Пролог

Он бежал, не чуя под собой ног. Колючие ветки ельника хлестали по лицу и рукам, кусты рвали льняную рубаху и портки в клочья, будто стараясь его удержать. Из большой, во всю щеку, царапины сочилась тонкой струйкой кровь, но он старался не обращать на это внимания. Это была даже не рана, а так, пустяк. В голове билась только одна мысль: «Увести, увести преследователей подальше». Он оставил детню в схроне: две девчушки-близняшки и еще трое малышей, которым едва-едва исполнилось пять зим. Он, конечно, мог напустить легкий морок, как учила его мать, и тогда враги бы его потеряли. И даже их суровые лютозвери не нашли бы его след. Он умел, он делал это не единожды. Но тогда они бы учуяли притаившихся в схроне детей, от которых исходил устойчивый запах страха. Нет, он должен увести их подальше, запутать супостатов в диких еловых корбах, загнать их в непроходимое болото, чтобы они увязли в погоне за ним.

О том, чтобы самому вступить в бой, в одиночку, против взрослых воинов врага, не шло и речи. Это в его ситуации было просто немыслимо. И дело было даже не в том, что он, непокоренный и непобежденный кащеевыми выползками, сгинул бы сам безо всякого толку и пользы. Все дело было в мальцах, которые сидели в схроне, зажимая ладошками рты, чтобы наружу не вырвался крик страха. Убьют его, и кто о них позаботится? А ведь он дал матери слово, что все будет хорошо. К тому же с оружием у него было туговато. Один единственный нож – память о сгинувшем отце, который передала ему мать, когда исполнилось одиннадцать зим. Добрый нож из неведомой голубоватой стали, выкованный нездешними мастерами. А все равно, каким бы добрым он ни был, против сулиц и стрел не устоять, а уж о зубах свирепых лютозверей и говорить не стоило. Тех брать можно было только на копье, да на стрелу. И то не всякий воин сумел бы. Тут нужна была особая сноровка. Вот мать бы его смогла, а он… Он, вряд ли. Грустно было это признавать, но он с самого раннего возраста привык говорить только правду. Если не мог сказать все как есть, то лучше было промолчать. А уж самому-то себе… тут и разговоров быть не могло.

Он уводил вражьих воев известной только ему тропой, по которой ходили только дикие звери да лесные духи. Выбравшись из лесной чащи, он остановился на опушке, напряженно прислушиваясь к звукам недалекой погони. Сейчас нужно выпустить волну страха, чтобы помощники людей, шедших по его следу, жуткие лютозвери, его почуяли. Эти твари, творения самой тьмы, были неутомимы и шли не только по запаху следа, но и по запаху страха. Высокие в холке, почитай до середины бедра взрослого мужчины, с узкими хищными мордами и красными горящими глазами, они навевали ужас только одним своим внешним видом. Длинная молочно-белая шерсть покрывала их тела. Огромные, острые, словно стальные клинки, зубы разрывали жертву в считанные мгновения. Они не лаяли, к примеру, как собаки, и не выли, как волки, хотя, если судить по тому, что он о них знал, были страшной смесью и тех, и других. Кащеевы выродки что-то сотворили с благородными зверями, чтобы получились эти жуткие охотники за людьми. Мать говорила, что в своих тайных подземельях они уродовали людей и зверей, чтобы получить немыслимых чудищ, которые бы служили им беспрекословно. Страх – вот было самое мощное их оружие. Сильные мускулистые лапы лютозверей не знали усталости, а в душе у них не было ни страха, ни жалости. Впрочем, и душ у них тоже не было. Утешало одно: если убить такую тварь, то богиня Марцана уже никогда не даст им новой шкуры. Но убить их было почти невозможно. Во время погони они издавали какие-то хрипяще-хрюкающие звуки, словно барсук, дерущийся со своим соперником во время ложного весеннего гона. И только завидев жертву, они исторгали из своей пасти свистящий пронзительный звук, от которого закладывало уши, а волосы на голове становились дыбом.

Он попытался восстановить в памяти этот звук, который уже слышал однажды, чтобы вызвать у себя приступ испуга, но вместо страха в его душе поднялась только ярость. Нет, так ничего не получится! Тогда он присел на корточки и закрыл глаза, представляя, как он тонет в болоте, как чавкающая жижа затягивает его в свое бездонное брюхо. И тут же волна страха захлестнула его. Он даже забил в воздухе руками, словно пытаясь выбраться из вязкой грязи. Открыл глаза и огляделся в испуге, словно и впрямь только что чуть не утонул в болоте. Хруст ломаемых веток позади него стал явственнее. И если напрячь слух, то можно было даже услышать голоса тех, кто шел по его следу. Значит, лютозвери его почуяли. И это было хорошо. На него вдруг напала какая-то бесшабашная злая удаль. Не сумев удержаться, он засмеялся, громко, зло, заливисто, скаля зубы, как нападающий волк. Сорвавшись с места, он побежал еще быстрее напрямик через луговину туда, где вниз по склону вела едва заметная волчья тропа, упирающаяся прямо в Мертвящую топь. Для незнающих это место считалось непроходимым. Но он-то незнающим не был! Только бы погоня, раззадоренная его «страхом», полезла за ним! И тогда… Додумывать он не стал, боясь спугнуть удачу. Ведь каждому известно, что удача любит тишину. И тишину не только речи, но и мыслей.

Он уже был на середине склона, когда погоня выскочила из леса, и лютозвери увидели его. Над луговиной понесся пронзительный свист-вопль, от которого сводило челюсти, а внутренности начинали вибрировать. Он прибавил скорости, хотя и так бежал очень быстро, и с разбегу влетел в воду Мертвящей топи. Трясина, словно нехотя, пробудилась, пузырясь вонючим газом, от которого сразу стала кружиться голова. Он с опозданием вспомнил, что не сделал того, что должен был: пропустить свет Сварги через свое тело, чтобы придать себе легкости, которая позволяла бы двигаться одинаково свободно что по убродному снегу, что по зыбучим пескам, что вот по таким топям. Попробовал сосредоточиться на ходу, как его учила мать. Получилось не очень хорошо. Но ему все же удалось чуть облегчить вес собственного тела, и он стал прыгать с кочки на кочку, стараясь не оглядываться назад.

В нескольких десятках сажений от берега горбился над черной мутью болотной воды небольшой островок неустойчивой тверди, облепленный со всех сторон чахлым кустарником и пожухлой желтовато-бурой травой-осокой. Вот на нем-то он и хотел немного перевести дух и сосредоточиться, чтобы придать своему телу необходимое состояние для дальнейшего безопасного пути. Он уже был почти достиг цели, когда услышал за спиной жуткий вопль. Лютозвери скатывались белой лавиной по склону и с разбегу заскакивали в топь, следом таща на поводах своих сопровождающих. Люди, поняв, что происходит, стали отчаянно сопротивляться, громкими криками стараясь удержать своих чудовищ, но все их усилия были напрасны. Злобные бестии уже видели свою добычу и не собирались отступать, и не было сейчас такой силы, которая бы смогла их удержать на месте.

Только лишь на мгновение он поддался мстительной радости, что его план сработал, и отвлекся от той малой сосредоточенности, которая, худо-бедно, помогала ему не провалиться в болотную жижу, как тут же попал в ловушку. Топь схватила его своими цепкими лапами и потащила в бездонную тьму, засасывая медленно его тело в свою ненасытную пасть.