении в НАТО. Однако первыми в европейские организации вступили страны Центральной и Восточной Европы, для которых собственная европейская идентичность во многом определялась через отторжение восточного соседа.историю"
Первым открытым конфликтом по поводу исторической памяти считают в США случай с отменой выставки, посвященной 50-летнему юбилею атомной бомбардировки Хиросимы.
Мартин Харвит, занявший этот пост в 1987 году, хотел превратить музей в место дебатов по важным для общества темам, а выставка об атомной бомбардировке была частью его планов.
Харвит и весь Смитсоновский институт немедленно стали объектом атаки со стороны патриотических организаций, консервативных политиков и групп ветеранов. Руководство Военно-воздушной ассоциации возмутилось, что экспозиция «рассматривает США и Японию так, будто их участие в войне было морально эквивалентно». Американский легион счел, что критическое обсуждение решения об атомной бомбардировке и демонстрация фотографий ее жертв оскорбляет ветеранов. В сентябре 1994 года дело дошло до обсуждения в Сенате конгресса США, который вынес резолюцию о том, что проект выставки является «ревизионистским и оскорбительным для многих ветеранов Второй мировой войны».
Прошло еще 20 лет, прежде чем в 2016 году президент США Барак Обама первым из американских президентов посетил Хиросиму и возложил венок к кенотафу (символической могиле) погибших японцев. «Мы разочарованы, — сказал тогда внук японки, пережившей атомную бомбардировку, — что президент не извинился за бомбу, но все же признательны ему за этот визит»
Мелвин и Норма Гэблер из Техаса получили известность в 1961 году после того, как обнаружили ошибки в учебниках своего сына. С этого времени Гэблеры начали систематически проверять школьные учебники на предмет фактических и идейных ошибок, создав организацию «Аналитики образовательных исследований». Среди обнаруженных ими в учебниках «фактов» были утверждения, будто Наполеон победил в битве при Ватерлоо и что советский cпутник был межконтинентальной ракетой с ядерной боеголовкой.
А самое главное — в обществе не началось никакой дискуссии о значении 1917 года, о его наследии, о влиянии революции на весь мир и на сегодняшнюю Россию. Это не значит, что мы знаем ответы на эти вопросы, скорее наоборот. Но пока эти вопросы задают только историки в тиши научных аудиторий. Необычная ностальгия по монархии и противникам большевиков, вспыхнувшая в конце 1990-х — начале 2000-х, когда перезахоранивали останки царской семьи и привозили в Россию прах усопших на Западе белых генералов, реабилитировала побежденную сторону Гражданской войны, но не способствовала распространению альтернативной версии истории.
Во-первых, для нынешнего российского государства любая революция — очевидное зло. Опасения, вызванные цветными революциями и «арабской весной», давно уже сформировали отчетливо контрреволюционную идеологию, проявляющуюся во внешней политике и внутриполитической риторике власти. Вместе с тем прямо осудить большевиков и заклеймить революцию тоже не получается: из 1917 года родом и Советский Союз (пусть он и оформился лишь спустя пять лет), распад которого в 1991-м президент Владимир Путин назвал «величайшей геополитической катастрофой», и множество институтов и практик, без которых трудно представить сегодняшнее государство.
Как же объяснить такое невнимание политиков к юбилею столь важного для российской истории события? Ведь эта революция в самом деле стала началом нового мира. Последняя из великих революций Нового времени, она и завершила Новое время, исчерпав спектр утопий, рожденных разумом в начале той эпохи. Предложив альтернативу демократическому и республиканскому идеалу, который олицетворяли Соединенные Штаты, революция заложила основы биполярного мира. Он воплотился в противостоянии держав в годы холодной войны и, как мы видим, пережил даже распад Советского Союза, возродившись в риторике «российской угрозы» в современных США. Ирония истории или важный для ее понимания парадокс: через 100 лет после того, как Россия представила миру свою модель светлого будущего, страна позиционирует себя как полюс традиционализма, идеализирующий прошлое.
Этот мемориал создал Корейский совет женщин, принужденных к сексуальному рабству (речь идет о женщинах, которых брали в сексуальное рабство военные Японии во время Второй мировой войны). В течение двух предшествовавших десятилетий совет организовывал на этом месте по средам еженедельные демонстрации, требуя от Японии признания проблемы, выплаты материальной компенсации и принесения извинений.
