И вышли жабы, и покрыли землю Египетскую.

Исх. 8:6

Морок, который рассеется,

Стоит лишь солнцу взойти.

Сигизмунд Декозлов, рифмоплёт,

«Ода гиене и ждущей её геенне»

Правда рождает неправду, неправда рождает правду.

Чжуан-цзы

Прозреть во чреве

Силы есть только на то, чтоб разлепить глаза, но оно того сто́ит. Да и не слеплять же их вновь, единожды разлепивши.

Вместо неба в алмазах – блин с ушами на фоне потолка с лампочкой. Нет, это даже не блин, это маленькая скуластая мордочка с беспокойными глазками. А вот теперь это уже и не мордочка, это выдающихся размеров рожа – новославянско-печенежская с древнемонгольско-половецким довеском, широкая, как евразийская степь. И снизу присобачено подобие туловища. Прям лукраедка какая-то.

Лукраедка наблюдательна, она заметила, что я проснулся. Не стоит недооценивать лукраедок!

«Очнулись?»

Она ещё не знает слова «проснулись». Не беда, научим.

– Проснулись. Про-сну-лись. Мы изволили проснуться. Бумагу. Дай-те по-жа-луй-ста лист бу-ма-ги. Мне надо записать, пока не забыл.

Пока я не забыл, как вы называетесь.

«Погодите с бумагой. Бумагу заслужить надо».

Это как? Может, встать на задние лапки? Рад бы, да вот правая нога не позволяет ввиду прикованности к оконной решётке.

Прикладывает к своему уху какую-то чёрную плитку. Это он так звонит – наверное, другой лукраедке. «Да, очнулся. Будет сделано. Будет сделано. До свидания, това… Такие люди к нам едут!»

Синхронно перевожу для всех желающих и не желающих с лукраедочьего, который осваиваю на лету: «Такие люди» – значит, «Такие лукраедки»! И следовательно, в данном месте лукраедок скоро прибудет, но где-то в менее везучем месте их из-за этого, увы, убудет.

«Тихо, решётку сломаете!»

Ну сломаю эту решётку, и что? Ещё пару лет накинете к моему и так уже, очевидно, пожизненному? Будет бесконечность плюс два! Да я сейчас вообще вам всё тут нафиг переломаю, вы во мне силы будите прямо былинные. Вы меня заводите. Меня от вас колбасит. Может, я влюбился! Неужто же в лукраедку? А в кого же ещё?

– Зачем на мне кандалы или как это называется? А цепочка эта зачем?

«Это браслет, сами просили. Уже забыли, что ли?»

Врёт как по писаному и знает, что я знаю, что он врёт как по писанному на телесуфлёре. Но не спорить же с лукраедкой. Не спорить же с любимым. Или с любимой? Лукраедка – это она или он? Ставлю на «оно».

– И чем я мотивировал такую странную просьбу?

«Ты чего, серьёзно, забыл? Или ты так прикалываешься? Ты же лунатик. Ты сам боялся упасть и разбиться. И мы за тебя боялись, ты нам как родной стал».

Это вторая, что ли, лукраедка там подаёт свой весомый голос? Точно, оно, и ведь тоже аппетитная лукраедка! Нам нужно больше лукраедок, аппетитных и разных! Жаль, меня на всех вас не хватит.

Упасть и разбиться на мелкие кусочки – конечно, я этого боюсь. Но ещё более меня тревожат возможные негативные последствия такого необдуманного – хоть и непредумышленного – деяния. Вот пойдёт лукраедка босиком по росе – нектар собирать, – и поранит об меня свои нежные щупальца.

– Я передумал. Снимайте цепь.

«Конечно. Сей момент! Уже бегу за ключами».

Лукраедкам весело – и я улыбаюсь, отныне – уговорили – я буду всегда улыбаться, вам не увидеть меня подавленным.

«Оправиться не желаете?»

Ещё как желаю. Пусть лукраедка подержит судно. А второй пусть мне что-нибудь подержит. Я люблю оправляться, когда вокруг собираются мои лучшие друзья – или я не монарх уже?

