«Под голубыми небесами…»

«Под небом голубым…»

А. С. Пушкин

«…вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло…»

«И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.»

Бытие 3:22, 24

© Иван А. Алексеев, 2018

ISBN 978-5-4483-8426-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЛИК ВОПРОШАЮЩИЙ. «Дата Майнинг»

Повесть

Известный учёный читает лекцию в институте, где начинал трудовую деятельность. Лекция посвящена инструментарию поиска знания, скрытого огромными массивами данных. Александр Рылов на этой лекции и на встрече со старыми приятелями после неё, приходит к аналогии различения правды-истины в море противоречивой современной информации.

1. Поиск знаний

– Саша! Александр Владимирович! Ты как у нас? К кому? – очередной старый знакомый ухватил широкой лапой руку и добрую минуту тряс её, не выпуская, словно ждал, когда Рылов вспомнит его напрочь вылетевшее из головы имя.

С некоторых пор с именами у короткостриженого плотного мужчины с круглым лицом, одетого в тёмно-серый костюм и черную водолазку, было плохо. Замкнуто живущему Рылову было это всё равно, пока не пришлось переменить работу. На новом старом месте каждый божий день он встречал в коридорах людей, которых помнили глаза, и судорожно перебирал подходящие этим людям имена, испытывая неловкость от собственной заторможенности. Маленькие выцветшие глаза Рылова при этом стекленели, не столько от чувства неловкости, сколько от мысленной суеты, которую он сам себе задавал, напрягаясь, чтобы вспомнить. По жизни-то он давно избегал любых судорожных действий, никуда не торопился, размеренно делая все дела, – научившись даже пропускать мимо ушей злость и обзывания частенько устававшей дожидаться конца его утренних сборов торопыги-жены.

– Работаю теперь здесь. Две недели уже…, Николай Петрович, – мыслительная работа не прошла даром. Сомневаясь, Рылов-таки выдавил из себя имя знакомца и угадал.

– Никак в КРИТе? – любопытствуя, как все, Николай Петрович назвал аффилированное с институтом предприятие, благословлённое несменяемым начальником прибирать к своим рукам тематику государственного оборонного заказа, и тоже угадал.

– Слышал о Стецком? Говорят, пригласили к нам с лекцией. Вроде бы сегодня после обеда. В вашем зале заседаний. Пойдёшь?

– Пойду, если пустят, – ответил Рылов. – На институтскую конференцию меня без допуска не пустили.

– Ну, сравнил. Наше начальство если и можно снять, то только за режим. Почему и бесятся, тени своей боятся. А в собственный зал как тебя не пустят? Если ты там работаешь? – рассмеялся Николай Петрович. – Да и зачем столичным учёным секреты в их университетах?

Приятельски похлопав друг друга по плечам и согласившись, что у них будет ещё много возможностей поговорить, совершенно довольные собой «старички», как называла отца с его ровесниками Маша Рылова, разошлись в разные стороны.

Александр Владимирович двинулся к себе, за рабочий стол с компьютером, прислушиваясь к сердечку, неровно забившемуся от имени Стецкого, и радуясь скорой встрече, благодаря которой сегодняшний день приобретал интерес.

Толковой работой Рылова ещё не нагрузили. К тому же он подозревал в глубине души, что и не нагрузят, если он сам об этом не позаботится, – точно так, как было здесь и раньше, когда он сам должен был найти или придумать себе работу. Рылов пока не искал и не придумывал. Пока он больше присматривался да вспоминал старые времена, чем работал.

Рылова поджидала, болтая с его соседкой по рабочей комнате, скромная немолодая блондинка в белой блузке и серой в клетку юбке ниже колен – прямые волосы, собранные большой синей заколкой, свисающий до спины хвостик, нарисованные чёрные глаза и ресницы, не добавляющие белёсому лицу выразительности, – помощница-секретарша генерального и его любовница, как в первый же день рассказали Рылову дамы, удивляясь, как некоторые многие годы умеют прилежно совмещать роли жён и любовниц.

– Александр Владимирович! Оказывается, вы знакомы со Стецким. После обеда в конференц-зале будет его лекция. Генеральный сказал, что вы должны там быть!

Женщины вышли договаривать в коридор, а Рылов, довольный монаршим приказом, основательно устроился за компьютером, собравшись провести время до лекции за пасьянсом. Эта игра его успокаивала, не мешала думать, а иногда даже помогала, заставляя некоторые поспешные мысли не лезть без очереди.

