Самолёт держал курс на юг. В салоне было несколько кресел, в них сидели люди, одетые в деловые костюмы, с дорогими часами и ноутбуками. Один из них спросил подошедшего с подносом стюарда:

– Еще можно отправлять смс?

– Уже нет, к сожалению. Вплоть до прибытия, по инструкции, связи не будет, это рейс правительственный, и правила безопасности…

– Я понял, понял.

Мужчина спрятал телефон в карман. Стюард напомнил:

– И хорошо бы выключить, так как согласно инструкции…

– Хорошо.

Ни тени раздражения не прозвучало в голосе мужчины. Мобильник проиграл мелодию прощания уже в кармане пиджака, рука поправила галстук. Человек посмотрел в иллюминатор. Внизу светился неспящий город, с проспектами, парками и жилыми районами. Человек представил, как его взгляд прорезает пространство, словно тонкий луч лазера, и вторгается сквозь окно в квартиру на предпоследнем этаже башни точечной застройки, в окружении многоэтажек. Он видит тонкую руку девушки, которая держит телефон и ждет смс.

– Извини, муха, – говорит он. – Всем послал, а про тебя забыл.

– Ваш напиток, пожалуйста, – говорит стюард, все еще стоящий с подносом. Мужчина берет высокий стакан и подносит его к губам.

– Муха…

– Простите? Где? – стюард оставался невозмутимым. – Где муха?

– Дома. Одна. Надеюсь, заморозки ее не убьют.

Мужчина залпом выпивает сок.

Часто первая. Девушка в городе

Над городом плыла ночь. Башня точечной застройки смотрела вниз, где еще копошилась ночная жизнь, светились огни рекламы, и витрины магазинов рассыпали бисер огоньков. Только одно окно на предпоследнем этаже башни слабо светилось изнутри. Любопытный луч луны скользнул внутрь, пробрался через подоконник, вскарабкался на письменный стол и замер, боясь, что его одним движением шторы отправят восвояси. А тут было на что посмотреть. За письменным столом сидела девушка, тоненькая, как тростинка на далеком озере, чью гладь тревожит ночной ветерок. Она читала толстую книгу, иногда останавливая чтение и поднимала взгляд к окну, не видя ничего, кроме какой-то внутренней мысли, рожденной прочитанным отрывком.

Где-то далеко внизу тишину ночи нарушил визг тормозов, чей-то истошный крик. Девушка досадливо нахмурилась, но продолжала читать. Видеть улицу она не могла, да и не хотела. Что там увидишь в ночное время, глядя с такой высоты? Роняют желтые слезы на тротуар электрические фонари, слева грозит темными приключениями массив парка, справа высятся многоэтажки. Там всегда у кого-нибудь да приключается бессонная ночь, означенная светом в окнах. Все это она уже не раз видела. А вот любой звук ночью не таков, как днем, когда он теряется в общем шуме города. И этот визг внизу… Лена представила, как ночные духи взметнулись со своих мест подобно звездной пыли, потревоженные резким звуком, разрезавшим тишину, как нож режет торт. Скоро они успокоятся, эти сказочные создания, привыкнувшие к городской среде с ее шумами. Наверное, звуки машин они считают фырканьем и ревом заключенного в них восточного джинна. Цивилизация уже не так сильно пугает их, как во время оно, когда даже лампочек не было, и только луна освещала трепетную ночь, полную тайн и загадок. Ночных эльфов принесли в северный мир на кончиках крыльев перелетные птицы, вместе с образами цветов далекой Индии Духа с их ароматами для забвения суеты.

Лена подняла взгляд. И вздрогнула. На нее смотрела полная луна, незаметно выкатившаяся на небо. Рисунок на ней настолько напоминал женское лицо, что в глазах защипало, будто в них брызнули соком апельсиновой корки, сжав ее тремя пальцами. Когда-то эта детская шалость научила осторожности и недоверию к ласковым просьбам. Открой глаза, закрой рот. Или наоборот, если тебе хотят засунуть в рот одуванчик. И в том и в другом случае простодушный бывает обманут.

