Глава 1 Пекин

Вечерний свет, густой, как апельсиновый мармелад, медленно стекал с высоких окон особняка на улице Синьлэ, оставляя на полированном паркете длинные, томные прямоугольники. В воздухе гостиной второго этажа висела знакомая тишина – не пустая, а насыщенная, плотная, будто сотканная из мельчайших частиц пыли, танцующих в луче света, из запаха старого книжного переплета, воска для дерева и едва уловимого, прохладного аромата орхидеи, стоявшей в фарфоровой вазе на консоли.

Лон Шаорань сидел в своем привычном кресле у камина (камин был холоден, ибо стоял май). На коленях у него лежало открытое письмо. Бумага была плотная, с водяными знаками, а в левом углу красовалась строгая печать Университета Цинхуа. Он не читал уже в десятый раз – строки отпечатались в памяти. Он просто смотрел на иероглифы, словно пытаясь разглядеть за их официальной учтивостью истинный вес и очертания предстоящего пути.

Шелест шелкового халата нарушил тишину. В дверном проеме появилась мисс Яо. Она несла два фарфоровых пиала с чаем, движется бесшумно, как тень от облака.

– Опять погрузился в свои мысли, Шаорань? – её голос был низким, спокойным, точно звучал из самой сердцевины тишины дома. – Весь вечер на тебе лица нет. То ли прочитал дурные вести, то ли, наоборот, слишком хорошие.

Она поставила пиал на столик из черного дерева рядом с ним. Пар тонкой струйкой поднялся в прохладный воздух комнаты.

Лон Шаорань вздрогнул, оторвавшись от созерцания письма. Он аккуратно сложил лист, вложил его обратно в конверт и лишь потом поднял взгляд.

– Простите, мисс Яо. Я… получил сегодня письмо.

– Это видно, – она села напротив, поправив складки платья. Её взгляд, острый и в то же время мягкий, скользнул по официальному конверту. – Из Пекина. Чувствуется по стилю конверта. Официально и весомо. Не из Министерства ли?

– Хуже, – странная улыбка тронула уголки его губ. – Или лучше. Из Цинхуа.

В глазах мисс Яо вспыхнула искорка живого интереса, тут же погашенная привычной сдержанностью. Она кивнула, приглашая продолжить.

– Приглашают на консультационную работу. В проект, связанный с исторической урбанистикой. На полгода. Возможно, на год.

Он сделал паузу, ожидая её реакции. Этот дом, эта комната, эта тишина стали для него за два года не просто пристанищем, а своего рода коконом, позволившим залечить старые раны и вновь обрести почву под ногами. Мисс Яо была не просто хозяйкой. Она была хранительницей этого кокона.

– Цинхуа, – произнесла она, обдумывая. – Это большая честь, Шаорань. Твои исследования по Шанхаю 30-х годов произвели впечатление на нужных людей. Я всегда знала, что твоё место не только среди этих архивных полок.

– Вы… не против? – спросил он неожиданно прямолинейно, и в его голосе прозвучала несвойственная ему неуверенность. – Я имею в виду… наш договор. Аренда. Я могу…

– О, перестань, – мисс Яо отмахнулась изящным движением руки, и широкий рукав халата описал в воздухе плавную дугу. – Этот дом простоит и без тебя. А комнату на втором этаже я никому не отдам. Она твоя, пока ты захочешь. Вопрос в другом.

Она пристально посмотрела на него, и теперь в её взгляде не было ни тени хозяйки, только проницательность старого друга.

– Готов ли *ты* снова выйти в тот мир, Шаорань? Пекин – это не Шанхай. Там другой воздух. Другой ритм. Другие интриги. Цинхуа – это академический Олимп, но и гора, полная своих камнепадов. Ты бежал от суеты и… прошлых ошибок. Консультант в таком проекте – это снова быть на виду. На линии огня мнений.

Лон Шаорань взял пиал с чаем. Теплота фарфора проникла в ладони, согревая их.

– Я не бегу обратно в суету, – сказал он медленно, подбирая слова. – Я бежал от самого себя. От того, кем я стал. Эти два года здесь, в тишине вашего дома, с вашими книгами и вашими… молчаливыми уроками… – он сделал паузу, почтительно склонив голову, – они дали мне не просто крышу над головой. Они дали мне новую точку отсчета. Письмо из Цинхуа – это проверка. Приглашают не того сломленного человека, который приехал сюда, а того, кем я, возможно, снова стал. Или начинаю становиться.

Он отпил глоток чая. Аромат Лонцзина наполнил рот свежей горьковатой сладостью.

