© Сретенский монастырь, 2017

Носитель торжествующего христианства

1

В ряду святых Руccкой Православной Церкви, доказавших свою верность Христу в годы страшных гонений ХХ века, выделяется священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский, церковный деятель, сподвижник Святейшего Патриарха Тихона, знаменитый проповедник начала 20-х годов, богослов святоотеческого направления. Могучая, светлая личность владыки Илариона необычайно привлекала и до сих пор привлекает к себе непрестанной радостью о Боге, чистотой и величием души. Вся жизнь святителя – торжествующее, мужественное стояние за идеалы Церкви, завершившееся мученическим подвигом.

Архиепископ Иларион, в миру Владимир Троицкий, родился 13 сентября 1886 года в семье сельского священника Алексия Троицкого. Отец будущего архиепископа служил в Благовещенском храме села Липицы Каширского уезда Тульской губернии. Позже, когда владыка Иларион приезжал домой, в родное село, он всегда служил в этом храме.

Липицы расположены в живописном месте на берегу Оки. «Широка, просторна страна родная! – писал позднее владыка Иларион, – бедна она внешними эффектами, но богата красотами духа!.. И есть всего одно украшение… смиренных селений… – Божии храмы с колокольнями смотрятся в зеркало русских рек. С детства привык… видеть такую именно картину на своей родине, на берегах родной Оки. Взойдешь у нас в Липицах на горку, посмотришь на долину Оки – верст на сорок видно вдаль».

Детство будущего архипастыря прошло в благочестивой атмосфере. Жизнь семейства Троицких отличалась патриархальной строгостью и неукоснительным следованием православным обычаям. Троицкие были родом потомственных священников. О деде Владимира, отце Петре, сохранились сведения как о человеке редкой образованности; среди народа он пользовался большим авторитетом и любовью. Когда он умирал, все жители села пришли к нему проститься и получить от него последнее благословение. Дед и отец священномученика Илариона были похоронены возле храма в Липицах.

Кроме Владимира в семье было еще два младших сына, Дмитрий и Алексей, и две дочери, Ольга и София. Дмитрий, средний из братьев, впоследствии принял монашеский постриг с именем Даниил и со временем стал архиепископом Брянским. Скончался он в 1934 году в тюрьме от тифа. Самый младший, Алексей, также избравший для себя стезю священника, сделался преемником своего отца по служению в Благовещенском храме села Липицы. При большевиках он разделил судьбу новомучеников российских – был расстрелян на Бутовском полигоне под Москвой.

Мать владыки Илариона, Варвара Васильевна, умерла рано; воспитанием детей после ее смерти занималась ее незамужняя сестра – учительница церковно-приходской школы, Надежда Васильевна. Нередко ей приходилось брать с собой на уроки маленького Владимира. Необыкновенно способный ребенок быстро научился читать. А поскольку с раннего детства он все церковные службы проводил на клиросе, то легко овладел и церковнославянским языком. Будучи пяти лет он уже читал в храме часы и шестопсалмие.

Однажды, когда самому Володе было пять лет, он взял за руку своего младшего трехлетнего брата и отправился в город «учиться». По дороге маленький братик от усталости заплакал и стал проситься домой, на что Володя сказал: «Ну и оставайся неученым». На упреки отца будущий архиепископ серьезно ответил: «Папа, не расстраивайся! А как же Ломоносов? Ведь он пешком пошел в Москву – и я тоже решил идти учиться!»

Позже мальчика отдали в Тульское духовное училище. Блестяще окончив его в 1900 году, Владимир поступил в Тульскую духовную семинарию, а после ее окончания, также с отличием, в 1906 году был послан на казенный счет в Московскую духовную академию.

Один из современников владыки Илариона, священник Г.Добронравов, писал: «Владимир Алексеевич поступил в академию в 1906 году, когда чад и угар революционный, проникавший и за стены академии, только начал рассеиваться, но не исчез еще окончательно. И Владимиру Алексеевичу пришлось много пережить, видя, как он говорил, «позор академии, променявшей светлые ризы чистой и трезвой науки на яркие, но грязные разноцветные лохмотья уличной политики», позор той академии, которую он любил, как «свою возлюбленную невесту»… Но гроза не прошла бесследно для Владимира Алексеевича: его всеанализирующий ум не мог успокоиться, пока не отыскал причины, почему пронесшийся шквал захватил столь широкие круги: «…одним из главнейших условий, определивших такой масштаб движения, была бесцерковность нашего общества в его массе, утратившего связь с Церковью, порвавшего с ее исконными традициями… Как только это определилось с достаточной ясностью… он посвятил свои обязательные сочинения и свои досуги разработке вопроса о Церкви и церковности».

