Жене и Васе посвящается.

– Раньше здесь роща берёзовая была, – Женя, заслонившись козырьком ладони, щурилась на окружавшие могилы. – А там дальше, – она махнула рукой, в сторону свежих оградок, – начинался настоящий лес. Мы с мамой ходили через него на озеро. По дороге землянику собирали. Мама всегда брала с собой пол-литровую банку и, сидя на пляже, мы лакомились свежими ягодами. Я, конечно, на тростинки низать любила, только мои землянички к концу дороги приобретали вид плачевный. Потому я горстями загребала мамину добычу и кидала в рот, жмурясь на летнем солнце. Прям как сейчас.

Женя потёрла глаза, полдень слепил и жарил. В сети солнечных лучей новая часть кладбища казалась не такой мрачной. Точно масштабный макет города, с плитами-небоскрёбами и крестами-деревьями. Рядки-улицы тянулись во всех направлениях, утыкаясь в поредевший сосняк с одной стороны, и простираясь, насколько хватало глаз, с трёх других.

– Жалко лес. Жалко людей. И землянику тоже, – Женя покачала головой и скосилась вниз. – Так что мы ищем?

– Са-а-ам не знаю, – промурлыкал крупный полосатый кот. Его пытливый нос подрагивал, изучая траву или что-то под ней.

– Мы так до ночи тут проходим.

– Ночью творятся са-а-амые ва-а-ажные дела.

Обезоруживающая кошачья мудрость. Женя закатила глаза.

– Идём, умник. Раньше найдём, раньше вернёмся.

– Могилку ищете?

Женя едва не вскрикнула. За спиной, точно подкралась, возникла согбенная старушка в не по-летнему чёрном платке и шерстяном платье, одной рукой она опиралась на трухлявую клюку, другой вцепилась в шпиль ограды. Бабулька выглядела неимоверно старой, с лицом, словно стёкшим по костям, и слезящимися глазами, но улыбалась вполне дружелюбно.

– Немудрено заплутать. Нонче много хоронят. Так и молодых почитай. Не берегут себя. Погибель на погибели.

От этих слов сделалось как-то неуютно, зябко, будто случайный порыв ветра прикрыл облаком солнечный диск, но тут же рассеялся.

– А чавой-то ты с котиком? Кися… – женщина потянулась к мохнатому, но тот в ответ внезапно зашипел, как вода в раскалённом масле, и спрятался за Женины ноги. Старушка разочарованно сморщилась, будто было куда больше.

– Да вот на природу несу. Погулять.

– Стерегитесь тогда. Водится в лесу всякое, – бабулька перекрестилась, – клещи да клопы.

Женя, не найдя что ответить, неловко улыбнулась и подхватила на руки ворчащего кота. Сосняк укрыл от палящего солнца и любопытных глаз.

– У-у-у-у… упырица, – раздалось недовольное шипение, когда старушка оказалась далеко позади.

– Ты же сам говорил, что их не бывает.

– Не быва-а-ает, – подтвердил кот, – Но от этой запах… фу-у-у… противный.

– Ну, нахал! Это называется эйджизм. Так нельзя. Невежливо.

– Я урчащий комок шерсти и под хвостом себе лежу. А ты про ве-е-ежливость? И отпусти уже, всё брю-ю-юхо намяла.

– Ну, прости, – Женя поставила кота на лапы в пряный хвойный настил. Тот заметно скривился, когда иголки ткнулись в мягкие подушечки, но промолчал. Гордости и упрямства на десятерых.

– Надо было срочно ноги делать. Вдруг бы ты не сдержался. Что люди подумают – говорящий кот? Объясняй потом, что ты мой фа…

В ногу впились острые коготки, – Не произноси это слово. На букву эф-ф-ф фырк.

Кот терпеть не мог, когда его сравнивали с фамильяром. «Что за пошлость? Грязные инсинуации западной культуры. Попса. Профанация». В лучшем случае позволял называть себя «коргорушем», хоть и ругался на предвзятость и клише. В повседневности Женя звала его Васькой. Сам он по первому времени настаивал на чём-то более изысканном, например, Харон, Огмиос, ну или, в конце концов, Вергилий. Но после того как Женя сквозь слёзы хохота пригрозила назвать его Ктулху, согласился на Ваську. Истинного имени он так и не открыл.

Под ногами хрустело. Полувековые сосны тянулись рядами, точно на параде «Мир, труд, май».

– Ещё моя бабушка их сажать помогала, – заметила Женя. – Было же время, люди леса восстанавливали. Сейчас больше рубят.

– Природа ваша така-а-ая, – Васька семенил следом, с осторожностью выбирая маршрут. – Сначала строить, а потом лома-а-ать.