– Я боюсь, – признался он тихо, глядя на золотистую жидкость в пиале. – Боюсь снова ошибиться. Боюсь не оправдать доверия. Но больше я бощусь так и остаться человеком, который только и может, что прятаться в тихом особняке, боясь собственной тени.

Мисс Яо долго молчала, глядя на него. Потом её лицо озарила редкая, теплая, почти материнская улыбка.

– Тогда ты должен ехать. Страх – плохой советчик, но отличный индикатор. Он показывает, что дело стоит того. Твой страх сейчас – это не страх беглеца. Это страх человека, который снова что-то ценит. Свою репутацию, своё дело, свой дар.

Она поднялась.

– Пей чай. Он остывает. А завтра мы с тобой составим ответ. Вежливый, достойный, с благодарностью и четким согласием. И обсудим, что тебе взять с собой. В Пекине уже прохладно по вечерам, а воздух сухой. Тебе понадобятся другие вещи.

Она сделала шаг к двери, но обернулась на пороге, силуэт чётко вырисовываясь на фоне тёмного коридора.

– И помни, Шаорань, где бы ты ни был – в шумном Пекине или в забытой богом деревне – второй этаж этого дома останется твоим. Здесь всегда будет ждать твоё кресло, твои книги и чашка приличного чая. Не для того, чтобы ты бежал обратно. А для того, чтобы ты знал, что у тебя есть место, куда можно *вернуться*.

И, не дожидаясь ответа, она растворилась в полумраке коридора, оставив за собой лишь лёгкий шорох шелка и ощущение незыблемого покоя.

Лон Шаорань остался один. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и впервые за весь вечер позволил себе не думать о страхах и сомнениях, а просто ощутить странное, щемящее чувство предвкушения новой дороги. За окном зажглись первые огни Шанхая, и тишина в комнате перестала быть просто отсутствием звука. Она стала полной, глубокой и, как никогда, живой.

Прошёл час. Прямоугольники вечернего света на паркете растворились, уступив место мягкому, бархатистому сумраку. Лон Шаоране зажёг лампу. Он сидел в темноте, и только тлеющая в пепельнице у его кресла сигарета отбрасывала на его неподвижное лицо призрачное, пульсирующее зарево. Мысли, сначала хаотичные, начали обретать форму плана: что взять, кому написать, как организовать работу на расстоянии. Тишина была теперь иного качества – заряженная, деятельная.

В дверь постучали. Стук был лёгкий, отточенный, но твёрдый – три чётких удара костяшками пальцев о полированное дерево. Мисс Яо никогда не входила без предупреждения.

– Войдите, – отозвался Шаорань, нащупывая в темноте выключатель настольной лампы.

Мягкий свет лампы с зелёным стеклянным абажуром залил угол комнаты, когда дверь открылась. На пороге стояла мисс Яо. Она успела переодеться. Вместо утреннего шелкового халата на ней было строгое платье из тёмно-синей камвольной шерсти, почти чёрное в этом свете, с высоким воротником и длинными рукавами. Её обычно свободно уложенные волосы были теперь собраны в тугой, безупречный узел на затылке, что резче очертило скулы и линию подбородка. Ни одной лишней детали, ни одной броши. Её лицо казалось высеченным из слоновой кости – спокойным, но лишённым той домашней мягкости, что была час назад. В руках она держала не чайный поднос, а небольшую визитную карточку.

– Извините, что беспокою, Шаорань, – её голос звучал ровно, но в нём появилась металлическая нотка, та самая, что появлялась лишь в случаях, касающихся не домашних, а внешних дел. – Тебя ждут внизу.

Она сделала небольшую паузу, оценивая его состояние в свете лампы.

– Это инспектор Ли. Он только что прибыл. Узнал, видимо, из своих каналов, о твоей поездке. Говорит, дело срочное и касается непосредственно Пекина.

Она протянула ему визитную карточку. Чистый, плотный картон. Иероглифы имени и должности отпечатаны строгим шрифтом.

– Он не просится наверх. Ждёт в приёмной. Но настойчиво просил тебя спуститься. Сказал… – она чуть заметно повертела карточку в пальцах, – что *вызывают*. И что он, как твой друг, рекомендует не откладывать. Более того, кажется, он собирается отправиться в Пекин вместе с тобой.

Слово «вызывают» повисло в воздухе тяжёлым, звенящим грузом, разбивая все только что выстроенные планы о консультациях и академических дискуссиях. Оно пахло не бумагой из Цинхуа, а чем-то другим – служебными кабинетами, холодным формализмом, неотложностью, которая не терпит вежливых отлагательств.