Еще учась в академии Владимир Алексеевич сосредоточил свое внимание на историко-догматической апологии девятого члена Символа веры. В историю русской богословской мысли владыка Иларион вошел преимущественно как ученый, посвятивший свою деятельность раскрытию православного учения о Церкви. В академии, сначала будучи студентом, а потом преподавателем, он написал работы «Христианство или Церковь», «Гностицизм и Церковь в отношении к Новому Завету», «О церковности духовной школы и богословской науки», «О необходимости историко-догматической апологии девятого члена Символа веры», «Покаяние в Церкви и покаяние в католичестве» и другие.

Меньше десяти лет владыка Иларион занимался научной деятельностью, но и за этот кратчайший отрезок времени успел сделать немало. «Верую во едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь» – так можно определить направление его трудов. Для владыки Илариона было ясно, что христианство неотделимо от Церкви, что под христианством нельзя «понимать сумму каких-то теоретических положений, ни к чему никого не обязывающих… Христианами тогда следует признать и бесов, которые тоже веруют и от этого только трепещут» («Христианства нет без Церкви»). Христианство – это жизнь в Церкви; именно в Церкви человеку даются силы для того, чтобы не только принять учение Христа о любви, но и исполнить его. У святителя Илариона даже встречается такая, на первый взгляд, дерзновенная мысль, хотя и основанная на словах святых отцов:

«Очевидно, книги Священного Писания не составляют сущности христианства, потому что само христианство не есть учение, а есть именно новая жизнь, создаваемая в человечестве Духом Святым на основе воплощения Сына Божия». «Священное Писание – одна из сторон общей благодатной церковной жизни, и вне Церкви Священного Писания, в истинном смысле этого слова, нет». «Нет христианства, – восклицает священномученик Иларион, – нет Христа, нет благодати, нет истины, нет жизни, нет спасения – ничего нет без Церкви, и все это есть только в единой Церкви!» («Священное Писание и Церковь»).

За время учения в академии Владимир Троицкий был награжден премиями Митрополита Московского Макария и Митрополита Московского Иосифа, был признан лучшим по успеваемости студентом за последние 50 лет существования академии. Владимир Троицкий заведовал издательским отделом Пастырско-просветительного братства при академии, занимаясь изданием и распространением листков духовно-нравственного содержания для простого народа, участвовал в опеке школы-приюта для восьми-девятилетних детей.

В 1908 году Владимира Троицкого за выдающиеся успехи послали за границу. Вместе с группой студентов и преподавателей он побывал в Сербии, Болгарии, Турции, Греции, на Афоне. Об этом путешествии он написал в своей работе «От академии до Афона». С особой болью он переживал отсутствие единства славянского мира. А посещение Константинополя и храма Святой Софии вызвало у него размышления о том, что «самая главная черта византизма – проникновение всей жизни религиозными началами и интересами, это дивное сочетание небесного и земного, это – настоящее богочеловечество, а не наше современное человекобожество» («От академии до Афона»).

Окончив в 1910 году академию со степенью кандидата богословия, Владимир Алексеевич был оставлен при ней в качестве профессорского стипендиата, а через год был назначен исправляющим должность доцента кафедры Священного Писания Нового Завета.

Владимир Алексеевич тщательно готовился к лекциям. Он взял себе за правило: написав лекцию в тетрадке, всегда оставлять ее дома и рассказывать, не пользуясь никакими записями.

Молодой преподаватель обращался к студентам с такими словами:

«…Всякая деятельность в основе своей имеет дарование Духа, а по своему обнаружению и по целям она должна быть церковным служением… Не ради нас даны нам силы душевные и способности различные, а ради Церкви, и не себе должны мы угождать своей деятельностью, а Церкви… Церковное послушание беру на себя и я, восходя на эту кафедру. Ведь только Церковь дает смысл и цену земному бытию; только служение Церкви, по моему верованию и убеждению, дает смысл и цену нашей земной деятельности… Если не служить Церкви – нет никакого смысла во всякой деятельности и незачем тогда жить на Божием свете» («О церковности духовной школы и богословской науки»).

И эти слова владыка Иларион оправдал всей своей жизнью.

С 1910 по 1912 год в свободное от преподавания время Владимир Алексеевич работал над магистерской диссертацией. 1 марта 1912 года он обратился в Совет Московской духовной академии с прошением принять его магистерский труд для защиты. Совет назначил двух рецензентов – профессора М.Д.Муретова и профессора С.С.Глаголева.

