Дизайнер обложки Ольга Дорфман

© Ирина Дорфман, 2017

© Ольга Дорфман, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-1747-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Я обычно не читаю предисловий к книгам, поэтому сначала не видела смысла его писать. Однако апробация книги на людях показала, что предисловие будет нелишним. Хочу честно признаться, что в этой книге нет почти никакого сюжета, поэтому она вряд ли понравится любителям сюжетных текстов. По жанру и стилю книга выросла из многочисленных писем, которые я в свое время писала друзьям и родственникам. Можно сказать, что это и есть такое длинное письмо о нашей жизни. Я писала эту книжку почти 3 года, так что «за время пути» дети успели немножко подрасти. Да и я тоже. В связи с этим хочется предупредить, что мнение автора может не совпадать с мнением автора (в другой момент времени). Как говорил (или не говорил) Лев Толстой, «я не воробей, чтобы всегда чирикать одно и то же». В общем, не судите строго!

Очень средний кризис не очень среднего возраста

Мне давно известно всё, не исключая смысла жизни,

Видно, потому я и не могу заняться делом.

М. Щербаков

«Книги – это переплетённые люди»

приписывается А. С. Макаренко

Нет у меня никакого кризиса. Он у меня уже был раньше, лет десять назад. Тогда младшая дочь пошла в детский сад, и после 6 лет сидения «в декрете» мне казалось, что жизнь проходит и уже почти прошла стороной. Подруги вышли в люди, а мне срочно надо их догонять.

Теперь я выхожу из очередного «декрета» и вижу, что все как раз наоборот – это у меня жизнь, а у остальных непонятно что. С детьми каждый день то концерт, то контрольная, то праздник, то поход, то еще что-нибудь. А у работающего человека – «работа – дом – работа – могила» (как говорил герой некогда культового фильма «Асса»).

Но все равно какая-то неуловимая тоска присутствует, чего-то не хватает. Вокруг все женятся, разводятся, рожают детей, выпускают книги, меняют работы, ездят на конференции. «А я ем яблоко и смотрю в окно», – как говорил персонаж известного фильма. Не хватает чего-то такого, к чему можно было бы прилепиться душой. Слишком свободна душа, и пугает ее эта свобода.

Охватывает какое-то беспокойство – что останется после меня. Килограммы вымытой посуды? Километры вымытых (и невымытых) полов? Это они дружно промаршируют за мной в вечность и будут моими свидетелями, что жизнь была прожита не зря? Мегабайты написанных писем? Дети останутся? Но они останутся после себя, а не после меня. В том-то и загвоздка, что останется только маленькая, невесомая душа. А что ей нужно, душе этой – неведомо.

***

Кажется, Симон Соловейчик писал, что пока ребенок маленький, для него мама – самая красивая, а папа – самый сильный. Еще года три мне осталось быть самой красивой.

***

И как кому-то удается жить реальной жизнью? Не завидовать, не строить планов, не погружаться в мечты или воспоминания. Просто жить в настоящем. Не постигаю. Боюсь, мне никогда не научиться.

***

Передо мной в магазине расплачивается покупательница. Продавщица отсчитывает сдачу. Говорит ей: «Секундочку!». И потом для большей выразительности добавляет: «Моменто море». Наверное, она думала, что это то же самое, только на латыни или по-итальянски. Всюду знаки…

***

Медленно-медленно, незаметно-незаметно созревает душа. Глядя, как бежит вода, как пересыпается песок, как колышется трава. Ребенок сидит в песочнице, водит лопатой туда-сюда, а душа его как-то растет, впитывает что-то такое, чего не выразишь словами, но оно обязательно нужно ей, чтобы вырасти и зацвести, и принести плод.

***

Разбирала мешок с непарными носками. Как-то сами собой в голове родились наименования для кучек: «носки страшные» (целые, но грязноватые, припрятать подальше на такой черный день, когда в доме не найдется пары целых носков) и «носки добропорядочные» – полноценные пары чистых целых носков. Кучка на выброс никакого наименования не удостоилась – те, которые были рваными и одинокими. Но было еще некоторое количество промежуточных случаев. Например, один носок вполне «добропорядочный», а другой либо точно такой же, но слегка грязноватый или с маленькой незаметной дырочкой на носке или пятке, либо тоже вполне приличный, но по дизайну и цвету чуть-чуть отличающийся. Из таких носков я тоже создала некие «союзы» и присоединила их к кучке полностью добропорядочных пар. Но все-таки меня терзают смутные сомненья – а смогут ли они ужиться при таком изначальном неравенстве или несхожести? Вот так и с человеческими союзами – бывают изначально полноценные, обреченные на прочность, а бывают с каким-то дефектом с самого начала, «не две пары в сапоге». Смогут ли они ужиться?

