Там, над сопкой, в недавно очистившемся от дыма небе, медленно плыл, распластав крылья, неизвестно откуда взявшийся аист. Он парил на небольшой высоте, с земли было видно, как он поворачивал голову на длинной шее то вправо, то влево, будто высматривал, что делается здесь, на бывшей уничтоженной батарее, и там, возле разбитых танков, под которыми лежали немцы, и еще дальше, за речкой, на узкой кромке открытой земли между болотом и лесом. Вслед за Иваном аиста увидели Магомедов и Ружейников. Несколько минут три человека, грязные, заросшие щетиной, в оборванных, обгорелых гимнастерках, забыв на эти минуты о немцах, о павших и похороненных в воронке от вражеского снаряда своих товарищах и о своей неотвратимо приближающейся, как понимал каждый, смерти, наблюдали за вольной и сильной птицей.
Анатолий Иванов. Вечный зов
В августе на Луганщине царит настоящее жаркое лето, утреннее небо покрывается всеми оттенками розового, оранжевого и фиолетового, неспешно пролетающий клин журавлей исчезает вдали, в воздухе чувствуется запах просыпающихся цветов, легкий бриз с расположившегося рядом лимана. Вот уже несколько месяцев мы стоим между Кременной и Сватово – в небольшом поселке Залиман. Ведем наступление на Макеевку, поддерживаем огнем штурмовые отряды. На днях удалось форсировать реку Жеребец и оттеснить противника на запад. Но сегодня у нас перекат, куда мы направимся дальше, никто не знает. Во дворе царит суета, ребята выносят вещи, наши питомцы – собаки, Батыр и РС[3], бегают, мешаясь под ногами, – помогают собираться. За оградой на линии электропередачи, на проводах, как на нотном стане расположась, – целая стая ласточек. Изобразив неизвестную нам мелодию, они с любопытством наблюдают за нами, заметив пролетающую мошку, – пикируют, тут же возвращаясь на место.
Перекат отнимает много сил, много нервов. Как правило, ты не знаешь, куда едешь, что будет дальше, на каком участке фронта предстоит работать. Ребята давно усвоили: где сложно – там мы. В разговорах только и слышно: Бахмут, Запорожье, Херсон.
Перекаты. Вся наша жизнь состоит из них. Только в текучке повседневности мы их не замечаем, не задумываемся, не делаем из них события. На фронте все иначе: каждый перекат становится осязаемым, каждый – очередная веха твоего боевого пути. Почти год назад случился мой первый перекат здесь, на СВО.
День четвертый, как нас призвали. Вечером построение на плацу, объясняют:
– Ребята, вы в лагере, но ненадолго, тут временный пункт, места мало, видите, там, на поляне, пацаны уже сутки живут. Утром часть из вас собирается и уезжает, пакуйте вещи!
Лагерь. Краешком детства я еще успел захватить время пионерских лагерей. Советский ребенок был просто обязан «оздоравливаться» каждое лето в лагере: ежедневная зарядка, обед из трех блюд по расписанию, отрядные мероприятия, непременные взвешивания в начале и в конце смены (с уверенным привесом после отдыха). Я в лагере был лишь однажды, лет в десять-одиннадцать. У нас, в Сысерти, это было не в почете, и мне не очень понравилось: ограничение свободы, расписание, ходить строем – не для меня.
Гораздо прикольнее, когда ты сам решаешь, где купаться, на каком поле играть в футбол. Хочешь есть – бегом к бабушке. Велик – это круто, можно съездить на свалку. Классно залезть на завод и побегать по цехам. Сходить в депо: а вдруг пригнали вагон с арбузами? Может, на хлебозавод? Там можно у пекаря горячую булку выпросить, разломать ее и тут же съесть. А в лагере есть тарзанка? Нет, а у нас есть, и не одна!
– А может, пойдем с моста прыгать? Или на рыбалку?
– Давай на рыбалку, на плотинку, спустимся в шлюзы, там рыба пытается подниматься против течения – можно руками ловить.
Рядом старый завод, там древний разрушенный мост, ты видел, какая там высота? А слабо перелезть по нему?
– Да легко!