11 декабря состоялась защита магистерской диссертации В.А.Троицкого «Очерки из истории догмата о Церкви». Один из рецензентов, профессор С.С.Глаголев, сказал: «Такие книги, как книга господина Троицкого, не часто являются на Руси. Появление их есть праздник богословской науки». А профессор М.Д.Муретов свой отзыв закончил такими словами: «Если бы от меня зависело, я без всяких колебаний признал бы диссертацию Троицкого вполне достойной не только магистерской, но и докторской степени». 16 января 1913 года Святейший Синод утвердил Владимира Троицкого в звании магистра богословия и в должности доцента.

Во время работы над диссертацией, летом 1912 года, Владимир Троицкий второй раз ездил за границу. В этот раз он посетил несколько западных стран и посвятил своему путешествию, которое длилось месяц, очерк «Письма о Западе». Восхищаясь великими произведениями западного искусства, красотой природы, достижениями материальной культуры, Владимир резко писал о «религиозной бедности, религиозном убожестве» Западной Европы и несравнимом превосходстве святого Православия, «превосходстве православного богослужения пред западноевропейским еретическим».

«Наружный вид Кельнского собора может очаровать. Посмотри, какая сложность рисунка, какая сложность художественного замысла, какая масса архитектурных мелочей! И при всем том, какое изящество, какая тонкость работы, какое единство художественного целого!.. Проходит некоторое время, и начинаешь чувствовать, что в этом прекрасном, художественно построенном храме чего-то недостает, и недостает чего-то существенного. Начинает работать мысль, стараясь ответить на вопрос о том, чего недостает Кельнскому собору и всякому готическому храму. Сам собою скоро выплывает ответ: здесь недостает Бога, недостает святости, недостает жизни… О чем говорит Кельнский собор, если к нему присмотреться внимательнее? Он говорит о рационализации христианства на Западе; он говорит о мечтательности болезненной мистики Запада. Рационализм совершенно не терпит церковного благолепия; он желает, чтобы и храмы были так же сухи и безжизненны, как логические схемы, а загнанное и задавленное чувство обращается в чахлый сентиментализм. В рационализме равны и католицизм, и протестантизм… О, как почувствовал я… несравненное превосходство святого Православия» («Письма о Западе»).

2

Подошел Великий пост 1913 года. Молодой богослов не сомневался в своем монашеском призвании, которое для окружающих очевидным не было: душевная одаренность и внешняя красота, веселость и общительность могли вводить в заблуждение относительно его внутреннего устроения и жизненных установок. Но за этими веселостью и общительностью стояла радость о Боге. Один из его студентов, С.Волков, впоследствии писал в своих воспоминаниях: «Иларион любил говорить, что насколько христианин должен сознавать свои грехи и скорбеть о них, настолько же он должен радоваться бесконечной милости и благости Божией и никогда не сомневаться и не отчаиваться в своем жизненном подвиге». А сам священномученик Иларион писал:

«Есть и на земле носители торжествующего христианства, всегда радостные, всегда с пасхальными песнопениями на устах, и лица их – как лицо Ангела» («Вифлеем и Голгофа»).

Выбор монашеского пути для Владимира Троицкого был вполне естествен, грех воспринимался им как страдание: «Как с грехом неразрывно связано его и следствие – страдание, так с добродетелью соединено блаженство» («Вифлеем и Голгофа»), «Сама добродетель есть блаженство, а грех есть страдание» («Письма о Западе»).

Единственным препятствием, которое стояло на пути Владимира Троицкого к монашескому пути, было то, что монах не свободен в выборе послушания. Его могли определить на церковно-административную должность, чего он не желал и к чему не чувствовал призвания. Наконец Владимир Алексеевич все-таки решился и в день празднования Торжества Православия подал прошение о постриге.

Перед принятием монашества Владимир Алексеевич писал своим родственникам:

«Простите меня, дорогие мои, за все мои преступления против вас, ведомые и неведомые. Земно кланяюсь вам и прошу забыть все злое мое. Помолитесь за меня… Иду в путь свой светло и с радостью. Теперь уже томлюсь – скорее бы загородиться от преследующего меня по пятам мира черными одеждами».

Постриг был назначен на 28 марта в пустыни Святого Параклита, находившейся неподалеку от Троице-Сергиевой лавры. Владимир Алексеевич сам выбрал эту уединенную пустынь для своего пострига. На постриг приехали многие преподаватели академии и студенты: настолько была велика популярность молодого доцента.