***

Все-таки в жизни очень много загадок. Прочла на входе станции метро «Марьина роща»: «Часы работы станции: четные дни – 5.35—1.00, нечетные дни 5.40—1.00». Почему в нечетные дни станция открывается на 5 минут позже? И кто замечает эти 5 минут?

***

В покаянном каноне первый раз обратила внимание на строчки: «да даст ми ум творити волю Его». То есть мы просим не воли, не решимости, не сердца, а именно ума, чтобы творить волю Божию. Значит, прежде всего мы должны ее понять как следует. В предыдущих прошениях этой же шестой песни речь тоже идет об уме: «даждь ми разум творити волю Твою», «даст ми ум знати волю Свою». И только в одном прошении речь все-таки идет о сердце: «даждь ми сердце творити заповеди твои».

***

Укладывала Колю спать и немножко позавидовала ему – лежит в обнимку с зайцем и еще крепко держит меня за руку. Наверное, чувствует себя в абсолютной безопасности. Такого чувства защищенности потом, выйдя из детства, уже не обрести. Никакая семья, никакой там муж или жена не смогут его дать. Наверное, только в Боге мы можем его найти. Только он держит нас за руку, когда мы ложимся спать. В вечерних молитвах мы говорим каждый день: «Упование мое Отец, прибежище мое – Сын, покров мой – Дух Святой». В каком смысле Христос – наше прибежище? Как хижина в лесу? Как гавань для корабля? Как дерево в дождь? Или просто как дом – лучшее место на свете, где всегда можно быть самим собой?

***

На что похожа постоянная память о Боге? Наверное, немного напоминает постоянное держание в уме любимых людей, особенно детей. Мы делаем свои дела, но при этом всегда помним о том, что они у нас есть. Это какая-то неотъемлемая часть нашей души, эта мысль, эти чувства нас греют и утешают в любой ситуации. Так же и с Богом должно быть по идее. Делаешь свое дело, но держишь в уме и в сердце, что Он есть, и поэтому каждое твое дело имеет смысл.

***

Когда приезжаем в гости, поселяемся в чужом доме, обычно нам там все чуждо, странно, все как-то не по-нашему. А вот интересно, если бы дано было нам «вселиться в дом Господень», как сказано в 22 псалме, нам там тоже все было бы неудобно, непривычно? Как бы сделать так, чтобы в доме Господнем все-таки жилось хорошо…

***

Похоже, детоголики действительно существуют. Например, я. Они отличаются от правильных любителей многодетности тем, что им хочется именно МАЛЕНЬКОГО ребеночка. Не просто ЕЩЕ ОДНОГО ребенка, а МАЛЕНЬКОГО. А вовсе не впрягаться в бодягу на 20 лет. Т.е. как со всякой страстью – сначала удовольствие, а потом расхлебываешь.

***

Насколько все-таки искаженно мы помним все цитаты, даже когда-то запавшие в душу. Вот, например, хрестоматийное: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6.9—6.10). Когда приводят эту цитату, обычно из нее выдергивают блудников, мужеложников и прелюбодеев. Собственно, на этой цитате обычно и строится резко отрицательное отношение к мужеложеству. Но ведь тут же рядом стоят и пьяницы, но их почему-то никто от Церкви не отлучает, и даже как-то не особенно порицают. Да что там пьяницы. Злоречивые! Кто, размахивая этой цитатой, помнит этих злоречивых? Обычно как раз злоречие и происходит при рассуждении, кто наследует Царство Божие, а кто нет. А ведь в этом отрывке апостол хотел сказать вовсе не об этом! Он писал о тяжбах между христианами и осуждал их за мелочность и прочее недостойное поведение. «А вы, когда имеете житейские тяжбы, поставляете своими судьями ничего не значащих в церкви. К стыду вашему говорю: неужели нет между вами ни одного разумного, который мог бы рассудить между братьями своими? Но брат с братом судится, и притом перед неверными. И то уже весьма унизительно для вас, что вы имеете тяжбы между собою. Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? для чего бы вам лучше не терпеть лишения? Но вы сами обижаете и отнимаете, и притом у братьев. Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют?» (1 Кор. 6.4—6.9). То есть это просто размышления о правильной организации земного внутрихристианского суда, а праведные и неправедные тут просто, так сказать, к слову пришлись. Это не значит, что тут не содержится боговдохновенной истины. Просто мы почему-то привыкли воспринимать ее усечённо, и от этого – искаженно. Просто всякий раз, когда мы захотим порассуждать о праведных и неправедных, нужно держать в уме этих злоречивых и стараться не попасть в их число.