– Врешь!
Потом на Талик рванем (Тальков камень) со скалы прыгать, а завтра – на карьеры… Какой уж тут лагерь? Кто мог подумать тогда, что другие, военные, лагеря меня настигнут, когда уже мои дети вырастут из пионерского возраста, а сам я отправлюсь по-настоящему защищать Родину?
И опять перекат! Снова лагерь, снова палатки между холмиками спрятались. Леса нет. Под ногами хлюпает, пройти невозможно. Дорога разбита, черная мяша земли и воды. Утопая в грязи, с огромным трудом вещи тащишь, они давят, тянут, но нельзя отпустить. Шаг шагнешь, постоишь, дальше прешь.
Тут быт – ужасный! В предыдущем лагере воды «не было» – оказывается, была. Кого спросить, попросить? Не найдешь никого! Но кормили прилично. Повара – просто боги. Один был таджик, второй – армянин. Оба контрактники, не мальчишки, отношение другое. Молодцы, все очень вкусно! Такой каши овсяной с тушенкой, да и не только, я не ел, хоть верь, хоть не верь! Но с хлебом проблема – галеты жуем. Не думайте – это важно! Хлеб – это сила, галеты – пузо набить.
Жили в лагере четверо суток. В эти дни наконец занялись нами, составили списки, стали учить.
Кто учил? Сами себя и учили! Нашли в строю медиков, кто на скорой работал, нашли ребят, кто в пейнтбол-страйкбол играл или кто воевал – знает тактические приемы, как в паре работать, или втроем. И понеслось: одна группа бегает с автоматом, другая жгуты мотает, все в поле, почти как в боевых условиях. Выглядит все это, если ласково, ну очень странно!
Спустя время начали распределять. Никого не принуждали, я бы сказал – помогали.
Был случай один. Парнишка, двадцать с хвостиком лет, невысокий, худощавый, совсем детское личико, да и сам он – пацан.
Командир:
– Кто в разведку готов, выйти из строя!
Он – вперед, ему:
– Ты куда? Опомнись, встань обратно!
– Кто снайпер или знает, что метко стреляет, шаг вперед!
Он опять тут как тут!
С ним пообщались, встал на место.
– Кто в арте служил, два шага вперед!
Опять парнишка первым вышел. Красавчик! Кстати, наш, сысертский, такой молодец! Мы стоим, улыбаемся. Все как в фильме, ну, вы знаете: «Песчаный карьер! – Я! – Цементный завод! – Я! – Погрузка угля! – Я!..»
Ваш покорный слуга тоже вышел. Со стороны подошли офицеры-артиллеристы, всех опросили: кто, где, на чем служил. Заметил, офицер галочку поставил напротив меня. Дальше – больше: списки диктуют, кто минометка – колонна один, стволка – два, меня нет! Волнуюсь: забыли, потеряли, перевели куда-то? Тут вдруг третий список диктуют – реактивный дивизион!
Слышу свою фамилию:
– Я!
Вышел, встал в колонну. На душе – радость! Я представить не мог, что так обернется! Артиллеристы знают: попасть сюда сложно!
Перекличка, стою, слушаю, жду, когда меня крикнут. Вдруг дежавю! Резко бросает в пот холодный, и как будто мне 20, я в вузе военном стою на плацу. Фамилию прочитали до боли знакомую. Мне послышалось? Нет! Точно нет?
Офицер идет, строй смотрит, парень, чуть справа и впереди, его останавливает, говорит:
– Можно мне в ствольную, я из военного училища – ЕВАКУ, не доучился, но там все знакомо.
Я про себя:
– Стоп, стоп, стоп!
Потянул за плечо парня, чтоб повернулся, смотрю – Андрей!
Мы вместе учились, были в одной батарее, я – в первом взводе, он – во втором!
Так бывает?! Бывает! Вот так судьба!
Но в итоге в училище мы оба не доучились, я на третьем курсе ушел, он – на втором. Обнялись, говорили долго, посчитали года. Прошло их двадцать четыре! И это чуть больше половины жизни!
На следующий день нас собрали, объявили:
– Дальше тут вас готовить не будем, собираемся, перекат!