Тридцать пять лет назад Стецкий подсел к молодому специалисту Рылову в институтской столовой, чтобы удостовериться, что они закончили один и тот же факультет, и подсказать Саше не ждать в институте помощников – его образование слишком хорошо для этого заведения, поэтому надо самому искать хорошую задачу, чтобы защититься. Стецкий не сомневался в том, что Рылов этого хочет. Зачем же было сюда устраиваться в противном случае? Разочаровывать старшего на пять лет товарища Саша не стал. Стецкий, не опустивший рук после неудачной защиты диссертации, уже был героем одной из местных легенд, а спорить с легендами было глупо.

Разложив два пасьянса и запутавшись в третьем, Рылов поднялся из-за стола и пошёл с любимой глиняной кружкой попить водички.

Он работал в том здании института, где был сделан стандартный офисный ремонт с пластиковыми окнами, скрытыми потолочными светильниками, сплит-системами и евросантехникой в туалетах, а в коридорах стояли кулеры с питьевой водой. Похожий ремонт был только на этаже начальника в главном здании. Другие этажи главного здания были отремонтированы проще: линолеум на полу вместо паркетной доски, дешёвая обшивка стен и потолков, испаряющая в жару отраву, второсортная и частично поломанная сантехника. Нарядно ещё смотрелся недавно побеленный фасад главного здания – жёлтенький и беленький, с парадной деревянной дверью, модными мемориальными табличками по обе её стороны и поднимающимися с асфальта на мраморное крыльцо широкими серыми ступенями. Другая же и большая часть зданий оставалась в том неремонтируемом доходящем состоянии, какое установилось ещё до побега Рылова на вольные хлеба. Получалось, что это при нём закончилась деградация оборонной науки. Всё оставшееся с тех пор как будто законсервировалось. Включая людей, словно приросших к этому месту. Впрочем, возвращенцы от них не сильно отличаются. Рылова убедил в этом первый же окликнувший его сослуживец: «Ай, Саша, молодца! Рад, очень рад видеть! И в тех же габаритах, как двадцать лет назад! Это тогда наши с тобой животы могли показаться большими, зато теперь они – в самый раз!»

Как интересно в жизни получается: не думал Саша возвращаться, а вернулся. Что поделать, если подобное притягивается подобным? Но как же это подобное дружно рефлексирует с государством! Что наверху, то и внизу, – магия, не иначе…

На подходах к конференц-залу Александр Владимирович вновь поразился законсервированности местного бытия.

Сначала его перехватили состарившиеся товарищи по агитбригаде: седобородый записной поэт и две «девочки» -пенсионерки, с которыми Рылов танцевал на сцене, пока был холостой. Эстафета передала ему команду – сегодня вечером сбор, на дне рождения Веры Людских, третьей незамужней танцовщицы, давно звавшей народ посмотреть её квартиру. Будут все, включая Стецкого. И общий подарок уже куплен.

А совершенно добил Рылова негнущийся в шее, спине и коленках Василий Геннадьевич – всё ещё здравствующий, все ещё в институте и по-прежнему учёный секретарь.

Тридцать лет назад молодой Саша горячо сочувствовал еле ковылявшему полковнику, спрашивая коллег, кто это и зачем человека мучают службой, не отправляя на пенсию?

Пять лет спустя, когда написал диссертацию и пришлось с отставным уже полковником познакомиться лично, пытался угадывать, чего от него хочет этот старик, редко, словно драгоценность, роняющий сиплым голосом важные слова. Переспрашивать его было нельзя, надо было слушать, проникаясь важностью аудиенции, уважать многозначительные паузы, отвечать на искусственные улыбки и сдерживать себя, чтобы не нахамить.

А ещё через десяток годов пришлось обходить недобро щурящего глаз старче стороной, чтобы отбояриться от щедрого предложения проверить на себе не освоенную в учёном совете технологию защиты диссертации по докладу, не удивляясь больше странному сочетанию скудости слов, умирающей мимики и неосязаемой цепкости клеща.

Вот ведь какой бессменный! Лицо совсем обездвижило, улыбка стала совершенной гримасой, поддерживают за локоток, зато цепкость – прежняя. И та же надменная приторность – приязнь на расстоянии, с вышестоящего уровня. А шею со спиной он зря высоко держал, они теперь не гнутся. И всё ещё пыжится. Каков, а?

Рылов решил подождать Стецкого у входа в конференц-зал и зря.