Лон Шаорань медленно поднялся с кресла. По его спине пробежал холодок, не имевший ничего общего с вечерней прохладой. Он взял карточку. Бумага была холодной.

– Вместе? В Пекин? – переспросил он, и его собственный голос показался ему чужим.

Мисс Яо лишь кивнула, её глаза в тени от лампы казались бездонными.

– Так он сказал. Похоже, твоё приглашение в Цинхуа, Шаорань, лишь вершина айсберга. Инспектор Ли, судя по всему, прибыл, чтобы показать тебе то, что скрыто под водой. И, боюсь, у тебя нет выбора, кроме как увидеть это собственными глазами.

Она отступила на шаг, давая ему пройти.

– Он ждёт внизу. Я распоряжусь, чтобы подали свежий чай. Но, думаю, вам обоим будет не до него.

Лон Шаорань кивнул, не говоря ни слова. Он быстро прошел в свою спальню, сбросил домашний халат и менее чем за пять минут облачился в темный костюм практичного кроя, белую рубашку без галстука и пальто. Вещи укладывать было некогда. Он лишь сунул в портфель паспорт, ноутбук и тот самый конверт из Цинхуа.

Спускаясь по широкой дубовой лестнице, он застегивал манжеты. Внизу, в холодноватой прихожей, освещенной лишь бра в виде стилизованных лотосов, его ждала мисс Яо. Она держала его шарф.

– Возьми. «В Пекине ночи холодные», —просто сказала она, протягивая ткань.

Он взял шарф, обмотал его вокруг шеи и на секунду задержал взгляд на ее невозмутимом лице. В ее глазах не было ни тревоги, ни любопытства, лишь глубокая, как колодец, внимательность.

– Мисс Яо, – сказал он, и голос его звучал неожиданно твердо. – Не ждите. И… выпейте за нас вечером чаю. Чтобы дорога была хорошей.

Она едва заметно улыбнулась уголками губ – скорее тенью улыбки.

– Обязательно. И ты передай, пожалуйста, инспектору Ли, чтобы он за тобой присматривал. Он знает, что я имею в виду.

Лон Шаорань кивнул, повернулся и решительно толкнул тяжелую дубовую дверь.

Ночной воздух Шанхая, влажный и пропахший речной водой, дальними выхлопами и ароматом цветущей жимолости из чьего-то сада, ударил ему в лицо. У тротуара, прямо под старинным фонарем, стояло то, что никак не вязалось с тишиной этого переулка: новенький, массивный черный «Гелик» (G-Class) угловатых форм, с темными стеклами. Мотор работал на холостых, издавая низкое, нетерпеливое урчание, похожее на рычание прикованного зверя.

Задняя дверь со стороны тротуара распахнулась, и из темного салона донесся знакомый, немного хрипловатый голос:

– Садись, Шаорань. Любуешься? Потом. Сейчас дорога каждая секунда.

Внутри, в слабом свете приборной панели, угадывалась коренастая фигура в простой куртке. Инспектор Ли.

Лон Шаорань бросил последний взгляд на освещенный парадный вход. В дверном проеме, как китайская кукла в витрине, все так же неподвижно и прямо стояла мисс Яо. Он махнул рукой, не в силах разобрать, увидела ли она этот жест, и нырнул в салон.

Дверь захлопнулась с глухим, герметичным щелчком, отрезав мир особняка с его тишиной, запахами и покоем. Машина рванула с места так резко, что Шаораня вдавило в кожаное сиденье. «Гелик» с рычанием вырвался из тихого переулка на освещенную набережную, его мощные фары рассекали ночную влажную дымку, устремляясь к сияющим огнями вокзала Хунцяо. В салоне пахло кожей, холодным металлом и слабым, тревожным запахом службы, который Лон Шаорань давно забыл.

Хонкьяоский вокзал встретил их оглушительной какофонией звуков. Казалось, весь Шанхай сбежался сюда, торопливый, потный, нагруженный чемоданами на колесиках, коробками, тюками. Голоса сливались в сплошной гул, в котором невозможно было разобрать слов – лишь вопли, призывы, плач детей, металлические объявления дикторов, заглушаемые ещё более громкой ответной реакцией толпы. Воздух был густым и тяжёлым – от пота, еды из ларьков, выхлопов с улицы и пыли, поднятой тысячами ног.

Лон Шаорань, привыкший к тишине кабинета, на секунду замер, оглушённый этим валом. Но крепкая рука инспектора Ли грубо взяла его под локоть и повела сквозь людской поток, как ледокол через торосы. Ли не пробивался, он *расчищал* себе дорогу – не силой, а какой-то неоспоримой, мрачной энергией, исходящей от его плотной фигуры. Люди невольно расступались.