Новая правда
Новой метлы
Теплом, лаской
Пронимала до слез.
Наливала, подносила,
Целовала, подкосила,
Мягко постель стелила,
Да мне не спалось.
К. Кинчев.Бес паники
Уходя с направления Макеевки (ЛНР), мы еще не подозревали, что нас ждет целая серия перекатов, а пока мы разместились в красивой лесополосе, вблизи Старого города. Находясь в тылу, развернули туристические палатки, сделали кухню – получилась уютная беседка. Поставили душ. Ребята шутили: «Мы как будто на Грушинском фестивале». Грустная шутка на самом деле. Густая листва скрывала наш лагерь. Утром теплое солнце, пробиваясь сквозь ветки деревьев, согревало теплом. Обстановка – по кайфу. А на третью ночь пришла команда – перекат. Расчеты едут на машинах, остальные полетят на вертолетах.
Ранним утром, чуть забрезжил рассвет, проезжая вдоль лесополос на боевых машинах, выехали к асфальтированной дороге. Там уже ждали тралы, вытянувшись вдоль обочины длинной змейкой. Водители готовили их к погрузке. Повсюду творилась суета. Грузили противотанковые пушки, гаубицы, «мотолыги» (МТ-ЛБ), БТРы, БМП.
Водитель нашего «Града», Саня-Белаз, уверенно заехал на платформу. Убедившись, что машина стоит правильно, закрепили ее, притянув тяжелыми цепями.
– Ну что, готовы? – спросил нас водитель автопоезда Олег. Тучный, небрежно одетый в грязную, местами засаленную военную форму, он вскарабкался в кабину тягача, немного поерзав, удобно устроился за рулем, включил музыку. Зашипел воздух, освобождая тормоза, и машина плавно тронулась.
– Олег, куда нас везут? – спросил я.
Водитель глубоко задумался. Опустив голову, отвернулся от меня. По нему было видно, что внутри идет борьба: говорить мне это или, следуя инструкции, молчать? Наконец сквозь зубы ответил:
– Запорожье.
«Значит, Работино», – подумал я. Сейчас там самое жаркое направление: фашисты, не прекращая, штурмуют наши позиции. И то, что нас перебрасывают в спешном порядке, говорит о многом.
В кабине нового «Урала» просторно, я бы сказал, даже уютно. Утреннее солнце приятно греет, проникая через окно, светит в глаза. Невольно жмуришься. Рядом с открытым люком два вентилятора, заботливо установленные водителем, нежно обдувают лицо.
Мелькают деревья, бескрайние поля уплывают за горизонт. Скинув кроссовки, подогнув ногу под себя, я откинулся на высокую спинку сиденья. Закрыв глаза, задумавшись, погрузился в негу.
Сколько мне было лет, когда это все началось? В девяносто первом мне было тринадцать. Какой прекрасный возраст: ты еще не взрослый, но уже и не ребенок. А ведь я помню все события очень хорошо, помню свои ощущения. Новые, тогда непонятные слова: путч, ГКЧП. «Лебединое озеро» по телевизору, танки в Москве, встревоженные лица родителей.
И сегодня мне непонятно, почему никто до сих пор жестко не осудил этих двух предателей, продавших Россию, в угоду своему личному благополучию, удовлетворению личных амбиций? Спокойная, сытая старость Горбачева, периодически выдававшего свое мнение о стране. Кому оно нужно? Человек, разваливший Варшавский блок, выведший армию из ГДР с колоссальными материальными убытками, не получивший ничего взамен для страны, – именно он оголил наши границы. Только вдумайтесь: если бы сейчас наши парни стояли в Германии, разве у кого-нибудь в мире возникла идея даже посмотреть в нашу сторону?