Девушка прошептала: Луна, ты напомнила мне лицо мамы, хотя я прекрасно понимаю, что никакой связи между спутником Земли и моими чувствами, нет и не может быть. Но если подобное будет повторяться каждое полнолуние, то последствия могут быть плачевными. Мое сердце не выдержит. И зачем только окна квартиры выходят на эту сторону! Можно было купить любую, но вид неба с пятнадцатого этажа башни в самый первый раз заворожил, и я сказала Маргарите: хорошо, мне нравится. Отец так и не удосужился посмотреть жилье, что подарил дочери на шестнадцатилетие. Может, его терзает чувство вины? Хотя терзает – слишком сильно сказано. Не может вина перед первой дочерью, скрываемой от всего света, рвать его душу на части, подобно тому, как волк терзает плоть оленя. Таких, как она, веточек на любом древе родословном – несть числа. Никто по этому поводу не заморачивается. А уж отец тем более. И все же некий тайный налет виноватости она чувствует. Что же произошло у него с мамой? И как они расстались? Правда ли, что мама умерла?

Лена вытерла мокрые глаза, шмыгнула затекшим носом, и улыбнувшись луне, которая уже чуть заметно сместилась в сторону, отложила книгу. Она встала и подошла к окну, прижалась горячим лбом к стеклу, вздохнула.

– Самое время загадать желание, не правда ли? – спросила она сама себя. – Тогда пусть у меня будет лето приключений, пусть я встречу луну в образе незнакомой дамы, и она выполнит мое самое заветное желание.

 С этими словами она решительно, не давая слезам выплеснуться из глаз, задернула тяжелую штору. Не время было плакать и жаловаться на судьбу, подарившую ей долгожданное одиночество в этих апартаментах, возможность самой решать свои проблемы. Хотя где там самой? Ей же недавно навязали психотерапевта, хорошо что не батюшку из ближайшей церкви. Священнику не соврешь, а вот психотерапевту можно морочить голову. Человека, которому принято не просто доверять, а душу перед ним выкладывать, как блин на тарелку, она решила водить за нос. И все же – разве не странно открыть, что ты никому не доверяешь? Стоит ли жить, если все так плохо? Верить можно только синоптикам и прогнозам погоды. Однако Борис Царикович – так зовут психолога, взял с нее некоторые обещания, например, вести что-то вроде дневника, это дескать, поможет разобраться в себе самой. Она начала описывать кусочки своей жизни и неожиданно увлеклась этим занятием.

Когда же будет дождь? Накануне вечером, возвращаясь домой от Маргариты, Лена пыталась определить, будет ли обещанный дождь. Днем идущий к столице циклон был красочно показан компьютерной графикой, озвучен приятным голосом. Прогноз погоды был приправлен симпатичным синоптиком, как хорошее блюдо специями, и подпорчен рекламой лекарственного средства против простуды. Но по-видимому, капризный циклон завернул куда-то по дороге на столицу, вместо того, чтобы прямиком мчаться освежать измученный жарой мегаполис. Дождь – это было бы неплохо. Но прогноз подкачал. Зато какое чистое небо!

 Лена иногда просыпалась на рассвете, и смотрела в окно, чтобы увидеть и почувствовать необъятность открытого пространства и, сохранив это ощущение, пережить очередной тягостный день.

Вот уже некоторый период времени ей хотелось определиться с собственным будущим. Но такое действие предпринять самостоятельно очень сложно, ведь приходится опираться на свой, такой небогатый, жизненный опыт. Нет никого, с кем можно посоветоваться – подросток, даже если он имеет мудрых родителей, готовых посоветовать что-то, никогда не станет к ним обращаться. А все потому, что наступает такой момент, когда уходишь в свой внутренний мир, в который родителям вход закрыт. Ты делаешь привычные вещи, говоришь то, что требует ситуация, и всем невдомек, как ловко ты скрываешься от них за обыденностью, как умело заметаешь следы и вводишь их в заблуждение. Врешь и притворяешься в разных социальных сетях, блогах, в контактах, и вообще, ведешь себя как заяц, запутывающий следы. И таким, объяснял Лене психолог, подросток остается долго, то есть практически пока не станет безнадежно взрослым. Она тогда спросила: а потом – каким человек становится, и он ответил: становится совершенно другим, к сожалению. Это значит, что он впускает в свою жизнь кого-то другого? А разве это так уж обязательно, раскрываться полностью, наизнанку себя выворачивать?       Борис Царикович молчал так долго, что она успела решить, что он придумывает какой-то ход, чтобы опять ввести ее в заблуждение, но его ответ оказался неожиданным, а неожиданность эта гарантировала честность. Просто он не решался, колебался, думал, стоит ли касаться скользкой темы. И почему-то – может, просто оттого, что была печальная погода или по своей личной, ей неведомой причине, но он ответил.

