Пролог

И если кто обращается ко греху, господь уготовит того на меч.

– PСир. 26:26.

25 марта 1980 г. Москва

Несмотря на раннюю весну и довольно-таки слякотную погоду, тренировка проходила в лесопарке. Бледное солнце скупо освещало голые черные ветви озябших за зиму деревьев, мерзлую землю с остатками выцветшей прошлогодней травы, грязноватые островки нерастаявшего снега. Двое семнадцатилетних парней, потные, всклокоченные, одетые в перепачканные тренировочные костюмы, из последних сил отжимались на пальцах. Они уже полностью вымотались, однако Андрей Николаевич Моргунов не собирался баловать своих питомцев.

За долгие годы службы в специальных диверсионных частях он прочно усвоил мудрую заповедь генералиссимуса Суворова: «Тяжело в учении, легко в бою».

– Веселей, ребята, не отлынивать! – добродушно покрикивал Моргунов. – Валера, почему морщишься? Ты должен улыбаться!

Валерий Кознов послушно растянул губы чуть ли не до ушей, хотя в настоящий момент ему больше всего на свете хотелось завыть. Его товарищ, Иван Нечаев, огромным усилием воли сохранял каменное выражение лица.

Андрей Николаевич, худощавый, подтянутый старик с ярко-синими глазами и абсолютно седой головой, едва заметно улыбался краешками губ.

– Достаточно, – сказал наконец он. – Вста-вайте.

Ребята медленно поднялись на трясущиеся от усталости ноги.

Мышцы у них болели, головы кружились, дыхание со свистом вырывалось из груди, в висках стучала кровь, весенний лес казался окутанным мутной красноватой дымкой.

«Садист проклятый!» – подумал измученный Кознов и тут же услышал голос Моргунова, будто прочитавшего его мысли: «Нет, ребята, я не садист и не изверг! Просто я хочу сделать из вас хороших бойцов, ведь вы сами об этом просили. А настоящие бойцы выковываются только так: через пот и кровь, через боль и усталость!

На каждой тренировке вы должны доходить до предела своих возможностей и даже немного дальше. Лишь тогда вы будете прогрессировать…»

Старик внезапно замолчал и посуровел лицом. На лбу пролегла складка морщин. Ученики удивленно переглянулись. Прошла минута, другая.

– УНИБОС не спорт, а оружие. – Андрей Николаевич пристально посмотрел на ребят. – Причем крайне опасное! Но главное в другом. Само по себе оружие нейтрально, важно, кто им владеет!

Возьмем, к примеру, острый хирургический нож. Им можно вырезать аппендицит, а можно убить человека… Ладно, надеюсь, вы меня поняли. На сегодня все. Идите домой. Кстати, советую хорошенько пропариться в бане, снимете усталость, расслабите натруженные мышцы…

– А вы, Андрей Николаевич? – робко спросил Нечаев.

– Я немного погуляю, подышу воздухом. В моем возрасте полезно…

Оставшись один, Моргунов уселся на поваленное дерево и, подперев голову руками, глубоко задумался. Имел ли он право обучать мальчишек этим приемам? Не имел! Правда, они вроде хорошие пацанята, но все равно!

«Ну ничего», – утешил сам себя Андрей Николаевич. «Я поступаю правильно. Иван с Валерой вырастут порядочными людьми, патриотами, защитниками Родины. Сердцем чую!»

На самом деле Моргунов занимался самообманом, верил в то, во что хотел верить, и ничего не чуял. Просто у него не было никого, кроме старого сонного кота Барсика, а Кознов и Нечаев в какой-то мере заменяли старику детей. Просидев в лесопарке с полчаса, он вернулся домой, накормил кота и прилег на диван в надежде уснуть, но неожиданно остро заболел простреленный в трех местах правый бок. Моргунов стиснул зубы, сдерживая стоны. Обычно ленивый, неповоротливый, Барсик, почувствовав состояние хозяина, вскочил на диван и, мурлыча, пристроился к больному месту^[1].

– Хороший ты мой, – прошептал старик, почесывая Барсику шейку. – Настоящий друг!

Польщенный кот заурчал еще громче. Постепенно боль стихла. Андрей Николаевич задремал.

