Предисловие переводчика

Уважаемый читатель,

Предлагаемый вашему вниманию труд представляет собой неординарное исследование истинной природы алхимии. Автор утверждает, что «Великое Делание» не было поиском материального золота, а путем духовного самосовершенствования человека.

Следует отметить особенность данной публикации. В своем первоначальном виде данный трактат представлял собой единый, непрерывный поток размышлений, не разделенный на главы. Автор последовательно развивал свою мысль, переходя от одного аспекта к другому в едином повествовании.

Осознавая, что современный читатель привык к более структурированному изложению, и дабы облегчить навигацию по плотному и насыщенному материалу, я, в качестве переводчика, счел целесообразным ввести разделение на главы. Это разделение было произведено следуя внутренней логике автора: от общего переосмысления алхимии, анализу символического языка и, к разбору трудов конкретных адептов и философским выводам.

Важно подчеркнуть, что данное нововведение носит исключительно структурный характер. Текст оригинала остался нетронутым, и в его содержание не было внесено никаких смысловых правок или добавлений. Оглавление призвано служить лишь путеводителем, который поможет вам лучше ориентироваться в аргументации автора.

Выражаю надежду, что эта небольшая редакторская помощь позволит вам с большим удобством проследить за мыслью автора и в полной мере оценить глубину и оригинальность его взгляда на герметическую философию.

С уважением,

Г.Т.

2025

ПРЕДИСЛОВИЕ. Введение и переосмысление алхимии.

Автору следующих размышлений может показаться излишним доказывать, что он не ставит целью возродить изучение алхимии или методы, которыми пользовались алхимики. Алхимические труды соотносятся с нравственной и умственной географией примерно так же, как скелеты ихтиозавров и плезиозавров – с геологией. Это своего рода окаменевшие мыслеформы минувших эпох.

Именно с этой точки зрения автор этих страниц предлагает свои суждения об алхимии на суд публики. Он убежден, что и личности алхимиков, и предмет их изысканий почти всегда понимались неверно; и хотя этот вопрос относится к прошлому, он считает достаточно важным сделать шаг в верном направлении, дабы раскрыть истинную природу занятий этого необычайного класса мыслителей.

Почти всеобщим стало мнение, что алхимия была лженаукой, с помощью которой якобы можно было получать золото и серебро путем превращения неблагородных металлов в эти драгоценные вещества, а средство для такого превращения называлось философским камнем. Считается, что те, кто занимался этим Искусством, были либо самозванцами, либо жертвами заблуждения, созданного самозванцами и шарлатанами. Это мнение проникло в научные труды и прочно укоренилось в биографических словарях и энциклопедиях, больших и малых; в целом, упоминания алхимии в исторических сочинениях, романах и повестях носят один и тот же характер и подразумевают, что адепты этого Искусства были либо обманщиками, либо обманутыми – либо совершали мошенничество, либо становились его жертвами.

Возможно, тщетно провозглашать иную точку зрения в надежде искоренить этот глубоко укоренившийся предрассудок; однако автор считает своим долгом изложить мнение, сложившееся у него после внимательного прочтения многих алхимических трудов. В последующих размышлениях он берет за основу тезис о том, что Человек был предметом алхимии, а целью Искусства было совершенствование, или, по крайней мере, улучшение Человека.

Спасение человека – его трансформация из зла в добро, или его переход из естественного состояния в состояние благодати – символически изображался в виде превращения металлов. С этой точки зрения труды алхимиков можно рассматривать как трактаты о духовном воспитании, хотя в наши дни они могут служить лишь иллюстрацией взглядов прошлого на этот важный предмет.

Все писания алхимиков символичны, и за словами «золото», «серебро», «свинец», «соль», «сера», «ртуть», «сурьма», «мышьяк», «аурипигмент», «Сол», «Луна», «вино», «кислота», «щелочь» и тысячами других бесконечно разнообразных слов и выражений можно обнаружить мнения различных авторов о великих вопросах Бога, природы и человека – и все они сходятся в одной центральной точке или развиваются из нее, и точка эта – Человек – это образ Божий.

Автор в полной мере осознает, какую свободу толкования допускают любые символические тексты, и что необузданное воображение способно вылепить из таких писаний все что угодно, а то и вовсе нечто из ничего. Ему не нужны поучения на этот счет; напротив, он чувствует себя вправе предостеречь читателей любых символических произведений: им следует быть предельно осторожными и осмотрительными, дабы не привносить от своего воображения и домыслов в толкование подобных трудов. Им следует твердо держаться незыблемого основания истины и природы, ибо лишь так можно уберечься от неверного понимания и опасности унестись прочь от реальности в мир грез и вымысла. Но при должной осмотрительности, основанной на здравой теории и знании природы, становится чрезвычайно интересно и, по мнению автора, поучительно толковать ушедшие формы мысли, даже заключенные в алхимических фолиантах, в которых вполне возможно отыскать немало бесценных сокровищ, пусть даже философский камень и не будет найден.