– Если кто-то может сохранить свой мир в неприкосновенности, то ему можно только позавидовать. Но таких людей в моей практике не было. Все открываются, поверь, рано или поздно.

– Я никогда этого не сделаю, – сказала Лена.

– Полюбишь – сделаешь, – пообещал Борис Царикович.

 Лена постаралась изобразить недоверие на лице. Это иногда срабатывало.

– И не только расскажешь все хорошее, но и всю помойку выльешь на него.

– Мой гипотетический возлюбленный может меня за это разлюбить в тот же момент!

– Если любит – не только примет, но и этой помойкой умоется. А вот если слушать не хочет, – значит, нет никакой любви. Но тебе пока рано это знать, Лена. Это психология для другой возрастной категории. А вот подростки и их родители…

– Борис Царикович, вы же знаете, как у меня обстоит дело с родителями, – сердито сказала Лена.

– Да, извини меня. Но Маргарита Петровна…

– Ну да, она хочет мне заменить маму. Только …

И тут она замолчала. Ведь многое из того, что говорил доктор о матерях и девочках-подростках, можно было с полным основанием применить к ним двоим. Лена на самом деле «пряталась» от Маргариты, при этом чистую ложь не говорила, а применяла различные тактики. Это давалось легко – жила-то она отдельно, на вопросы отвечала, что все хорошо, и… дальше не пускала. Но вот насколько Маргарита, взрослая женщина, ее понимала – это был вопрос еще тот. Известно, какие они ушлые, эти взрослые, а Маргарита дурой не была. Много ли им надо, чтобы прочесть у вас в душе то, что вы даже от себя скрываете?

Психолог до сих пор весьма умело избегал темы любви и всего, что с ней связано. Наверное, он не хотел этой беседы, и непонятно, почему нарушил чей-то запрет касаться этой стороны жизни. Но чей? Неужели…? Маргарита? Отец? Лена отмахнулась от этой догадки. Слишком многое могла она тянуть за собой того, во что не хотелось погружаться.

О любви

 Результатом той беседы, состоявшейся месяц назад, стало то, что Лена начала читать о любви. Она составила список книг, скачала их на компьютер и на букридер, вовсе не потому, что любила портить зрение. Ей нравились до дрожи в пальцах бумажные книги, привлекал шелест страниц, их теплая материальность. Просто если придет Маргарита и увидит то, что не одобрит, рано или поздно придется разговаривать с отцом, а ей не хочется доставлять ему лишние поводы для беседы нравоучительного характера, да и забот у отца без нее хватает, судя по прессе. А в электронную книгу и в планшет бывшая мачеха нос не сунет, а сунет, не получится – в компе надо знать пароль, а про ридер она пока не знает.

 Лена погрузилась в новый для нее мир. Если раньше она читала классику, то теперь с отчаянной смелостью бросилась в мутную реку бульварного чтива, надеясь в каждом произведении найти каплю здравого смысла или, на худой конец, какого-нибудь полезного опыта. Любовные романы по прошествии некоторого времени стали отсеиваться, уж слишком одинаковой была схема, да и расстановка героев предполагала всего два варианта. Он принц, она Золушка, или наоборот – она принцесса, он Золуш… хотя наоборот было реже.

