Что подарить женщине, у которой уже есть всё? В 30-х годах до н. э. Марк Антоний решил, что Клеопатру не удивить ни жемчугом, ни золотом. И привёз ей двести тысяч папирусных свитков — для знаменитой Александрийской библиотеки. Это был жест веры — в силу текста, значение слова, магию книги. Именно с этой точки и начинает свой путь Ирене Вальехо в книге «Папирус. Изобретение книг в Древнем мире».
Вальехо не строгий летописец, поэтому не ждите хронологического порядка. Она — рассказчица, путешественница во времени, исследовательница книги и её души. Это не учебник, а одиссея. Она начинается в туманной библиотеке Александрии, где знание не пылилось на полках, а пульсировало в голосах, ведь в те времена читали вслух.
Александр Македонский, вдохновлённый «Илиадой», которую хранил под подушкой, мечтал собрать все книги мира. Его преемники в Египте пытались эту мечту воплотить: покупали, заимствовали, а порой просто крали манускрипты. На первом месте — Эсхил, Софокл, Еврипид. Вальехо сравнивает это с романом Борхеса: немного безумно, немного гениально. Библиотека росла — как органическое существо. Но вместо академической мумификации прошлого она стала местом живой полемики. Здесь рождалась культура диалога, где умение слышать собеседника ценилось выше красноречия.
Однако «Папирус» не застревает в античности. Вальехо не линейна: она прыгает из века в век, из эпохи в эпоху, выстраивая тонкую мозаику. Из античного мира мы оказываемся на улицах Александрии начала XX века, где греческий поэт Константинос Кавафис, госслужащий при британской администрации, по ночам блуждает сквозь тени утраченной библиотеки. Он слышит, как прошлое шепчет сквозь камни, и пишет о Трое и Византии.
А затем — Лоренс Даррелл с его «Александрийским квартетом», где под слоистым полотном любовных драм проступает нерв античности. Эротику, которая, по мнению Вальехо, неотделима от знания. Ведь книга — это не только мудрость, но и страсть. Не только бумага, но и плоть.
Ещё один эпизод — рассказ о заключённых ГУЛАГа и концлагерей, которые писали книги в уме, чтобы не сойти с ума, чтобы не умереть раньше времени. И когда им, наконец, выпадала возможность взять карандаш, они писали с точностью до абзаца. Это история о выживании человеческой мысли, когда нет ни чернил, ни бумаги — только воля.
Впрочем, Вальехо не чужда иронии и самоиронии. Она вспоминает, как в 1990-е, в одном букинистическом магазине, её отец с восторгом нашёл старое издание «Дон Кихота». Вторая глава в нём оказалась… страницей из «Капитала» Маркса. Типографский саботаж или символ эпохи? В диктатуре Франко такие книги-матрёшки были не курьёзом, а способом говорить правду.
Вальехо начала писать свою книгу в перерывах между сменами в больнице, где лежал её тяжелобольной сын. Сама писательница в те годы жила в нищете, часто ночевала на диванах друзей. Её отец, который мечтал, чтобы она сделала научную карьеру, умер от рака. И книга, начатая в тени личного горя, стала её способом прощания с ним, академией и мечтами.
«Папирус» — это гибрид. Это и научный труд, и собрание анекдотов, и мемориал, и манифест. Вальехо верит в будущее книги. Не как носителя информации — этого достаточно в цифровом виде, — а как явления плотского, тактильного, волнующего. Книга как объект. Как сопротивление времени. Как утешение. Как надежда. Писательница спорит с эпохой, где всё меряется скоростью, и предлагает замедлиться. Почувствовать текст. Слушать страницу, как слушали бы рассказчика у костра.