Было бы бесполезным трудом защищать здесь символическое письмо, ибо нет ничего несомненнее того, что гении всех времен, словно по велению самой природы, прибегали к нему. То, что Священное Писание полно символизма, должен признать всякий, кто не склонен читать историю Робинзона Крузо и «Путешествия Гулливера» как документальную прозу; автор, разумеется, не проводит сравнения между этими произведениями и священными текстами. Он лишь имеет в виду, ссылаясь на Откровение, на историю мужа из земли Уц, на прекрасные притчи Нового Завета и т.д., чтобы показать, что учение через подобия, притчи, басни, аллегории, или, одним словом, через символизм, старо как само письмо.

И хотя эта форма учения, по-видимому, естественным образом использовалась гениями с древнейших времен, ее сохранение, кажется, обязано тому отклику в человеческой душе, к которому и обращен всякий символизм. Очевидно, что если символическое произведение не находит отзвука в человеческом сердце, оно должно погибнуть; и по той же причине, если такие труды сохранялись на протяжении многих веков, это дает справедливое основание предполагать, что их авторы натолкнулись на жилу непреходящей истины.

Этот род письма также и самый безобидный в мире, ибо его буквальный смысл зачастую лишен всякого смысла и потому безвреден, а его тайный смысл, вложенный автором, должен быть столь же безвреден; ведь если вложенный смысл не существует в природе, то ему нельзя найти соответствия в реальности, и ничего долговечного из этого не выйдет; если же он с легкостью находит отклик, то символизм должен быть истинным, а всякая истина ценна.

В случае алхимиков, которые сулили несметные богатства, общепризнанно, что множество людей было введено в заблуждение одним лишь буквальным прочтением их трудов, или, вернее, собственной всепоглощающей жаждой богатства. О таких людях алхимики говорили, что у них «золотая лихорадка, помрачившая их рассудок». Люди, целиком поглощенные мирскими сокровищами, были скорее жертвами собственных страстей, нежели обманутыми писаниями алхимиков, тем более что их труды полны предостережений против именно такого неверного понимания. Богатства, которые они обещали, были «богатством премудрости и ведения Божия» (Рим. 11:33) и «богатством благодати Его» (Еф. 2:7).

Алхимики были реформаторами своего времени, вынужденными, конечно, действовать втайне, но тем не менее оказывавшими влияние на общество. Они жили по большей части в эпоху, когда открытое выражение их мнений привело бы их к столкновению с суевериями того времени и, таким образом, обрекло бы на костер, – где, действительно, многие из них и погибли, не будучи достаточно осторожными в своих выражениях.

Они были людьми религиозными в то время, когда дух религии был погребен под формами и церемониями, и когда священство вооружилось светской властью, чтобы подавить всякое инакомыслие и всякую свободу – интеллектуальную, гражданскую, нравственную и религиозную.

Именно в этот глубочайший мрак, казалось, пролился свет с небес, о котором для посвященных повествовалось в книгах как об Эликсире Жизни, Воде Жизни, Универсальном Лекарстве и Философском Камне.

Тома, в которых была запечатлена эта мысль эпохи, были написаны в символической форме, чтобы скрыть предмет от толпы, неспособной извлечь из него пользу, и чтобы оградить авторов от преследований. Ныне они в значительной степени забыты, и, поскольку повод к их созданию миновал, их никогда не возродят и не станут изучать ради них самих; но они существуют для нас и для будущих времен как удивительные свидетельства, в которых можно найти обильные доказательства того, что «в то время были на земле исполины», хотя они и не были заметны в миру, живя в уединении и внимая «веянию тихого ветра», в чем и заключался главный их, столь нашумевший, секрет.

При чтении их трудов, со знанием исторического положения авторов, живо вспоминается вопрос сэра Томаса Брауна. Кто знает, говорит он, не были ли забыты люди лучшие, чем те, что занесены в книгу времен, но которые, тем не менее, могут быть записаны в книге Божией?

Я изучил множество алхимических трудов, в том возрасте и при тех обстоятельствах, когда воображение, если оно когда-либо и обманывало меня, уже «сбросило свое оперение», и я чувствую себя вполне способным, как и, несомненно, готовым, видеть вещи такими, какие они есть. Поэтому, после долгих изысканий и размышлений, я утверждаю, что труды подлинных алхимиков, за исключением сочинений невежественных подражателей и злонамеренных самозванцев, по своей сути религиозны, и что лучшее внешнее подспорье для их толкования можно найти в изучении Священного Писания, и главным образом Нового Завета, – при этом ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не следует упускать из виду тот «свет, что был до света».

Несомненно, существовало множество самозванцев, игравших на доверчивости и алчности публики, но подлинные алхимики были людьми религиозными, которые проводили свое время в достойных занятиях, зарабатывая честным трудом на жизнь, и в религиозных размышлениях, изучая, как осуществить в себе союз божественной и человеческой природы, выраженный в человеке через осознанное смирение пред волей Божьей; и они, на свой манер, продумали и опубликовали метод достижения этого состояния или вступления в него как в единственное успокоение для души.