После того как постриг был совершен, преосвященный Феодор (Поздеевский) дал монаху Илариону мудрое наставление: «Я знаю и не хочу скрывать сейчас, в чем твоя жертва Христу. Ты искушался и, быть может, теперь еще искушаешься любовью к той школе, которой ты служишь, и чувством опасения, как бы иночество не лишило тебя этой школы. Но что такое академия без Христа?! Это пустое место и мертвый дом». Отец Иларион и сам это понимал. Еще за четыре года до этого он писал:

«Что такое богословие? Оно для многих есть только знание богословских истин, но не знание Бога. Знание же Бога есть наука опытная. Только чистые сердцем Бога узрят, и потому истинное богословие должно быть благочестием, и только тогда принесет оно плод по роду своему» («Да не будут тебе бози инии!»).

Вот как пишет о своем постриге сам отец Иларион:

«…Думаю, что не придется еще в жизни пережить такой радости, какую я пережил 28 марта 1913 года. Эта радость у меня не прошла с окончанием обряда… Так все ликовало в душе, так радостно было… По опыту могу сказать, что не напрасно при постриге монашеском постригающий, взем рясу, глаголет: “Брат наш… облачится во одежду веселия и радости духовныя, во отложение и попрание всех печалей и смущений от бесов, от плоти и мира находящих; во всегдашнее же его о Христе веселие и радование, во имя Отца и Сына и Святаго Духа”» («Единство идеала Христова»).

Именно эту чистую радость святитель пронес через всю свою жизнь.

В письме своим родным через месяц после пострига он писал:

«Я мир понял и примирился с ним, и очень жаль, что мир вовсе не хочет примириться с монашеством. А стоит только сознаться: ведь не одна же форма жизни должна быть для всех. Я избрал ту, которая мне казалась, а теперь и оказалась наиболее подходящей. Не жалейте, а сорадуйтесь, потому что я теперь радуюсь. А что значит Иларион? Веселый».

11 апреля 1913 года, в Великий Четверг, отец Иларион был рукоположен в иеродиакона, 2 июня, на Троицу, – в сан иеромонаха, а 5 июля – возведен в сан архимандрита. Началось почти ежедневное служение, приносившее ему новую, особенную радость. Пасху 1913 года отец Иларион пережил особенно глубоко; позже он вспоминал, что читал в ту пасхальную ночь Евангелие по-арабски. Совершение литургии было центром его жизни, красоту богослужения владыка Иларион ставил выше всякой земной красоты, он глубоко переживал каждое слово богослужебных текстов. С.Волков вспоминал: «Величественно и красиво Иларион совершал богослужение. Было нечто возвышенное, легкое и прекрасное в его чтении Евангелия, произнесении возгласов и молитв звучным и раскатистым голосом, властно заполнявшим все пространство обширного академического храма. Столь же звучно раздавался он и в Успенском соборе нашей лавры, и в храме Христа Спасителя в Москве… Он отдавался богослужению всей душой, всем существом своим, как главному делу жизни».

Но прошло всего два месяца, как он был пострижен в монашество, и случилось то, чего он опасался: 30 мая архимандрит Иларион был назначен инспектором Московской духовной академии. Вместо богословских занятий и преподавания ему предстояла полная суеты и отнимающая возможность заниматься наукой административная должность.

С того времени, как отец Иларион был назначен на административную должность, жизнь его совершенно переменилась. Родным он писал:

«Сейчас чувствую больше всего одно: совершенно выбит из колеи, разрушены до основания мои планы и намерения касательно ближайшего будущего, а оно у меня намечено было на целые годы. Настроение подавленное. Дел целая куча, в квартире базар, человек пятьдесят в день перебывает. Письма, телеграммы… Отвечать нужно, а иногда едва одно письмо в день написать ухитришься… Роптать не ропщу, потому что монах – церковная вещь. Личной жизни у него нет – одИн Куда поставят – берись и работай. Три года уж каникул у меня не было, на нынешние было рассчитывал, но вышло не по-моему. Слава Богу за все!»

Через год после пострига он писал:

«Хорошая вещь монашество, но оно прошло мимо меня почти мельком. Беда моя вся в том, что у меня нет одиночества, а без одиночества мне жить трудно; теряется покой».

В 1914 году академия отмечала свой столетний юбилей, но все юбилейные торжества были отменены, началась Первая мировая война. Во время всенародного молебствия на площади в Сергиевом Посаде архимандрит Иларион обращался к собравшимся: