Редактор Алина Лихачевская

Иллюстратор Александра Заботкина

© Илья Харитонов, 2025

© Александра Заботкина, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0065-8907-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗОНЫ ОТЧУЖДЕНИЯ ИЛИ ЗОНЫ ИСЦЕЛЕНИЯ?

Взгляд на российский феномен аномальных лесных территорий

Саймон Прескотт, специальный корреспондент The Guardian 22 марта 2018 г.

Когда я впервые услышал о так называемых «аномальных зонах» в российских лесах, моей первой мыслью стал, конечно же, Чернобыль. Радиация, эвакуация, ликвидация – все те образы, которые прочно укоренились в западном сознании. Однако то, с чем я столкнулся, оказалось явлением совершенно иного порядка и, возможно, гораздо более загадочным.

За последние восемь лет в различных лесных массивах России возникло не менее десяти территорий, которые официально классифицируются как «зоны аномальной природной активности». Первые такие зоны появились в Карелии и Мещёре в 2010 году. Российские власти первоначально отреагировали так, как можно было ожидать от наследников советской системы: полное отрицание, военные кордоны и объяснение всего происходящего «плановыми учениями».

Но что-то изменилось в подходе Кремля за последние годы. «Уже невозможно отрицать существование аномалий, когда их становится всё больше», – говорит мне Алексей Воронин, бывший сотрудник МЧС, работавший на границе Хийтольской зоны в Карелии. Сегодня он – независимый консультант по безопасности и, как ни странно, один из тех людей, кого в некоторых кругах называют «проводниками».

От секретности к формальному контролю

Первоначальная реакция российского государства, по словам моих источников в научной среде, была продиктована естественными опасениями. Во-первых, предполагалось, что зоны могут представлять биологическую или радиационную опасность. Во-вторых, нельзя было исключать и антропогенный фактор – например, деятельность террористических группировок или иностранных разведок. Однако годы исследований не выявили ни одного из этих факторов.

«К 2015 году стало ясно, что зоны не несут прямой угрозы национальной безопасности в традиционном понимании», – рассказывает на условиях анонимности сотрудник Института комплексных экологических исследований РАН. «Но оставался вопрос – что же это такое, и как к этому относиться?»

По мере того как число зон росло, менялся и подход к их контролю. Военные кордоны постепенно заменялись боевыми расчетами МЧС и патрульными из лесничества. К 2016 году уровень секретности был понижен до «служебного пользования», что в российской системе означает значительно меньшие ограничения.

Сегодня в 2018 году подход к зонам можно охарактеризовать как «управляемое безразличие». Официально доступ в зоны всё ещё ограничен, но на практике эти ограничения соблюдаются всё менее строго. По словам Воронина, «если восемь лет назад вас могли арестовать просто за фотографирование в сторону зоны, то сегодня вы можете подойти к самой границе, и максимум, что вас ждёт – административный штраф, если вас вообще заметят».

Новый туризм и сопутствующая экономика

Ослабление контроля привело к возникновению необычного вида туризма. По нескольким независимым оценкам, в 2017 году «аномальные зоны» России посетили от 2000 до 3500 человек, большинство из которых – граждане России и стран СНГ, хотя встречаются и западные искатели приключений.

«Официально это может называться экологическим туризмом, духовными практиками или даже научными исследованиями», – объясняет Мария Кузнецова, психолог из Москвы, изучающая феномен «изменённых» – людей, вернувшихся из глубин зон. «Но реальная цель у большинства одна – они ищут трансформацию».

Вокруг этого спроса возникла целая индустрия: проводники, консультанты, «подготовительные курсы». В приграничных городках появились гостиницы, явно рассчитанные на «туристов особого типа». В интернете несложно найти форумы и чаты, где обсуждаются маршруты, делятся контактами проводников и рассказывают о личном опыте.

Отношение властей к этому тоже двойственное. Официально такие походы осуждаются и считаются незаконными. На практике же, при отсутствии инцидентов, на них смотрят сквозь пальцы, а иногда даже негласно поддерживают как источник дохода для депрессивных приграничных районов.

Феномен «изменённых»

Но что же всё-таки заставляет людей стремиться в эти зоны, рискуя здоровьем и нарушая закон? По словам тех, кто вернулся оттуда, зоны обладают уникальной способностью – они могут «исцелять душевные раны».

«Это не магия и не чудо», – объясняет профессор Виктор Николаев из Института нейронаук и мозга. «Мы наблюдаем очень специфическое воздействие неизвестного пока фактора на лимбическую систему и гиппокамп – те области мозга, которые отвечают за эмоциональную память. Происходит что-то вроде избирательной эмоциональной амнезии: содержательно воспоминания о травматических событиях сохраняются, но теряют свою эмоциональную окраску».

Проще говоря, человек, переживший тяжёлую потерю или травму, после посещения глубинных частей зоны всё ещё помнит произошедшее, но больше не чувствует боли, вины или страха, связанных с этими воспоминаниями.

«Представьте, что ваши самые тяжёлые воспоминания превратились в музейные экспонаты за стеклом», – говорит Сергей К., один из «изменённых», согласившихся поговорить со мной. «Вы их видите, знаете, что они ваши, но они больше не могут причинить вам боль».

Научное объяснение или новая мистика?

Учёные пока далеки от понимания механизма воздействия зон. Существует несколько гипотез: от влияния неизвестных микроорганизмов до воздействия особых электромагнитных полей. Наиболее экзотические теории говорят о «прорывах из параллельных измерений» или даже о «сознательной активности биосферы».

«Мы наблюдаем ряд биофизических аномалий в этих зонах, но пока не можем связать их напрямую с наблюдаемыми психологическими эффектами», – признаёт профессор Николаев. «Это совершенно новая область науки, и мы только начинаем её формировать».