 Был момент, вернее, время, когда, обдумав все то, что показали ей обыкновенные буковки, сложенные в вязь многочисленных текстов, она расстроилась от простой и неприятной мысли, которая была, как резолюция, как вердикт, как разоблачение. И мысль эта была такова: любовь и секс неразделимы. Но что вначале – вот главный вопрос, вопрос первичности яйца или курицы. Идеализм, а с ним и романтизм, предполагали первичность Любви. И литература хорошего толка это подтверждала, например, поэзия, в первую очередь классическая, переводная, английская. Все последующее было направлено на опровержение аксиомы первичности Любви.

В Лене созрел протест. Однажды она решила, что навсегда останется девственницей. Ничего хуже секса нет на этом свете. За него, получается, ты отдаешь душу, вот что самое ужасное. Совершенно добровольно. Быть не такой, как все, знать это и быть сильной – что может быть более влекущим? Никто к ней не прикоснется. А тот, кто осмелится, пожалеет. Она не знает, что сделает, но наглецу придется худо. Какое счастье, что она не то что не красива, а даже не привлекательная. Разве приятно ловить на себе взгляды всех, когда ты хороша собой? Хотя, что такое красота? Есть девушки с правильными чертами лица, но правильность – это отнюдь не прекрасное. Осознание своих достоинств портит любого человека.

Ей смешно проходить неизменный ритуал, предваряемый словами: а вот наш семейный альбом, когда Маргарита завлекает ее в очередные «гости». Люди сами не замечают, что позируют, и это делает их глупыми. Притворяются счастливыми, особенно на фото, глядя на которые, не угадаешь, кто кого на самом деле любит или ненавидит. А какие умные все делают лица! И как стараются выпятить свои самые привлекательные черты! Курносые опускают головы, длинноносые задирают повыше. Женщины тянут шеи, мужчины надувают грудь и втягивают живот.

Мир вернулся. Лена осмотрелась и с удивлением поняла, что ночь закончилась. Выступили из темноты предметы мебели, обрели краски обои. Вещи вернулись. Экран ноутбука потух, только маленькая зеленая искорка показывала, что его не выключали. Лена внезапно почувствовала сонливость. Сладко зевнув, она задернула шторы. Окно стоит не закрывать – пока тихо, город только начинает просыпаться, а воздух так прохладен и свеж! Лежа в постели, можно представить путь огромной воздушной массы из окрестных лесов, от влажных лугов с их мириадами растений с живыми, дышащими стеблями. Где-то далеко отсюда огромные лесные территории, там молчат деревья, или шумят под порывами ветра, или гнутся от дождя и снега. По синему-синему летнему небу плывут ватные облака, и морщится вода в реке от ветра. Как давно она не была в лесу!

Полет во сне. Лена спала и видела сны, они мелькали, как короткометражные фильмы. Один фильм сменял другой – светлые и легкие. Она была оленем, потом птицей, сначала бежала, потом летела по своей воле, куда ей хотелось. А потом пришло осознание цели, но оно принадлежало не Лене, а птице, оставшись для самой Лены тайной. Как и почему Лена, бывшая птицей, вдруг стала существовать отдельно от нее, но в то же время не могла сказать, что она – не птица? Кто я? – спросила она себя. Не сидит ли она, подобно маленькому Нильсу, на спине птицы? Но почему она видит ее глазами? Она не захотела быть птицей, но не смогла оторваться от нее? Неясная мечта теперь гнала птицу, направив быстрый полет к тому горизонту, где очень неярко, но так притягательно светило северное солнце. По мере продвижения, при взгляде на север сердце сжималось от страстного нетерпения и страха не успеть. Теперь у Лены и у птицы было одно сердце, которому все яснее становилось понимание грозящей опасности, подстерегающей именно там, куда они летели. Туманное марево спрятало солнце, сгущаясь. И откуда-то из более глубокой нереальности, вылезло злое облако и очень быстро превратилось в тучу, которая грозно и неумолимо приближалась, захватывая все больше места на небосводе. Повернуть назад у них – Лены и птицы – не получилось, инерция полета несла их прямо в грозу.