***

Как бы научиться любить жизнь как таковую? Вот читаю в Евангелии о воскресении мертвых, о вечной жизни, в которой не женятся и не выходят замуж, а живут, как ангелы на небесах. И почему-то не радостно, а как-то грустно. Как-то жизнь в целом не настолько привлекает, чтобы хотелось ее продлить, тем более сделать вечной. Отдельные вещи прекрасны, но что-то основное, самое существенное, что именно делает жизнь жизнью, пока не удалось почувствовать. Часто читала, что в каких-то экстремальных обстоятельствах, перед лицом опасности, болезни, смерти, люди начинают особенно ценить жизнь и лучше ее понимать. Но обстоятельств таких тоже не хочется. И все-таки если нет любви к жизни, значит живу как-то не так, делаю что-то не то.

***

Смотрю на Колю и вспоминаю вечные детские радости: дуть в чашку с молоком через трубочку, кричать, глядя на небо: «Вертолет!!!». Помню все это, а порадоваться, понятное дело, не могу. Куда это все девается? И что появляется взамен этих бесхитростных удовольствий?

***

Вечером на даче так уютно светятся окна дома, если снаружи смотреть. Первый раз такое ощущение – уютные окна, а оказывается – мои.

***

Из всех божественных действий самым непонятным по своей жестокости мне иногда кажется вавилонское смешение языков. Ну, казалось бы, зачем языки-то смешивать? Зачем так много языков на свете? Ведь от этого одни мученья. Ну, был бы на всей Земле один язык, как было бы здорово. Но если подумать, изменение – естественное свойство языка. Все народы, живя достаточно далеко друг от друга и часто изолированные, не могли бы естественным образом сохранить один и тот же язык. А сделать язык неизменяемым теоретически было бы возможно, но это ограничивало бы творческую свободу человека. Все опять упирается в ту же свободу, все зло в мире, похоже, от нее.

Как бы полюбить эту свободу? Ведь свобода всегда чем-то ограничена. Безграничной свободы быть не может. Вот, казалось бы, красивый сад, подобный райскому. И внутри него можно делать все, что угодно. Есть, гулять, петь, плясать, любоваться. Но только в пределах ограды. И золотая решетка вокруг него. И ведь никому не понравится такая свобода. Все будут пытаться через ограду перелезть. Даже если там ничего хорошего нет. Даже если кто-то авторитетный скажет, что там ничего нет. Все равно все будут туда стремиться, и не будет счастья, пока туда не попадут и сами не убедятся, что там ничего хорошего. Таково человеческое свойство, какое-то основополагающее. Как его преодолеть? Непонятно.

***

Коля спрашивает: «Ну почему, почему мы не можем увидеть Бога?». Не сразу придумываю, что ему ответить. Слишком уж велика разница между нами и Богом. Слишком должен он умалиться, чтобы мы смогли его увидеть. Для наглядности – мы ведь не можем увидеть вирус. Он есть, но увидеть мы его не можем. Но и вирус нас тоже «увидеть» не может, настолько он меньше и ничтожнее нас. И поговорить мы с ним не можем, с вирусом. Вернее, мы можем с ним поговорить, но вряд ли он нас поймет.

***

Иногда мучительно осознавать себя каким-то «мыслящим тростником». Все вокруг живут чем-то совершенно другим. Очень часто при общении даже с когда-то близкими людьми вдруг ощущаю такую пропасть, будто мы живем на разных планетах. Мне «жить жизнью скучно», как говорил один глуповатый герой глуповатого фильма, произведшего на всех нас большое впечатление в детстве. Скучно жить той жизнью, которой живут соседи, одноклассники, однокурсники и коллеги. Под жизнью хочется понимать что-то совсем другое, что-то важное и вечное. И получается, что и поговорить-то о жизни не с кем. Отсюда и мука молчания, вынашивание каких-то своих, отдельных слов. «А мы все поем, о себе, о ком же нам петь еще?».

