Посвящается Олегу Григорьеву,

его матери и отцу,

его детям и будущим внукам —

всем, кто жил до нас и будет жить после,

с благодарностью за их историю.

Сегодня вечером жду друзей. Вирус, мой гениальный робот, получил карт-бланш на преображение дома к приему двадцати пяти гостей с ночевкой. Передвинуть стены, трансформировать мебель – для него это играючи. И вот уже стены, повинуясь его воле, грациозно заскользили, меняя геометрию пространства. Кажется, прощай, южный вид – теперь я очарован завораживающим танцем северного сияния. Идеально! Двадцать пять персональных покоев, каждый с собственным оазисом гигиены, распахнули свои гостеприимные объятия. Внезапно Вирус деликатно коснулся моего плеча, протягивая нечто… Незнакомое. Мягкий, податливый материал, лишенный цифровой сущности. Ни намека на кнопки, ни привычных интерфейсов, словно голос разучился до него дотрагиваться. Не цифровая поверхность, и уж точно не блокнот из кремниевой эры. Начертания… микроскопические, ускользающие от взгляда.

Помещаю артефакт под всевидящее око камеры голографического и молекулярного сканирования. Информационный поток устремляется в недра AI-системы, где происходит чудо реконструкции: восстановление утраченных символов, перевод на язык моего времени. И вот я уже – гость виртуальной реальности, рассматриваю документ сквозь призму времени и пространства, анализирую каждый штрих, словно детектив, стремящийся разгадать тайну его происхождения.

Читаю… Это послание от моей прабабушки или или прп-пра…Тавифы. Имя, прежде погребенное в архивах памяти. Ее послание – тончайшая нить, связующая меня с давно ушедшей эпохой. Она обращается к своим потомкам, повествуя о рождении города и строительстве дома в котором я живу сейчас.

В далеком 2025 году – представьте, два столетия отделяют нас от этой даты, ведь сейчас 2225 год! – она постигала искусство предпринимательства в «Synergy X», международной колыбели инноваций. Именно тогда миллиардер Игнат Речной, идейный вдохновитель и локомотив «Synergy X», провозгласил о начале амбициозного проекта – строительстве "Города будущего".

Поглощенный магией слов, я не заметил, как из мрачной пасти туннеля, словно призраки из прошлого, выплыли мои друзья, преодолевшие 9000 км за полтора часа. Они бесшумно окружили меня, и их взгляды с нескрываемым любопытством впились в древнее писание. Чернила, источающие аромат вечности, пожелтевший от времени пергамент – все вызывало трепетное изумление, но более всего – содержание. Перевод был завершен, и мы, затаив дыхание, погрузились в глубины истории.

"Моим дорогим потомкам.

Меня зовут Тавифа. Я ваша прабабушка, а может, пра-пра… Это не так важно. Если вы читаете это, значит, нас уже нет. Или почти нет. Я помню терпкий, дурманящий аромат черёмухового пирога, испечённого ласковыми руками моей бабушки. Помню деда, шепчущего сказки о далёких, мерцающих звёздах, рассыпанных по бархатному небу. Помню, как, прижавшись к нему, тихонько спрашивала: "Почему ты любишь водку?",

А он смеялся – гулко, заразительно, словно в этом смехе жила вся его жизнь – и отвечал: "А почему ты любишь конфеты ?"

И мы оба смеялись, каждый о своем, будто эти простые слова были волшебными ключами от нашего маленького, уютного мира.

Я помню свою первую любовь – робкую и чистую, как первый снег, тот самый, что хочется собрать на поднос и смотреь и смотреть.

А потом пришло чудо рождения – оглушительный, пронзительный крик новой жизни, ворвавшейся в мир. Акушерка, склонившись над новорождёнными, тихо напевала: «Носики-курносики сопят…» Я стояла у закрытых дверей детского отделения, куда нас, мамочек, после родов не пускали, вслушиваясь в эту колыбельную жизни, что звучала за стеной, и понимала: вот оно, наше счастье.

Мы не задумывались о великом , когда возводили города, когда любили до беспамятства, когда стихи сами собой рвались наружу и рождались из самой души. Мы просто жили.