Интересно, что российские власти с каждым годом всё больше средств выделяют на исследование зон. Если в начале контакты учёных с зонами были крайне ограничены, то теперь существуют специальные исследовательские центры, полевые лаборатории и грантовые программы.

«Думаю, в правительстве наконец-то осознали потенциал этого явления», – считает анонимный источник из Российского научного фонда. «Если мы сможем понять механизм и воспроизвести его в контролируемых условиях – это будет революцией в психиатрии и психотерапии».

Этические вопросы и общественная дискуссия

Несмотря на кажущиеся положительные эффекты, феномен «изменённых» вызывает серьёзные этические вопросы. Основной из них – можно ли считать человека, прошедшего через зону, той же личностью?

«Да, базовая личность сохраняется, профессиональные навыки и большая часть воспоминаний тоже», – объясняет Кузнецова. «Но некоторые важные элементы идентичности могут измениться. Меняются интересы, вкусы, часто – отношение к близким. Некоторые семьи не выдерживают этих изменений, даже если на первый взгляд они позитивные».

В российском обществе нет единого мнения по поводу «изменённых». Консервативные круги, включая Православную церковь, относятся к зонам и их эффектам настороженно, говоря о «вмешательстве в богоданную душу». Некоторые психологи считают, что «быстрое исцеление» от травм может иметь отложенные негативные последствия. С другой стороны, растёт движение тех, кто видит в зонах надежду на избавление от психологических проблем, не поддающихся традиционной терапии.

Международная реакция

Отношение мирового сообщества к российскому феномену остаётся смешанным. Официально международные научные организации проявляют сдержанный интерес, запрашивая больше данных и доказательств. Неофициально же многие научные центры США, Европы и Азии уже отправили своих представителей для изучения явления, часто под видом «экологических экспедиций» или «культурных обменов».

«ВОЗ и международные медицинские ассоциации хранят осторожное молчание», – отмечает доктор Джонатан Хайд, нейропсихолог из Лондонского университета. «Это понятно – явление слишком необычно и недостаточно изучено, чтобы давать официальные оценки. Но интерес огромный, и он растёт».

По некоторым данным, спецслужбы нескольких стран также проявляют активный интерес к зонам, что неудивительно, учитывая потенциальное стратегическое значение технологии, способной избирательно влиять на человеческую память.

Будущее зон

Что ждёт российские аномальные зоны в будущем? Сохранят ли они свой полузакрытый статус или будут полностью интегрированы в научную и социальную жизнь? Станут ли они туристическими достопримечательностями или останутся таинственными местами силы?

«Думаю, мы движемся к постепенной легализации и регулированию доступа», – прогнозирует Воронин. «Слишком много людей уже знают о зонах, и слишком велик потенциал их использования – как научный, так и коммерческий».

Кузнецова менее оптимистична: «Боюсь, что коммерциализация уже началась, и это может привести к непредсказуемым последствиям. Зоны – это не курорты и не развлечения. Это явления, способные фундаментально менять личность человека. Ими нельзя управлять только рыночными механизмами».

Одно можно сказать точно – аномальные зоны России представляют собой уникальный научный, социальный и, возможно, философский феномен, значение которого выходит далеко за пределы одной страны. И то, как российское общество и государство справятся с вызовами, которые ставят перед ними эти загадочные территории, может стать важным уроком для всего мира.

© 2018 Guardian News & Media Limited

ГЛАВА 0

– Ну отлично. Мы заблудились, – Вера устало осмотрелась вокруг и села, прислонившись к сухому стволу поваленной сосны. Кора была шершавой и холодной, но спину подпирала приятно. Пот высыхал на коже, вызывая неприятный озноб.

Андрей опустил свой рюкзак на землю и достал фляжку с водой. Он выглядел встревоженным, но пытался это скрыть.

– Ну разве что немного. Но это не страшно, с нашим оборудованием мы в любом случае не пропадём. – Он сделал глоток, передал фляжку Вере. – Чего ты так боишься? Волков и медведей тут нет, сама знаешь, животные избегают зон. Даже жалко. Всегда мечтал почесать за ухом медведя.

Вера молча приняла фляжку. Прохладная вода на миг смыла усталость и тревогу. Она осмотрелась вокруг. Деревья были обычными – не слишком высокими, не слишком кривыми, обычными соснами, елями и берёзами, характерными для этой полосы России.

– Ты знаешь, чего я боюсь – она наконец ответила, убрав фляжку в боковой карман рюкзака. – Я не боюсь волков, я боюсь забрести в зону.

Сквозь облака пробился бледный лунный свет. В зеленоватом сумраке лица стали похожи на посмертные маски – все цвета исчезли, оставив только игру тени и света. Андрей снял очки и протёр их краем рубашки, глядя на Веру с непонятным выражением.

– Почему? Другие люди сюда наоборот рвутся.

Он сел рядом. Вера ощутила лёгкий аромат его одеколона, смешанный с запахом пота и свежей хвои.

– Это другие. Я не рвусь. – Её голос прозвучал тише, чем она хотела.

Воздух загустел ещё сильнее, и теперь казалось, что он обладает какой-то странной вибрацией, едва ощутимой, но всепроникающей. Вера вспомнила, как Силантьева описывала это ощущение: «Как в церкви пустой».

– Почему? – настойчиво спросил Андрей, и в его голосе проскользнуло что-то новое. Словно вопрос был важнее, чем казался.

Вера посмотрела ему прямо в глаза. Без очков он выглядел моложе и беззащитнее. И почему-то честнее.

– Потому что… не хочу стать кем-то другим.

Несколько мгновений они молчали. Тишина вокруг стала почти осязаемой как ещё один участник разговора.