«Зубки почистить?»

Почистить, почистить. Пёрышки почистить, каждое пёрышко. И подмыться желаю. Я не могу общаться с такими людьми неподмытым. А вдруг до дела дойдёт?

«Ладно, давайте мы вас отомкнём пока, а вы сами оправитесь».

Не хотите судно держать – не надо. Я дважды такое не предлагаю.

– А где тут оправляльня?

«А вот же она! Забыли уже?»

И впрямь забыл. Это чем они меня так вырубили: таблетками или уколом, интересно? Скорее уколом, иначе с чего бы так под правой лопаткой саднило?

– Да, и крем какой-нибудь дайте. Нету – ну закажите к завтрему. До завтра мы с вами доскрипим, как думаете? Вот и чудненько. А то кожа очень сухая – вода у вас, что ли, такая?

«У вас полчаса на всё про всё. Через полчаса вы должны сидеть вот здесь выбритым, сытым и радостно улыбаться».

Раз должен, значит буду сидеть сытым, выбритым и накрашенным. И улыбаться, как ни в чём не бывало. Вот здесь – это значит в закутке – там, за ширмочкой. Там одно кресло – надо полагать, моё, так как оно соседствует всё с той же оконной решёткой, – противостоит четырём другим. Ведь я же не блудник какой-нибудь вавилонский – в постели клиентуру принимать. Между креслами – столик, на котором – ой-ля-ля! – благоухает мой завтрак. Ожил он, хавку почуяв! Условия просто сказочные по сравнению с тем, что сумела сохранить моя память, но лучше б не сохраняла.

А санузел, выходит, располагается ближе к выходу из моего номера – или что это, если не номер? Ну не кабинет же? Чтобы попасть туда, придётся каждый раз вызывать лукраедок, иначе цепь – а в ней всего метра полтора – не допустит несанкционированного доступа к облегчательному снаряду. Или к облегчительному снаряду? Вот же вопрос, достойный груды поломанных копий. А как лукраедки вызываются для профилактического разноса или разбора полётов? Ага, вон кнопочка у изголовья кровати. Живут они, очевидно, по соседству со мной, иначе вряд ли смогут оперативно откликнуться на мой ночной зов – зов одинокого, давно не доенного самца.

Первый опыт борьбы за шаманье дело

Я сижу – выбритый, но не накрашенный, – и улыбаюсь. На мне спортивный чёрно-белый костюмчик в полосочку, прикупленный впрок ещё года полтора назад, на воле, когда начали конкретно сгущаться тучи (и отчётливо запахло серой). Конечность моя снова стреножена – на всякий антилукраедочий случай.

За окном – рябина. Или калина. Ну или бузина. Ягода красновато-оранжевая, но не шиповник: тот, вроде, не растёт пока на деревьях. Всего несколько листьев сопровождают эту ягоду в неспокойном стоянии над моим окном – да и те уже жёлтые. Похоже на октябрь. Нет, вон ещё и зелёные есть, если вглядеться.

И всё-таки мы узнаем правду – надо только вспомнить, что было вчера. Если память не изменяет мне, если она ещё хранит мне старомодную верность, вчера было лето. А если изменяет – да ещё с каким-нибудь лукраедкой? Если с лукраедкой, то побалуется – и вернётся. Как можно выстраивать с лукраедкой сколь-нибудь серьёзные отношения? Значит, всё же сентябрь? Если в Москве, то сентябрь. А если мы в Сочи? Или в Ницце какой-нибудь? Или чёрт занёс меня в Куршевель?

Нет, это не Куршевель. И точно не Лондон. Это не Куршевель и не Лондон, и не Сардиния, и не Флорида. А других мест они просто не знают. Женева? Вена? Париж? Марбелья? Всё это мелковато для таких людей. А где ещё в таком количестве водятся такие люди? Ну, думай, думай!

