Предисловие к первому изданию, 1790

Способность познания из априорных принципов можно назвать чистым разумом, а исследование её возможности и границ вообще – критикой чистого разума, даже если под этой способностью понимают разум лишь в его теоретическом применении, как это было сделано в первом труде под тем же названием, без намерения исследовать его способность как практический разум согласно его особым принципам.

Такая критика касается исключительно нашей способности познавать вещи априори и, следовательно, занимается только способностью познания, исключая чувство удовольствия и неудовольствия и способность желания. Среди познавательных способностей она рассматривает лишь рассудок с его априорными принципами, исключая способность суждения и разум (которые также относятся к теоретическому познанию), поскольку в ходе исследования выясняется, что никакая другая познавательная способность, кроме рассудка, не может дать конститутивных априорных принципов познания.

Таким образом, критика, проверяя все эти способности по степени их притязаний на самостоятельное обладание знанием, оставляет в итоге только то, что рассудок предписывает априори в качестве закона для природы как совокупности явлений (форма которых также дана а priori). Все остальные чистые понятия она относит к идеям, которые для нашего теоретического познания трансцендентны, но тем не менее не бесполезны или излишни, а служат регулятивными принципами:

1) чтобы сдерживать претензии рассудка, будто он, указывая априорные условия возможности всех вещей, которые может познать, тем самым уже определил возможность всех вещей вообще в этих границах;

2) чтобы направлять сам рассудок в исследовании природы согласно принципу полноты (хотя он никогда не может её достичь) и тем способствовать конечной цели всякого познания.

Следовательно, именно рассудок, обладающий собственным полем в познавательной способности (поскольку содержит конститутивные априорные принципы познания), должен был быть утверждён критикой чистого разума (в общепринятом смысле этого названия) в единоличном владении этим полем, исключая всех других претендентов. Точно так же разуму, который содержит априорные конститутивные принципы исключительно в отношении способности желания, был отведён его владения в "Критике практического разума".

Теперь возникает вопрос: имеет ли способность суждения, занимающая промежуточное положение между рассудком и разумом в иерархии наших познавательных способностей, свои собственные априорные принципы; являются ли эти принципы конститутивными или лишь регулятивными (и, следовательно, не доказывают наличия у неё собственной области); даёт ли она априорное правило чувству удовольствия и неудовольствия (которое является связующим звеном между познавательной способностью и способностью желания, подобно тому как рассудок предписывает законы первой, а разум – второй)?

Именно этим и занимается настоящая "Критика способности суждения".

Критика чистого разума, то есть нашей способности судить по априорным принципам, была бы неполной, если бы не рассмотрела способность суждения, которая также претендует на статус самостоятельной познавательной способности, в качестве особой части этой критики. Хотя её принципы в системе чистой философии не образуют отдельного раздела между теоретической и практической частями, но могут быть при необходимости присоединены к каждой из них.

Ведь если когда-нибудь будет создана система под общим названием метафизики (что вполне возможно и крайне важно для всестороннего применения разума), то критика должна заранее исследовать фундамент этого здания на такую глубину, на какую простирается основание способности к независимым от опыта принципам, дабы ни одна часть не просела, что неминуемо повлекло бы за собой крушение всего строения.

Однако из природы способности суждения (правильное применение которой настолько необходимо и общепринято, что под именем здравого смысла обычно подразумевают именно её) можно легко заключить, что открытие её собственного принципа должно сопрягаться с большими трудностями.

Ведь этот принцип (который она непременно должна содержать в себе априори, иначе она не могла бы быть предметом даже самой обычной критики как особая познавательная способность) тем не менее не может быть выведен из априорных понятий, поскольку они принадлежат рассудку, а способность суждения касается только их применения.

Следовательно, она должна сама указать понятие, которое не служит для познания вещей, а является лишь правилом для неё самой, но не объективным правилом, под которое можно было бы подвести суждение (для этого потребовалась бы ещё одна способность суждения, чтобы определить, подходит ли данный случай под правило).

Эта затруднительность в отношении принципа (будь он субъективным или объективным) особенно заметна в тех суждениях, которые называют эстетическими – касающихся прекрасного и возвышенного в природе или искусстве.

И тем не менее критическое исследование принципа способности суждения в этих случаях является важнейшей частью критики данной способности.

Хотя сами по себе эстетические суждения ничего не прибавляют к познанию вещей, они всё же принадлежат исключительно к познавательной способности и демонстрируют её непосредственную связь с чувством удовольствия или неудовольствия согласно какому-то априорному принципу, не смешиваясь при этом с тем, что может быть определяющим основанием способности желания (поскольку последняя имеет свои априорные принципы в понятиях разума).

Что касается логического суждения о природе, то в тех случаях, когда опыт обнаруживает в вещах закономерность, которую уже нельзя осмыслить или объяснить с помощью общих рассудочных понятий о чувственном, способность суждения может заимствовать из себя самой принцип отношения природного к непознаваемому сверхчувственному – и должна использовать его хотя бы ради собственного познания природы.

Такой априорный принцип, хотя и может (и должен) применяться для познания мировых существ, открывая при этом перспективы, полезные для практического разума, не имеет непосредственного отношения к чувству удовольствия и неудовольствия.

А именно эта связь и составляет загадку в принципе способности суждения, делая необходимым выделение для неё особого раздела в критике.

Ведь логическое суждение по понятиям (из которых никогда нельзя непосредственно вывести чувство удовольствия или неудовольствия) могло бы быть при необходимости присоединено к теоретической части философии вместе с критическим ограничением последней.

Поскольку исследование способности вкуса как эстетической способности суждения предпринимается здесь не для формирования и воспитания вкуса (который, как и прежде, будет развиваться своим чередом и без подобных изысканий), а исключительно в трансцендентальных целях, то, льщу себя надеждой, его будут судить снисходительно в отношении недостаточности для первой цели.

Но что касается последней цели, то оно должно быть готово к самой строгой проверке.

Впрочем, даже здесь грандиозная трудность решения проблемы, которую природа сделала столь запутанной, может послужить оправданием некоторой неизбежной неясности в её разрешении – если только само принцип указан верно и доказан с достаточной ясностью.

Допустим, что способ выведения явлений способности суждения из этого принципа не обладает той степенью отчетливости, которую в других случаях (а именно в познании через понятия) справедливо требуют – хотя я полагаю, что достиг её во второй части этого труда.

На этом я завершаю всё своё критическое предприятие и незамедлительно перехожу к доктринальной работе, чтобы по возможности успеть использовать ещё благоприятное для этого время, оставшееся мне в преклонном возрасте.

Само собой разумеется, что для способности суждения в ней не будет особого раздела, поскольку в её отношении критика заменяет теорию.

Согласно разделению философии на теоретическую и практическую, а чистой философии – на соответствующие части, это предприятие будет осуществлено в метафизике природы и метафизике нравов.