Статую установили в день тысячной демонстрации, а всего их было проведено более 1400, они продолжаются и сейчас. Япония отказывается признавать проблему в той форме, на которой настаивает Корея, и требует удаления статуи от посольства. В 1995 году корейские женщины отказались от предложенного Японией плана компенсаций, потому что планировалось привлечь деньги частных фондов и пожертвования. Они хотели репараций именно от японского правительства. В 2015 году было достигнуто соглашение о выплате миллиарда йен в качестве компенсации, однако в 2018 году правительство Южной Кореи разорвало соглашение, не устроившее Корейский совет женщин, принужденных к сексуальному рабству, а в городе Пусане был установлен второй памятник «девушкам для утешения».
свернуть
Читая книгу, можно увидеть, что в каждой стране, упомянутой автором, идут споры о том, как воспринимать прошлое, что должно выйти на первый план, отвергаются старые памятники и иначе преподносится история. Во многих странах есть мемориальные законы, например, запрещающие отрицание холокоста, признающие геноцид армян турками, определяющие рабство и работорговлю как преступления против человечности. Автор также рассматривает, в чем разница между российскими законами памяти и мемориальными законами Восточной и Западной Европы.
цитаты
Прямые запреты на некоторые исторические версии существуют во многих странах Европы и обобщенно именуются мемориальными законами. Первый такой закон был принят в 1985 году в Германии, следом за ним в 1986 году в Израиле; они запрещали отрицать холокост, уничтожение нацистами евреев во время Второй мировой войны. Логика этих законов приравнивает такое отрицание к «преступлению ненависти». После того как такие законы появились, этим путем последовали и другие страны. Сегодня мемориальные законы приняты в следующих странах Европы (по дате принятия закона): Германии, Франции, Австрии, Швейцарии, Бельгии, Испании, Люксембурге, Польше, Лихтенштейне, Чехии, Словакии, Румынии, Словении, Македонии, Андорре, Кипре, Португалии, Албании, Мальте, Латвии, Венгрии, Черногории, Литве, Болгарии, Греции, России и Италии. Близкие по смыслу, хотя отличающиеся от «классических» мемориальных законов, ограничения приняты на Украине, в Турции и Нидерландах.
Однако между мемориальными законами, принятыми в западной части Европы в период между 1985 и 1998 годами, и более поздними, появившимися на востоке континента, заметна существенная разница. Западный вариант касался исключительно отрицания холокоста и был частью формировавшейся общей памяти объединенной Европы. Первый из восточноевропейских законов, принятый в Польше в 1998 году, запрещал отрицание преступлений как нацизма, так и коммунизма.
Впоследствии еще несколько стран Восточной Европы последовали примеру Польши. Разница здесь не просто в наборе репрезентаций исторического «зла»: запрет отрицания холокоста в Западной Европе сочетался с признанием ответственности государств и обществ за это преступление. Запрет отрицания преступлений «нацизма и коммунизма» начал трактоваться в большой степени как вынос ответственности за пределы стран региона. Вина нацистов и коммунистов помогала закрыть глаза на ответственность собственных националистических движений, генеалогическую преемственность с которыми сохранили многие политики посткоммунистической эры.
В этом ряду особое место занимает российский вариант мемориального закона, названного запретом «реабилитации нацизма». Он не затрагивает преступления коммунизма (как и законы, принимавшиеся в Западной Европе), но также выносит ответственность за пределы собственного государства и защищает «прогосударственный» нарратив, как это делают восточноевропейские мемориальные законы.
свернуть
Было любопытно прочесть о том, какие сейчас в нашей стране основные принципы отношения к истории, автор выделает такие: государственный подход, националистический, либеральный, цивилизационный, постколониальный.
цитаты
Концепция первая. Новая «государственная школа»
Основы подхода: подчеркивать ведущую роль и заслуги «строителей государства», причем практически любые затраты и жертвы оправдываются целью достижения величия России. Среди героев отечественной истории — Михаил Романов и Петр I, Сталин, а особенно Александр III, среди антигероев — все революционеры и диссиденты. Отношение к Ивану Грозному двойственное: считается, что он пытался укрепить государство, но итог оказался противоположным, вскоре наступила Смута. Внешняя экспансия всегда оправдана обеспечением безопасности и необходимостью получения доступа к ресурсам и торговым путям. Главные «фигуры умолчания» — коррупция чиновников, негативные результаты деятельности «героев» и преступления государства (усиление крепостного права и страдания крестьянства при Петре, ГУЛАГ, масштабы репрессий и количество жертв модернизаций сверху).
Концепция вторая. Либерально-западническая
Основы подхода: история России — летопись борьбы общества с государством за право определять судьбу страны, постепенная эволюция государственного строя в направлении европейской демократии. Среди героев — реформаторы-либералы: Александр I, Никита Хрущев, Михаил Горбачев, а также Петр Чаадаев, представители либеральной интеллигенции, партия кадетов в начале XX века, диссиденты-правозащитники советских времен. Отношение к Петру I двойственное: его хвалят как западника, но осуждают за жестокие методы проведения реформ. Среди антигероев — Иван Грозный, Сталин. Внешняя экспансия в некоторых случаях оправдывается (в основном в восточном и южном направлениях, поскольку «несла прогресс отсталым народам»), но осуждается в западном направлении (Польша, Прибалтика), так как навязывала более развитым народам отсталые формы государства. О чем умалчивается: о необходимости выживания государства в условиях европейской экспансии XVII–XIX веков и мировых войн XX века, о противоречиях между либерализмом и демократией.
Концепция третья. Националистическая
Основы подхода: Россия — «государство народа русского», история страны — постепенное освоение русским этносом пространств Восточно-Европейской равнины, Сибири, Кавказа и Средней Азии с мирным вхождением в состав государства других этносов на правах младших братьев. Пробиравшиеся к власти представители «малых народов» причиняли, как правило, вред Российскому государству. Украинцы и белорусы — часть русского народа, обманом отсеченная от великой общности. Герои учебника — Петр I, Александр III (с оговоркой «несмотря на онемечивание Романовых»), Сталин (с оговоркой о грузинском происхождении), былинные богатыри, Евпатий Коловрат, Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, генералиссимус Александр Суворов, маршал Георгий Жуков, а также интеллектуалы-антисемиты, например Федор Достоевский. Возможен вариант учебника с подчеркиванием роли православия (и добавлением Сергия Радонежского, патриарха Гермогена и пр.). Антигерои — польские мятежники, Лев Троцкий (Бронштейн), Григорий Зиновьев (Радомысльский), Лев Каменев (Розенфельд), Владимир Ленин (Бланк по материнской линии).
Умалчивается о современных концепциях сконструированности наций, о роли многообразия наций в современных обществах и о вкладе нерусских людей в развитие России.
Концепция четвертая. Цивилизационная
Основы подхода: в мировой истории соперничали несколько цивилизаций, одной из которых являлась Россия наравне, например, с Европой. В основе цивилизаций лежат различные религиозные традиции, разные способы хозяйствования и формирования отношений государства и общества. Важная роль отводится специфически понятому термину «менталитет», которым объясняются все различия. Герои — создатели отечественной культуры (все российские писатели, философы, композиторы и художники) и строители государства (см. список из «государственнического» учебника). Антигерои — западники, поставившие перед собой ложную цель — догнать Европу, которая идет другой дорогой и много раз предавала доверившихся ей русских. Внешняя экспансия естественна в рамках своего «цивилизационного ареала». Умалчивается о состоявшихся плодотворных заимствованиях, о тех областях, в которых стадиальность развития несомненна (например, в развитии техники и инженерных знаний).
Концепция пятая. Радикально-критическая, постколониальная
Основы подхода: вся история является историей угнетенных классов и социальных групп. Герои — «простые люди», женщины, представители покоренных народов, а также вожди народных восстаний: Стенька Разин, Емельян Пугачев. Антигерои — деспотические государственные мужи, чья деятельность развенчивается с точки зрения ее пагубного влияния на жизнь угнетенных групп: Петр I (виновен в гибели и страданиях сотен тысяч крестьян; возможно, миллионов), Екатерина II, Российская империя в целом (разрушала культуру небольших этносов), Советское государство (страдания крестьянства, многомиллионные жертвы). Сторонники этого подхода не всегда готовы признавать позитивную роль государства и элит в развитии страны.
свернуть
Удивительно, что тут не нашлось коммунистической/социалистической интерпретации, хотя, думаю, это связано с личной позицией автора, которая моментами отражается в тексте.
цитаты
Профессор Андрей Зубов едва ли не в одиночку отстаивает антисоветский нарратив, вызывая лишь новые волны критики.
В некоторых публикациях российских политиков содержалось даже оправдание пакта Молотова — Риббентропа.
Именно отношением к ценности сильного государства и свободы отличаются музейная экспозиция Ельцин Центра в Екатеринбурге или Музея политической истории России в Санкт-Петербурге от нарратива мультимедийных выставок «Россия. Моя История».
свернуть
В общем, подводя итог, можно ознакомиться с этим произведением, если любопытно узнать точку зрения автора на исторические конфликты, увидеть, как иные страны решают вопросы со своим "неудобным прошлым" и как политики используют тот или иной нарратив, чтобы сплотить общество и противопоставить "своих" и "чужих".