Глава 1

Несколькими месяцами раньше

Зима 1979 г. Москва

– Ичь, ни, сан, си, го^[2]… – лицо сенсея^[3] Аркадия Евгеньевича Зюйкова излучало надменность и неприступность. Заложив руки за спину, он неторопливо расхаживал вдоль строя учеников, в такт счету наносящих левый ёко-гери^[4] по воздуху: «Курикай»^[5] – резко скомандовал сенсей и продолжил счет. – Ичь, ни, сан, си… Молодец! – похвалил он Кознова, нарочито повышая голос, чтобы слышали остальные. – Так держать!

Валера затрепетал от радости и, не удержавшись, бросил торжествующий взгляд на стоящего рядом Ивана Нечаева. Они были друзьями и пришли в секцию одновременно, примерно полтора года назад, но Валера, по словам сенсея, делал большие успехи: и стойки у него получались красивее, и удары. В школе Сэн-э первостепенное значение придавали внешнему эффекту. Поэтому злые языки из других школ называли сэнэйцев балеринами и жестоко избивали^[6] даже на полуконтактных соревнованиях^[7]. Ивану комплиментов от тренера не перепадало, однако он не завидовал другу и искренне радовался за него.

– Яме^[8], – сказал наконец тренер. – Лечь, расслабиться.

Ученики послушно растянулись на полу, готовясь выслушать очередную восточную премудрость, которыми сенсей щедро пичкал их на каждой тренировке.

– Ваши головы освобождаются от всех мыслей, становятся пустыми и легкими, чувства, желания, заботы уходят прочь^[9], – монотонно начал Зюйков. – Тела утрачивают вес, медленно воспаряют в синюю высь. Ничто вас не беспокоит, не тревожит. Покой, полный покой.

Между нами говоря, Аркадий Евгеньевич имел слабость считать себя незаурядным гипнотизером, что вовсе не соответствовало действительности…

– Вы впадаете в состояние нирваны…

Иван Нечаев добросовестно расслабил мышцы, однако воспарить, тем паче впасть в нирвану, у него никак не получалось. «Бездарность я!» – горько думал Иван. – «То ли дело Валерка!»

– Теперь слушайте китайскую притчу и вникайте, – голос сенсея приобрел загробные интонации. – Шли по дороге семь мудрецов и встретили дурака. «Уважаемые старцы», – сказал дурак. – «Вы так мудры, вы все постигли, объясните мне в чем смысл жизни». Один остановился и начал объяснять. Шесть мудрецов пошли дальше, а на дороге осталось два дурака…^[10] Тате^[11], – помолчав с минуту, рявкнул Зюйков. Ученики поспешно вскочили на ноги.

– Отожмись двадцать раз на кентусах^[12], – отрывисто бросил сенсей. – Потом займемся растяжкой…

После окончания тренировки ученики встали на колени.

– Сэн-э-рей! – выкрикнул семпай^[13].

– Рей! – хором ответили ребята, коснувшись лбами пола.

– Сенсей-рей!

– Рей! – еще раз лбами об пол.

– Додзо-рей!

– Рей! – то же самое^[14].

– На сегодня все! – объявил Зюйков и величественно удалился.

Ученики оживленной, галдящей толпой повалили в раздевалку. Там они скидывали мокрые от пота кимоно, занимали очередь в душевые кабинки. Слышались смех, шутки, анекдоты. «Знаешь, как называют школу Киу-ка-шинкай?»^[15] – «Калека-шинкай! Ха-ха-ха!» – Очень верно…» – «Не скажи, на последних соревнованиях…» – «Тише, а то семпай услышит, вылетишь из секции!..» – «Мишка, ты заснул там, под душем?! Вылазь в темпе, люди ждут!..» – «Поручик Ржевский танцует на балу с Наташей Ростовой. Она морщит нос от неприятного запаха и наконец спрашивает: Поручик, вы меняете когда-нибудь свои носки? Да-с, но только на водку!»

Нечаев, успевший помыться одним из первых, уже оделся и, сидя на лавке, поджидал товарища.