***

Если бы вдруг со мной что-то случилось и стали бы проводить какое-то следствие, наверное, следователи бы пришли в недоумение от содержимого моих карманов и сумок. Сломанная пластмассовая воронка (может пригодиться, чтобы сделать Железного дровосека), обломки метлы (нужно найти на обратном пути палочку и сделать меч), ягоды боярышника (дома сварим компот), бесформенные обрывки бумажек (во время церковной службы ребенок не нашел ничего лучше, как рвать листки из моего блокнота), компактный пиратский кинжал, одинокая целая бахилла (свалилась с ноги в контактном зоопарке), тропари и кондаки мученику Никите (распечатали к прошлому воскресенью, поются раз в год, в следующем году вряд ли нам выпадет петь в этот же день, что с ними делать – непонятно, разве что разрисовать обратную сторону какими-нибудь пиратскими сражениями). В общем, «широко жил партизан Боснюк».

***

У меня, видимо, все-таки произошел презираемый мной (из презрения ко всей психологии) кризис среднего возраста. Все чаще стали случаться какие-то вспышки, во время которых становится понятно, что все не то. Или что-то не то. Или чего-то не хватает. Призвание, судьба, предназначение… Что-то такое витает над моей головой. Вот умру я, например, и что меня там спросят: «А хорошо ли ты редактировала то, что все равно никто не читал и читать не собирался?» Да нет, конечно. Наверное, меня спросят: «А любила ли ты тех, кто был рядом с тобой?» И я честно отвечу, что любила, и даже очень. Но потом меня спросят: «А что же ты делала из любви к ним?» И тут мне будет трудно ответить. Я их терпела. И зашивала носки. И варила суп. И зарабатывала деньги – сидела с бессмысленными бумажками, с ноутбуком, все время что-то редактировала. И все это я делала плохо. С криками, слезами, скрежетом зубовным. Из-под палки. А хотелось мне в это время писать и писать. И чтобы суп варила домработница. А в кружок ребенка водила бы няня. А рваные носки вообще выкидывать. И никуда не ходить. А смотреть в окно и ждать вдохновения. И делать только то, что я умею, а другие не умеют. А что другие лучше умеют, пусть они и делают.

Только вот что толку? Ну, напишу я книгу. Допустим, даже хорошую (оба предположения достаточно фантастичны). И что я с ней сделаю? Да ничего не сделаю. Просто напишу и успокоюсь. Может, даже издам и подарю друзьям и родственникам, и тогда уж окончательно успокоюсь. И пойду заниматься тем, что Бог посылает.

***

Прочитала книжку Франсуазы Малле-Жорис «Бумажный домик». Необычное ощущение. Как будто на свой портрет смотришь. Никогда я не читала книжек, настолько близко отражающих мою жизнь. Не вообще жизнь, общечеловеческую. А именно этот частный случай. Портрет женщины-христианки на фоне враждебного антихристианского мира. Портрет многодетной матери, разрывающейся между заботами о детях и творчеством или работой (что в ее случае почти одно и то же, а в моем нет). Попытки осмыслить это все в комплексе – что я могу дать детям не как наседка, а как личность, чему я могу их научить именно в нынешних условиях. Там, конечно, очень много наивного, сейчас уже не очень актуального. То, что для француженки 70-х годов было открытиями (социальная несправедливость, захватнические войны) сейчас как-то уже не потрясает воображение, как-то к этому все давно привыкли. Частные детали, конечно, тоже сильно отличаются. Скажем, с занавесками и лампочками у нас все более или менее благополучно, а помощниц по хозяйству, слава Богу, пока никаких не было, но общее ощущение полной невозможности победить быт и подчинить его себе там очень точно передано. И решение сдаться и просто жить параллельно этому мне тоже близко. И даже возникло ощущение, что я пишу точно такую же книжку. С той только разницей, что при всем сходстве все люди настолько разные, что и автобиографические книги при всей общности посылок получатся совершенно разные.

***