Следующее небольшое стихотворение превосходно обрисовывает жизнь, к которой стремились достичь адепты:—

«Есть остров, говорят, где всех даров полно:

плоды, деревья, зелень молодая —

творенье высшее самой природы;

там люди в вечности живут,

вкушая все восторги и утехи.

Там не бывало и не будет никогда

ни стужи зимней, ни жары палящей,

сезон все тот же – вечная весна,

где все, и даже те, кого судьба терзала,

находят мир. Земля сама, охотно,

дары свои им отдает; слова «твое» и «мне»

средь них не знают; здесь общее все, свободно

от боли и от ревности слепой. Здесь правит разум,

не фантазия. И каждый знает,

чего просить и что повелевать.

И так у каждого есть то, что просит он;

и что велят, исполнено бывает.

Тот остров назван Островом Счастливых.

И, говорят, им правит Королева,

красноречива и мудра, и вместе с тем

так хороша, что лишь одним лучом

своей великой красоты всю землю

вокруг себя сияньем озаряет.

Когда она увидит, что пришли

(а их немало, любопытных столь,

что страха пред очами не имеют)

те, кто взыскует милости ее и жаждет

того блаженства, что она всем обещает

в своем престольном граде, – им велит

она собраться; и тотчас,

прежде чем дать согласие оставить,

их всех на время в сон погружает.

Когда же сна они вкусят, насколько нужно,

она их будит и к себе зовет,

предстать пред нею. Не помогут им

ни оправданья, ни опаска, ни елей речей,

ни крик настойчивый. У каждого на лбу

начертано, что он во сне увидел.

Те, чьи мечты были о псах и птицах,

тотчас изгнаны; по ее царскому веленью

их уводят, чтобы жили впредь они

с подобными зверями. Тот, кто грезил

о стенах павших, о войне и смуте,

о славе бранной, о великих подвигах,

подобным образом изгнан от ее двора.

А тот, чье чело бледно, мертво, иссохло,

являя лишь заботу о наживе, —

и ему она откажет быть ее царем и господином.

Короче, никого из сновидцев

она в своем не оставляет царстве,

кроме того, кто, пробудясь, несет в себе

приметы снов о красоте ее чудесной.

Такое в ней блаженство – быть и казаться

прекрасной, что такой мечтатель ей всего желанней.

Все это басня, говорят; но тот, кто первым

Сложил и рассказал ее, в той басне

Истину сокрыл.»*

Эрио де Бордери (XVI век), в переводе Кэри.

«У Философов, – говорит Фламмель, – есть сад, где солнце и утром, и вечером оставляет сладчайшую росу, и, не переставая орошаем ею; земля его родит деревья и плоды, пересаживаемые туда и получающие питание с благодатных лугов. И так происходит ежедневно; и там они укрепляются и оживляются, никогда не увядая; и за год они получают больше силы, чем за тысячу лет там, где их касается холод».

Пусть же идея об этом острове или саде воссияет в душе как достижимая цель, и опыт постижения этой идеи объяснит многое в литературе минувших эпох; особенно такие поэмы, как «Роман о Розе» в переводе Чосера. Это может дать ключ к объяснению тех «Любовных повестей», злоупотребление стилем которых и побудило к ответу Сервантеса; и в самом деле, обширный пласт поэм, а также повестей – исключая низкопробные подражания, фальшивую монету, известную как «Любовная литература Средневековья», – найдет свое толкование в этой идее, включая сонеты и «Триумфы» Петрарки, и даже саму «Божественную комедию».

Если страстное желание такой жизни было безумием и считается несовместимым с практическими требованиями к человеку, живущему под так называемым проклятием труда, то это было, по крайней мере, невинное безумие, которым мир никогда не был перегружен; а те немногие, кто нашел или думал, что нашел, свой покой в том Эдеме, могут быть прощены теми, кто гордится тем, что они называют более просвещенным веком. Даже сами поиски несли в себе очарование, которое скрашивало самую суровую внешнюю судьбу, как, несомненно, они поддерживали многих, страдавших в пламени костров Инквизиции.

Но, как я уже говорил в другом месте, Жизнь подобна Искусству, которое, если вообще его искать, следует искать ради него самого, а не ради наград. Доступ в сады Гесперид дарован лишь тем, чьи «сны» посвящены исключительно «красоте» правящей царицы; ибо – и читатель может задуматься над этим принципом – успех содержится в самом сне и развивается из него, точно так же, как всякое желание содержит свою собственную сущность, которая проявляет себя, будь то добро или зло; но ее качество оценивается не по тому, что она совершает вовне, а по тому, что она оставляет после себя, то есть, говоря языком алхимии, по той соли, что она оставляет в душе, где берет свое начало.