Прогремел гром. Лена открыла глаза и увидела вздувшуюся от ветра штору. Ей не хотелось расставаться со сном, до конца ею не понятым, таким притягательным. Ей хотелось вернуться и досмотреть его, как досматривают остановленный фильм. Это представлялось тем более интересным, что теперь, когда она уже не спала, можно было управлять сном по своему желанию. Но каково было это желание?

Голоса воды. За окном лил дождь. Но разве так можно сказать о дожде? Он падал, низвергался, устремлялся с неба на землю, отдавал себя ей. Он говорил многими звуками: стуком отдельных капель по всему, что им попадалось, хлестом струй, хлюпаньем, всхлипами, журчанием струй по стенам дома, бульканьем, многократными ударами потоков о землю, которая жадно, с чавканьем поглощала воду, и все это стало шумом, в котором слились отдельные голоса воды. Это был монолог, состоящий из многих голосов воды. Вода объединила отдельные капли, как объединяет армия множество отдельных личностей, давая им общее стремление, лишая индивидуальности, взамен которой они получают торжествующую силу. Водная сила переменила мир: слиняли краски, повеяло свежим и прохладным, подумалось о земле. А потом о людях, слепо глядящих в слепые окна, ибо вода отнимает силу у мысли, оставляя несколько припасенных на этот случай реплик: дождик пошел, ну, наконец-то, и так далее, а на самом деле они ни о чем не могут думать, завороженные магией падающей воды. У них за плечами убежище, где тепло и сытно, укрыто от воды, и они радуются этому. И не видят, как в потоках струй кружится стая небесных русалок, медленно опускающихся на землю с высоты и поющих свои псалмы.

Разве можно отказаться от интересного вам сна по доброй воле? Конечно, это происки дождя, это он намочил штору и заставил ее издать резкий хлопок, подобный звуку бича. На полу натекла лужа – письмо от тучи, требует немедленного прочтения. А что там читать? Что мокнут травы, клонятся долу ветви берез, и птицам неуютно в лесу. Нет, письмо гласит: у тебя есть дом, вот что оно сообщает, а я это и без вас знаю и ценю.

– Ну вот, ага, – пробормотала девушка, отдергивая штору, чтобы закрыть окно. – Обещали дождик, вот он тут как тут. Курьер доставил точно в срок. Ах нет, он опоздал, но не казните. Он припозднился, дабы не мешать… Елене ночью сказку сочинять.

Холодный ветер напоследок принес тучу брызг, швырнув их прямо в лицо. Стекло тут же заволокло водой, струящейся вниз. Небо было серым и беспросветным. Опять громыхнуло.

Постель еще не успела остыть, было приятно нырнуть, и укутаться, закопаться в это тепло.

Кажется, что-то снилось? Полет какой-то… Тревога. Это к дождю. А дождь нужен для того, чтобы всю грязь смыть окончательно. Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое!

А сейчас спать, спать, спать. Под шум дождя, который остался снаружи, спать в своем убежище, которое защитит от любой непогоды.

 Хочется вспомнить сон, но он ушел. У нее всегда так.

Письмена воспоминаний. Их трудно прочесть. Они превращаются в намеки, символы, облака, меняют форму и растекаются по небу. Они очень капризны, и если их не поймать, как ловит фотокамера миг бытия, уходят навсегда. Ей очень сонливо, и жаль, что часто в таком полу-сумрачном сознании, на границе сна и бодрствования, приходят самые интересные мысли. И тогда против богини забвения применяется наиболее мощное средство – остро заточенный карандаш. Надо поймать на его кончик тот самый символ, который вернет воспоминание. Она начнети писать для себя и про себя, и разберется в себе самой. Ей помогут три слова: небо, облако, буквы. И Тишина, которая придет совсем скоро.

2. Влас

 Весной с кустом сирени, которому солнечный свет достается отраженным от окон стоящего напротив дома, происходит чудо. Листья, до поры тайно набирающие силу, разрывают почки, вылезают на свет и расправляются, и происходит это за одну ночь. Еще вчера куст только обещал, а сегодня уже красуется зеленью, ажурной и нежной. А впереди еще обалденное цветение его лиловых гроздей и кружащий голову аромат.