Слишком много тут эндемичных, прямо-таки автохтонно эндемичных лукраедок, которым противопоказано пребывание за пределами их естественного ареала обитания. Поэтому считаем, что больше всех шансов пересечь ленточку первой пока имеет Москва. Питер чуть отстаёт. Но вот – внимание! – его нагоняет разумный компромисс между ними в виде Бологово! Да, это Бологое, даю свои кандалы на отсечение! Какой спурт!

Но уточним на всякий случай у Крокодайло – уж ему-то всё по долгу службы знать положено! Крокодайло, дружище, куда меня на этот раз занесло – туда же, небось, куда и в прошлый? И напомни-ка ты мне ещё, братец Крокодайло, кто я таков. Ладно, долго думаешь, я и без тебя знаю, вот это-то как раз я и без всяких там Крокодайл помню.

Ох я, гой еси – и не добрый я, да и уж не мо́лодец. Я – недобрый немо́лодец – не проникся, не свыкся, не внял ни намёкам как будто бы дружеским, ни советам угрюмо настойчивым, ни угрозам уж совсем недвусмысленным.

Итог закономерен: теперь придётся жить с цепочкой на ноге и парой лукраедок – злым и добрым – на шее – или бежать отсюда, что представляется задачей не тривиальной. Да, влип, Нострадамус новоявленный, по самый гиппокамп.

Но Ты, наделивший меня пророческим даром, ну хоть Ты напророчь мне что-нибудь про меня самого! Я решительно не вижу себя в послезавтрашних дне и ночи, через год, через десять лет, ну разве что через столетие – и то в виде памятника. Памятников. Памятников и мощей – по ракам да реликвариям. И сувениров, конечно.

– Что это там за звуки – там, на воле?

«Бордюр меняют».

– На поребрик, что ли? Хрустальный ставят, небось?

«Малахитовый».

«Да нет, гранитный вроде».

Нет у этого лукраедки в соображалке ни грамма поэзии – при всей его положительности, – и нет у него в воображалке ни грамма фантазии. И конечно, это не Бологое. Это южнее. Сан-Марьино?

– Дайте карандаш и бумагу.

«Не велено, можно пораниться».

– Дайте, под мою ответственность.

«Ваша ответственность, извините, конечно, не стоит и карандаша с бумагой».

Назовём его Вторым Лукраедкой, чтобы врагов запутать, хоть он и был мне предъявлен первым. А второго лукраедку – соответственно, Первым, да он и выглядит посолидней, повместительней, и блин его более правильной, более округлой формы. И да станут вторые первыми, а первые – вторыми, аминь.

«И о чём это вы всё пишете в этой своей маляве?»

Оп-па, значит, я уже что-то записывал!

– О том, что вижу там, за окном. Могу и о вас написать. Хотите?

Хотите в историю? Хотите попасть в историю? Или войти в историю? Ворваться с переднего, так сказать, – с поэтического – входа?

«Лучше не надо».

Как знаешь. У тебя был шанс, и ты его профукал. Ну ладно, не расстраивайся, да напишу я про тебя, я уж даже рифму придумал к слову «лукраедка»!

– Я не буду ни с кем говорить, пока не получу карандаш. Пока не увижу моих старых записей, карандаша и чистой бумаги.

«Сказано же – не велено. Ну что мы тут каждый раз залупаемся на одном и том же?»

Ух ты! Каждый раз! Значит, в наших отношениях присутствует регулярность? Значит, мы давно уже вместе? Значит, мы – крепкая, устоявшаяся пара? А вдруг мы уже надоели друг другу? Он-то мне точно ведь надоел. А уж не считает ли он себя моей единственной музой? Ха-ха! Как бы не так! Лукраедка-то Второй не менее вдохновляющ! А уж их куратор, который должен зваться Лукраедка Четвёртый, – это что-то, я вам скажу! У него лампасы шириною с Волгу! Ах, как они призывно сигналят: окунись же, да окунись же ты в нас с головой, только, смотри, не потеряй там от восторга эту самую голову!

«Да дай ты ему пока промокашку какую-нибудь. Во, дай ему салфетку».