У кассы была давка, но Ли, не церемонясь, прошёл прямо к окошку, коротко показав в щель между стеклом и турникетом своё удостоверение. Женщина-кассирша, взглянув на него, а затем на его спутника, мгновенно перестала возражать и, щёлкая клавишами, выдала два билета. Ближайший поезд на Пекин, отправление через сорок минут. С местами.

– Платформа восемь, – отрывисто бросил Ли, разворачиваясь, и снова поволок Шаораня за собой, теперь уже к эскалаторам, ведущим к длинным, как туннели, перронам.

На платформе было немногим тише. Шипение пневматики, гулкие шаги по бетону, переклички проводников. Они нашли свой вагон – не «шанхайский» скоростной поезд с мягкими креслами, а старый, сетечный, с купе. Именно такой подходил для разговора.

Забравшись в купе, которое, к счастью, оказалось на четверых, но кроме них было пустым, Ли бросил свой потертый рюкзак на нижнюю полку и щелкнул замком. Лон Шаорань молча поставил портфель.

– Чай? – спросил Ли, доставая из рюкзака металлическую флягу и два складных стаканчика.

– Позже. Сначала говори, – устало опускаясь на полку напротив, сказал Шаорань. Шум вокзала, теперь приглушённый, всё ещё стоял в ушах.

Инспектор Ли налил темного, крепкого чая, поставил стаканчик перед Шаоранем и сел, тяжело вздохнув. Его лицо при свете плафона в купе казалось ещё более изборождённым морщинами, чем раньше.

– Твоё приглашение в Цинхуа – не случайность, Шаорань, – начал он, не глядя на собеседника, а уставившись в стойку стаканчика. – Вернее, случайность для тебя. Для других – часть плана. Точнее, приманка.

Лон Шаорань почувствовал, как холодок у него внутри, появившийся в особняке, снова сжал ему горло.

– Какая приманка? Для кого?

– Для тебя самого, – резко поднял на него глаза Ли. – Ты нужен в Пекине. Но не как консультант по истории. А как свидетель. Как человек, который кое-что знает о старых связях между шанхайским капиталом тридцатых и некоторыми… структурами в столице. Структурами, которые сейчас очень активно пытаются переписать историю под себя. Твой академический доклад – лишь ширма. Им нужен ты. Твоё имя, твоя репутация человека, сбежавшего от системы, чтобы теперь его вернуть и показать: смотрите, он с нами работает.

– Кому «им»? – голос Шаораня звучал сдавленно.

– Людям из очень высоких кабинетов. Чьи фамилии не произносят вслух даже в таких купе, – отхлебнул чаю Ли. – Меня вызвали, потому что я знаю тебя. И знаю твоё дело. То самое, старое. Они думают, что могут надавить, пригрозить тебе тем прошлым, чтобы ты сейчас молчал и кивал. А я здесь для того, чтобы сказать тебе: у тебя есть выбор. Но чтобы его сделать, ты должен увидеть всё своими глазами. Поехать со мной не как учёный, а как… как ты сам, Лон Шаорань. Со всеми своими старыми грехами и новой, хрупкой, честностью.

За окном раздался протяжный, тоскливый гудок другого состава. Их поезд ещё стоял.

– Почему ты? – спросил Шаорань. – Почему ты рискуешь?

Ли усмехнулся, и это было похоже на скрип ржавой двери.

– Потому что два года назад, когда ты упал на самое дно, я мог бы тебя добить по приказу. Но не стал. Увидел в тебе не преступника, а сломленного человека. Я дал тебе шанс сбежать в тишину этого особняка. Теперь этот шанс кончается. И я пришёл, чтобы дать тебе другой – не бежать, а встретиться с этим лицом к лицу. С моей помощью. Или без неё. Решай сейчас.

Лон Шаорань взял свой стакан. Рука не дрожала. Он выпил чай залпом. Горький, обжигающий, он вернул его к реальности этого купе, этого поезда, этой неумолимой дороги.

– Я уже решил, когда сел в твой «Гелик», – тихо сказал он. – Я еду. Но не как их марионетка. И не как твой подопечный. Я еду как Лон Шаорань. И если моё прошлое – ключ, то я использую его, чтобы открыть не ту дверь, которую они ждут.

Инспектор Ли долго смотрел на него, потом медленно кивнул.

– Ладно. Тогда выпьем за дорогу. И договоримся об одном: в Пекине ты слушаешься меня. Не всегда, но когда я скажу «молчи» – ты молчишь. Когда скажу «беги» – ты бежишь. Договорились?

– Договорились, – сказал Шаорань.