Возможности раскланиваться по ходу движения со знакомыми у гостя практически не было. Мешало плотное сопровождение бритоголовым генеральным с одного бока и неседеющим черноволосым заместителем начальника института – с другого. Все три лица оживлённые, довольные. Похоже, угощались в главном здании не одним кофе.

У входа лектор был сдан в руки Василию Геннадьевичу. То есть тот, нарисовав на лице приветливую гримасу, схватился своими худыми ручками за обе руки Стецкого и долго их не отпускал, пристально вглядываясь выцветшими глазами в лицо московского гостя. Наконец, руководящая группа двинулась в зал. Рылов пошёл следом.

Ведущие уселись в свободный президиум, а вот Александру Владимировичу пришлось поискать себе местечко.

Большое помещение голубого зала с высокими белыми потолками, способное вместить много людей, было рассчитано на комфортную работу немногих и соответственно обставлено. Не чурающийся удобств, Рылов собирался утонуть чреслами в одном из глубоких кожаных кресел, расставленных в два ряда за десятком массивных светлых столов, но опоздал – все кресла были заняты. Заняты были и почти все компьютерные стулья, загодя принесённые из комнат. Рылов уселся чуть ли не на последний свободный, в дальних рядах, почти подпирая широкой спиной стену.

Нудный Василий Геннадьевич со своими паузами и словами на вес золота затянул представление учёного гостя почти на десять минут. Наконец, Стецкого выпустили на трибуну. Он сказал в микрофон, что приятно удивлён убранством и оборудованием помещений, о которых в его время можно было только мечтать, попросил высветить на проектор свои слайды и обещал дополнительно порисовать на электронной доске. С неё и начал, размашисто записав по-английски «дата майнинг» – название лекции. Но успел перед этим внимательно осмотреть слушателей, поулыбаться первым рядам, где устроились все его старые знакомые, и покивать галёрке, выделив Рылова.

Удостоверившись, что его заметили, Александр Владимирович перевёл дух. А то он начал уже переживать, придумав поначалу, что Стецкому важно его видеть, а потом, не попав на глаза, смутившись от ложного тщеславия, перевернувшегося в детское желание спрятаться ото всех.

Подросший уровень самооценки вернул Рылову покой и способность холодного размышления.

Он порадовался за Фиму, перешедшего в категорию уважаемых людей. Не только за ум и совесть, давно признанных узким кругом знакомых, но за подтверждённый вышестоящими инстанциями статус. Раньше Фима был учёный доморощенный, каких тут много было, есть и будет, теперь – осенён благодатью столицы. Второй со времён Канторова, как сказал во вступлении Василий Геннадьевич, к месту и не к месту вспоминающий своего покойного начальника, выбравшегося из провинциального болота и доросшего до академических кругов и написания учебников.

Деловой президиум, одетый в строгие костюмы, диссонировал с укрепившимся на трибуне круглолицым седеющим евреем. Лектор был в демократическом джемпере, хоть и с галстуком на шее. И вид имел умного, а не строгого человека. Отёкшие карие глаза, сладкие полные губы, чуть влажные, словно часто облизываемы языком, отчего и лицо не кажется сухим. Глаза навыкате, усталые, с весёлыми искорками… Как-то был здесь Фима не в теме. А с другой стороны, надо же командирам что-то делать, раз царь решил дать оборонке денег. Тут юлой закрутишься. И пенсионеру Рылову найдёшь местечко в старых пенатах. И учёного еврея, над которым раньше посмеивались и выживали, приголубишь…

Такой знакомый, хоть и постаревший, образ напротив, притягивал взгляд Рылова, мешая вслушаться в смыслы произносимых слов. В голову лезли разные воспоминания, не давая сосредоточиться. Между тем тревожный подсознательный звоночек предупреждал, что шедший закадровым фоном голос нёс нужную Рылову информацию. Поднявшись до определённого уровня, внутренняя тревога переборола сбившиеся мысли Александра Владимировича, и голос профессора прорвался в сознание на середине рассказа о происхождении модного термина, не имевшего устоявшегося русского перевода.

Как полупонял Рылов, с давних пор словом «майнинг» голодные шахтёры Южной Африки называли поиск угля в отвалах ненужной капиталистам пустой породы.

Свершившаяся научно-техническая революция, с одной стороны, потенциально открыла людям скрытые от них знания, а, с другой, засыпала их таким постоянно увеличивающимся количеством лишней информации, что невольно заставила вспомнить о раскопках полезных ископаемых из гор шлака. К старому, доставшемуся от предков, понятию добавили слово «данные», уточняя, где и что ищут, и получили «дата майнинг» – обнаружение в нагромождениях информации ранее неизвестных, скрытых и практически полезных знаний, которые легко представить в наглядной форме и легко объяснить в терминах предметной области. Последнее обеспечивает доступность нового знания всем людям, в том числе, не имеющим специальной математической подготовки. Причём тропинку от прозрения через образы к новому знанию может открыть даже пустячная доработка готового инструментария или же взгляд с его помощью на имеющиеся данные под неожиданным ракурсом.

Но визуализация – это только удобный инструмент понять открытое знание, а как увидеть тот пустяк, который приведёт к открытию?

Сделав артистическую паузу с разведёнными в стороны руками, чтобы показать, что ничего нового он не скажет, лектор назвал очевидное – интуицию. Только она подскажет, как найти интересные объекты в массиве данных и как при помощи существующих методов и технологий обнаруживать то, что принесёт пользу.

Стецкий проиллюстрировал сказанное несколькими примерами своих исследований, первый из которых Рылов помнил. Когда-то давно человек из группы Стецкого соотнёс картинку из географического журнала с задачей моделирования маршрутов крылатых ракет, увидев, что в решении можно использовать тот же инструмент построения трёхмерных графов. Догадка оказалась верной. Нужный результат был получен путём несложной доработки готового метода.

В те старые времена, когда Рылов со Стецким работали в соседних отделах, Александру Владимировичу самому довелось оценить Фимины способности найти и применить готовое. Однажды Ефима Моисеевича попросили помочь Саше домучить не дающийся тому алгоритм оптимизации временной диаграммы работы нового устройства. Буквально через пару дней Фима принёс простое решение с оригинальным способом сортировки данных. В отличие от Саши, не научившегося толком работать с литературой и часто пытавшегося самостоятельно прийти к известным истинам, Фима, зная, что всё уже изобретено другими, начинал с поиска источников и умел найти. Стецкий тогда пощадил Сашино самолюбие – принёс ему американскую книжку и показал в ней то место, где был ключ к решению.

Лектор принялся исписывать электронную доску, иллюстрируя последние примеры успешного использования методов «дата майнинг». Рылову это стало неинтересно. Его собственный мыслительный процесс уже был разбужен, загружая сознание подходящими воспоминаниями. Он вспомнил Федора Канцева, одного из двух своих соседей по холостяцкому общежитию, обиженному на власть за сокрытие правды от советских людей, и много чего измышлявшего из газетных умолчаний и нестыковок с помощью подсказок «Голоса Америки» и «Немецкой волны». Хотя работать они пришли в одном потоке молодых специалистов, Фёдор был старше Саши на три года: после техникума он поработал слесарем на оборонном заводе в Новосибирске, и только потом его понесло учиться в Москву. Фёдор хорошо зарабатывал на заводе – раза в два больше, чем сейчас, закончив институт, и всё не мог понять: «Как так?» Постаравшись и поломав голову, при покладистости и определённой удаче, лет через пять он сможет перейти в разряд остепенённых учёных и только тогда будет получать те же деньги, которые зарабатывал слесарем. «Справедливо?!» Рылов, получавший ровно столько же, разделял его неудовольствие.

Для застенчивого Рылова общение с товарищами, особенно повидавшими побольше него, тогда много значило. Товарищество представлялось ему коренной связью, ради которой можно терпеть некоторые личные неудобства, вроде привычки Фёдора слушать радиоприёмник в полуночной тишине, когда как ни приглушай свет и голоса из эфира, они всё равно не дадут уснуть.

Фёдора первым из них осенило, что есть другой, равносильный способ увести людей от правды – перегрузить их морем всякой-разной информации, в которой немудрено утонуть, если не научили плавать. В век информации это более красивая позиция для успешных манипуляций, чем прятки и умолчания, – она даёт иллюзию свободы.

Откровение снизошло на Фёдора, когда ему надоело клеить книжки из газетных публикаций. Шёл год гласности, когда духовно изголодавшим советским людям разрешили выписывать любое количество толстых литературных журналов, а журналам разрешили печатать всё, что захотят, и в погоне за миллионными тиражами они постарались много чего вытащить на белый свет. Задним умом очень это походило с обеих сторон на возню муравьёв, добравшихся до блюдца с сахарным сиропом. Попробовав божественной жижи, муравей уже не способен от неё уйти. Муравьиное брюшко распухает немыслимым образом, жидкость выливается обратно, но он продолжает сосать, забыв про семью и обязанности, способный к единственному движению – конвульсиям лапок в попытке отогнать соперников от сахарного счастья…