Пожалуйста, помните нас. Помните, что под пеплом истории бились сердца, полные надежд и страстей. И любите друг друга. Это все, что имеет значение. С любовью и надеждой, ваша пра… Тавифа. "

Как жаль, что тем, чем стало для меня
 твое существование, не стало
 мое существованье для тебя. (И.Бродский)

С твоим прапрадедом, Саввой, мы познакомились в студенчестве. Помню, сидели в кафе "Снежинка", лакомились мороженым с девчонками. Янтарное мандариновое варенье томно растекалось по белоснежной глади пломбира. Эта шелковистая нежность мороженого и легкая, дрожащая консистенция варенья меня просто заворожили – я впервые пробовала такое сочетание. Легкая горчинка варенья с ледяным мороженым , вспыхивала ярче, создавая удивительный, пьянящий баланс вкусов. И вдруг в кафе, словно порыв свежего ветра, ворвались студенты-механики. Я почувствовала на себе взгляд… обжигающий, всепоглощающий. Невольно улыбнулась в ответ. Серое платье, доставшееся мне от одногруппницы Лариски, словно нарочно делало меня невидимкой. Я думала, ничто не задержит на мне его взгляд. Но он, доев мороженое, подошел. "Меня зовут Савва " – произнес он, словно мелодию. "Тавифа" – прошептала я, завороженная. Красивый, стройный, с благородными чертами лица. Словно солнечное тепло спелых мандаринов прорвалось сквозь колючую зимнюю стужу, ласково согревая душу. Я протянула к нему руки, будто навстречу самой судьбе. В кафе звучала музыка Виктора Цоя – тихий голос пел: «Я хотел бы остаться с тобой. Просто остаться с тобой…»

А потом мы с Саввой, твоим прапрадедом, отправились строить Байкало-Амурскую магистраль. Представь себе: мы буквально вгрызались в вечную мерзлоту, прокладывая железный путь сквозь глухие тайги, бескрайние болота и молчаливые горы, где человеку будто и не место. Там, где прежде не ступала нога человека, начинали рождаться города – ровные улицы, школы, многоэтажные дома и первые огоньки, загорающиеся в чёрной тьме бесконечных северных ночей. Деревянные шпалы, звеньевой путь, скрип лебедок, гул тракторов и горький запах северного леса…

Когда вы будете читать эти строки, вам, наверное, будет трудно поверить, что поезда тогда плелись со скоростью черепахи – всего 70 километров в час. Восемь долгих дней уходило, чтобы добраться от столичных огней до озера Байкал, а потом еще дальше, к суровому северу, где ледяной ветер рвал лицо. А ночью ты лежишь на верхней полке вагона, слушаешь этот вечный, загипнотизированный ритм: колеса неспешно отстукивают свою песню на стыках рельсов – стук-стук… стук-стук… В вагонах, где не было даже намека на душ, в тесном купе четверо незнакомцев волей судьбы становились товарищами: вместе ели черствый хлеб, коротали бесконечные вечера, смотрели в промерзшие окна, за которыми одна равнодушная тайга сменялась другой, чтобы прожить это маленькое путешествие сквозь огромную страну.

У меня даже государственная награда есть за строительство этой дороги – дороги мечты, дороги века, дороги молодых сердец, которые бились в такт стуку колес, а порой оставались там навсегда, в мерзлоте и ветрах, чтобы эта магистраль могла протянуться сквозь пустоту до самого горизонта.

– Боже мой, да мы же там были! – невольно вырвалось у меня. И имя мое – словно эхо из прошлого, как у прапрадеда, Савва.

В тот год мы с друзьями, окрыленные жаждой приключений, сорвались на Север. Длинная дорога в 7226 километров, тянувшаяся от дома, вмиг истаяла, всего за 2 часа, словно в волшебном мареве сновидений! О, этот зачарованный край! Помните ребята, обратился я к друзьям, как там неистово, до опьянения цветет багульник – дикий рододендрон, чья лиловая красота раз и навсегда пленила наши сердца? Я застыл тогда на склоне горы, утопающей в багряном зареве багульника, словно заколдованная, вбирая в себя неземное сияние… И надпись на скале, словно тень из прошлого: "Дин Рид". Тогда она не отозвалась во мне ничем.

Твой прапрадед был большим поклонником Дина Рида и считал, что его музыка и убеждения отражают дух свободы и надежды, которые витали в воздухе в то время. Идея назвать улицу в честь него казалась символичной, особенно для места, где начиналась новая жизнь и росла семья. Память об этом забавном предложении и о наших молодых годах, связанных с нашей первой квартирой на этой улице, осталась с нами навсегда.

Савва и наш Ё ушли непростительно рано. И теперь, лишь в полуночном забытьи, он является мне, призрачный и светлый, и шепчет: "Мы с Ё на Севере…". И тогда я, захлебываясь отчаянием, мечусь в темноте, крича: "Там же невыносимо холодно!", – и просыпаюсь в холодном поту.

Прошло несколько лет , и началась совсем иная жизнь – ослепительные вспышки славы, стремительные силуэты дорогих автомобилей и восторженные взгляды, которые преследовали меня повсюду. Даже платье, некогда скромное и серое, теперь было от самой Коко Шанель, привезённое прямиком из Парижа. Но каждый день, рассекая воздух на своём красивом кабриолете, я ловлю себя на том, что с щемящей, почти невыносимой тоской вспоминаю то самое мандариновое варенье и простое серое платье, которое когда-то одолжила мне Лариса, моя однокурсница.