– Вот же гады! – Женя как вкопанная застыла перед уродливым шрамом-рытвиной, разрезавшем лесопосадку. С высоких насыпей по краям кренились подбитые сосенки, умиравшие над развороченной почвой. – Все испоганят!

Кот свесил нос в борозду, казавшуюся настоящим каньоном с высоты его роста, и повёл ноздрями, – Человеческое. Нам не сюд-а-а-а.

– А куда? – Женя теряла терпение от этой недосказанности. – Так ведь толком и не объяснил, что ты там почувствовал.

– Я тебе оракул, что ли? – возмутился кот, – Цыганка с монистами? Чую-ю-ю неладное. И всё тут. Пойму, когда найду.

Женя вздохнула, но спорить дальше не стала – кот на то и дух-защитник, чтобы ощущать недоброе и предупреждать об опасности, – В какую сторону двинем? Там вон стрельбище начинается, а там пионерлагерь и остатки турбазы, а между ними выход к озеру.

Кот натурально загоготал, сотрясаясь всем своим мохнатым тельцем. В его исполнении звучало жутко и зловеще, – Лагерь и стрельбище. Ну, вы юмори-и-исты. Не постичь мне людскую филосо-о-офию – жизнь подле смерти.

– Да какая тут философия, Спиноза, ты мой мохнатый? Некоторая доля разгильдяйства, скорее.

– И мно-о-ого непослушных детей подстрелили?

Женя пожала плечами и одёрнула лямку рюкзака, – Да вроде не одного. Но мальчишки гильзы таскали. Это да.

Вася задумчиво шевелил вибриссами, – Нам туда-а-а.

– Так и знала, что с озером что-то нечисто.

– Будь ты потомственной ве-е-едьмой, научилась бы прислушиваться к чутью.

– Что имеем, то имеем, – Женя пожала плечами и зашагала в указанном направлении. – Раньше я эти места хорошо знала. А теперь не узнаю совсем. Держись ближе, чтобы не заблудиться.

– Ты только не беги-и-и.

– Хочешь, понесу?

– Я тебе не ручной пушистик. Я – древний ду-у-ух, между прочим, если ты забыла.

– Да как тут забудешь? Сколько уже прошло? Лет десять? До сих пор ведь каждый день напоминаешь. Про амнистию не слышал?

Вскоре посадки приобрели хаотичный характер, поредели, а следом и вовсе иссякли, обнажив широкий песчаный пляж, утыканный камышом. Почва под ногами сделалась серой, вязкой, Кот с интересом потоптался, обнюхал странный песок и поднял голову на спутницу.

– Ледниковое озеро, – пояснила Женя, – под нами породы с архея до позднемосковского оледенения. Пески времён, не иначе.

– Ты не у-у-умничай, – Васька потоптался ещё и ещё. – Но лапам приятно.

– Раньше оно казалось мне больше, – Женя прикрыла ладонью глаза, солнечные блики на водной глади жалили нестерпимо. – И чище, – она указала на пляж метрах в семистах от них, застланный лежанками всех мастей. За спинами отдыхающих точно стражи высились разнокалиберные автомобили, невесть как забравшиеся в такую глушь. – Здесь к воде не спуститься, камыш, да болотина. Идём к людям. Заодно посмотрим, где тут дорогу прокатали, вандалы.

Кот недовольно поморщился, – А обойти-и-и нельзя-я-я?

– Ты мой пушистый мизантроп. Хочешь, полезай в рюкзак. Я плед в руках понесу.

– Уморить в такую жару реши-и-ила?

Васькино ворчание всегда одинаковое.

– Ладно, давай вон у тех камышей пристроимся. Только как мы оттуда обстановку разведаем? Сам говорил – зло там, где люди.

– Стели свой плед, мне поду-у-умать надо.

Женя хмыкнула, но послушалась. Устроила импровизированную лежанку, прикрытую прибрежными зарослями от самого солнцепёка, и достала обоим воды – коту налила в походную миску. Васька лакал и как-то нервно поглядывал на озёрную гладь.

– Давай, спроси-и-и у своего интернета, чего-о-о тут дурного.

Пришлось послушно покопаться в телефоне, связь ловила плохо, а экран нещадно бликовал, – В основном про состав и климат. Живности почти не водится – мало питательных веществ. Для таких озёр ещё слово специальное есть, – Женя зачитала по слогам, – олиготрофное. В общем-то, и всё, – телефон полетел обратно в рюкзак. – В детстве, помню, легенда была, что однажды озеро заросло, и на нём селиться начали, а когда вода снова пробилась, вся деревня на дно ушла. Говорили, в ясный день до сих пор можно увидеть отблеск церковных крестов. А если нырнуть глубоко – есть риск и вовсе на один из них напороться. Насмерть.