«Надо побольше работать над техникой», – думал Иван. Сенсей обещал сократить группу вдвое, отчислить неспособных, тех, кто не сдаст на белый пояс^[16].

– Чего приуныл? – услышал он веселый голос Валеры.

Кознов только что вышел из душа и с наслаждением растирался махровым полотенцем. Лицо его сияло. Валера не сомневался, что получит вожделенную эмблему-нашивку раньше других. А там, глядишь, и красный пояс не за горами.

– Одевайся быстрее, иначе на автобус опоздаем, – ответил Нечаев.

Тренировка начиналась в девять вечера, а заканчивалась примерно в половине двенадцатого. Ехать же предстояло далеко. Метро в их район еще не провели.

– Сколько на твоих? – спросил Кознов.

– Без десяти…

– Действительно, нужно поторапливаться!

На автобус они все-таки не успели. Подбежав к остановке, ребята увидели лишь тускло светящийся зад общественного транспорта, неторопливо сворачивающий за угол.

– Проклятие! – яростно воскликнул Валера. – Это последний! Придется топать пешком!

Под ногами скрипел пушистый снег. Из окон домов падали желтоватые блики света. Морозный воздух пощипывал лица и глаза. Улицы в этот час были пустынны. Ребята успели пройти почти две трети пути, когда заметили группу подвыпивших парней, кучковавшихся в подворотне. Один держал в руках завывающий дурным голосом магнитофон, другие передавали по кругу пузатую бутылку с дешевым, темного цвета вином. Судя по гримасам, сопровождающим каждый глоток, вкусовые качества плодово-ягодного вина, или попросту бормотухи, оставляли желать лучшего. Тем не менее по мозгам она шибала капитально, и компания жаждала приключений.

– Гля, пацаны, – громко сказал кто-то из гуляк, – два недоноска шкандыбают!

Остальные весело заржали.

– Что ж вы так поздно, детки?! – юродски заверещал самый мелкий из парней. – Мамочки ругаться станут, ремнем по попке надают!

– Смотри, как бы тебе не надавали, – хмуро ответил Нечаев. Ивану не хотелось ввязываться в драку, но глотать безмолвно оскорбления он не мог, да и не было смысла. Дерзкие, вызывающие реплики всегда служат лишь прелюдией, после которой стая уличных шакалов набрасывается на жертву, а огрызнешься ты или нет безразлично.

– Че-е-го? – возмутились хором выпивохи. – Вякает, сука, в рыло хочет!

Восемь расхристанных, воняющих перегаром фигур быстро окружили Нечаева с Козновым.

Недолго думая, Иван ударил первого попавшегося кулаком в лицо, а Валера попытался нанести другому ёко-гери в голову, но, поскользнувшись, упал на землю.

«У-у-у!» – злобно взвыли хулиганы, набрасываясь на друзей.

«Бей каратистов!»

Четверо сгрудились вокруг Кознова, пиная ногами извивающееся тело. Остальные принялись за Нечаева. Иван успел пнуть кого-то в пах, врезать ребром ладони по наглой губастой физиономии. Но силы были явно неравны. Из глаз Нечаева сыпались искры, из разбитого носа и рассеченной губы струилась кровь, однако он еще ухитрялся сохранять вертикальное положение.

Внезапно ситуация резко изменилась. Двое из нападавших мешками свалились на землю, трое, нелепо размахивая руками, полетели в разные стороны, оставшиеся бросились бежать. Утирая окровавленное лицо, Нечаев обернулся и обомлел. Он ожидал увидеть некое подобие Шварценеггера, а рядом стоял всего-навсего старик: высокий, худощавый, одетый в поношенное пальто на рыбьем меху.

«Не может быть!» – подумал ошеломленный Иван: «Неужели этот дед так их разделал?! Наверное, я сплю или сошел с ума!»

Старик улыбнулся.

– Помоги подняться товарищу, сынок, – негромко сказал он. – Похоже, ему крепко досталось!

Так они и познакомились.

Первым опомнился Валера. Когда Моргунов собрался уходить, Кознов вцепился ему в руки и принялся умолять взять их с Иваном к себе в ученики.

Андрей Николаевич долго колебался, но потом согласился…