Пустые полки магазинов, бесконечные очереди: за хлебом, молоком, за обувью – за всем, что только можно представить. Хорошо помню это слово – дефицит. Тогда мне казалось, что оно звучит отовсюду. Родители работали на четырех работах, и им нигде не платили деньги. В тот год папа, ведущий инженер-конструктор, и мама, преподаватель русского и литературы, ночами, после основной работы, топили печи в вечерней школе. Нас с сестрой брали с собой. Я, как старший сын, помогал с печами, младшая сестренка тоже не стояла в стороне – подтаскивала полешки. Наколов дров, растопив все 12 печей, я ложился на одеяло, расстеленное на полу рядом с одной из них. Тепло от очага согревало одну сторону тела, другую – обжигал еще не прогревшийся воздух. Темные коридоры пустой школы, неспешное потрескивание дров, из приоткрытой двери одного кабинета пробивается тусклый свет – там мама сидит, проверяет тетради своих учеников.
Ранним утром Сысерть еще спит. Лунный свет, отражаясь от ярко-белого снега, освещает припорошенные ветви тополей. Морозный воздух обжигает щеки – протопив печи, мы возвращаемся домой. Через три часа маме уходить на работу, мне – в школу. Понимая, что жизнь изменилась, я не представлял, насколько тяжело выживать родителям. Люди верили Ельцину, была надежда, что активный, дерзкий, уверенный в себе человек выведет страну из сумрака перестройки. У кого тогда, в декабре 1991 года, екнуло, когда Борис Николаевич, первым делом после подписания Беловежских соглашений, позвонил Бушу – президенту США: «Дорогой друг, задание выполнено!»
Открыв глаза, повернувшись к окну, облокотившись на дверь, закурил. Немного высунув руку, ощущаешь сопротивление – свежий летний воздух, завихряясь, приятно обдувает, проникая под футболку, охлаждает разгоряченное на солнце тело.
«Где мы едем, что за город?» – внутри непонятное чувство. Сейчас это уже наша земля. А разве она была когда-нибудь не нашей? Помню, в девяностых по телевизору показывали сюжет про детей, которых отправляли в лагерь «Артек»: диктор с упоением рассказывал о том, как здорово, что Украина предоставила места для детей России. Помню, с каким трудом продлевали аренду баз для Черноморского флота в Севастополе. Несмотря на то, что я был пацан, чувство отчаянья и нереальности происходящих событий не отпускали. Ну разве это не маразм, разве это не предательство? Как?! Как можно умудриться отдать исконно русские земли? Как можно было отрезать от страны Калининград?
А ведь находятся люди, оправдывающие это, воздвигающие памятники, центры, продвигающие фонды, названные именами этих клятвопреступников. Они становятся в один ряд с псевдоисториками-коллаборантами, обеляющими Петра Федоровича (Петра III), переодевшего российского солдата в прусский мундир, вернувшего Фридриху II завоеванные во время Семилетней войны, вошедшие в состав Российской империи Восточную Пруссию и город Кёнигсберг (Калининград). Глубоко пропитанные кровью наших солдат земли он вернул без каких-либо условий.
Петр Федорович был внуком Петра Великого. Карл Петер Ульрих – его настоящее имя – родился в Голштинии, сейчас это северная Германия. Недалекий, слабоумный, взбалмошный Карл стал единственной соломинкой, за которую могла ухватиться бездетная императрица Елизавета Петровна, чтобы продолжить престолонаследие по линии Петра Алексеевича. Но могло быть и по-другому, ведь он претендовал еще и на шведский престол, так как был по отцу внучатым племянником Карла XII. Заклятому врагу России – Швеции – повезло.
Одержимый военщиной, Петр III изводил солдат муштрой. Почитатель Фридриха, он верил в военный гений разбитого нашими войсками прусского короля, считал его своим идеалом. «Ваше величество желаете насмехаться надо мной, расхваливая так мое царствование. Вам благоугодно глядеть на ничтожныя вещи, я же должен дивиться доблестным поступкам и необычайным в свете свойствам вашего величества, ежедневно все более и более считая вас одним из величайших в свете героев». Из письма Петра III Фридриху II.
Конечно же, за это в войсках Петра III не любили и презирали. Историки по-разному оценивают сто восемьдесят шесть дней его правления, выискивают и пытаются трактовать подписанные им законы по-новому, но для меня он всегда будет предателем, тем, кто правил Россией в угоду интересам другого государства.
В современной истории подобные по своим делам личности принесли нашей стране немало вреда.
О проекте
О подписке