Посвящается маме, которая прочитала «Дочь Темных вод» во всех ее формах – от неразборчивых детских каракулей до последнего долгожданного воплощения

Первый роман цикла «Легенды Зимнего моря»

Перевод с английского Натальи Алексеевой

Иллюстрация на обложке ShumsterArt

Иллюстрация на форзаце Полины Левиной

Иллюстрации в книге www.shutterstock.com

© H. M. Long, 2023. All Rights Reserved

© ООО «РОСМЭН», 2024

Часть I

ГИСТИНГ – бестелесное существо из места, известного как Иное. Взращивается в Гистовой Пустоши, где вселяется в деревья различных видов. Древесину гистовых, то есть захваченных гистингами, деревьев преимущественно используют для изготовления носовых фигур на кораблях. Когда гистинг становится частью судна, он обретает цель: помогает своему хозяину и защищает его в суровых условиях Зимнего моря. См. также ЧУЖИЕ, ДРЕВЕСНЫЕ ДУХИ.

Из словаря «Алфавитика: Новейший словник Аэдина»

Первая глава
Песня висельника

МЭРИ

Первый дождь, который я вызвала, был скорее туманом, мелкой взвесью над сланцевыми холмами к востоку от Гистовой Пустоши. Он окутал шпиль каменной церквушки, опустился на крышу гостиницы, а потом стек по конькам и дымоходам домов, разбросанных вдоль реки. Его силы хватило лишь приглушить фиолетово-золотистый цвет неба, рассеять в воздухе первые лучи солнца, превращая их в потустороннюю дымку.

Я помню, каким сладким, дерзким и бодрящим казался мне этот дождь. Помню, как он стекал по моим щекам и листьям тиса над головой. В тот миг я пробудилась, и колдовство впервые вплелось в простую детскую песенку.

Мама нашла меня под тисом, смахнула грязь с одежды и крепко сжала лицо руками. Я смотрела на ее запястья со множеством шрамов, но взгляд то и дело возвращался к ее широко расставленным глазам с голубыми радужками, испещренными серыми прожилками.

– Никогда больше этого не делай, дитя, – сказала она ровным, холодным голосом. Над нашими головами шумел тис, вода безмятежно стекала с его узких листьев. – Если ты станешь так петь, тебя заберут. Хочешь пропасть навсегда?

Я помотала головой, неуверенно и испуганно. Ветер полностью заполнил легкие, и я умирала от желания что-то сказать. Еще больше мне хотелось петь, чтобы усмирить боль в груди. Но когда мама говорила таким тоном, я не смела ослушаться.

– Тогда тихо. – Она провела пальцем по моим губам. Ее кожа, от запястий до плеч, скрытая под отцовским пиджаком, была обветренной и грубой. – Ты же не хочешь закончить так, как твоя мама?

В тот день она должна была вернуться в море. Пришел указ, а значит, деваться было некуда. Мама что-то прошептала на ухо моему отцу, поцеловала его в щеку, а затем подошла ко мне и погладила по волосам. Потом устроилась на рундуке, привязанном позади забрызганной грязью кареты, и вскоре та скрылась из виду на длинной дороге между Гистовой Пустошью и сланцевыми холмами. Мама до последнего мгновения смотрела на меня, в ее взгляде читалось прощание и одновременно напоминание о том, что она сказала.

Она не вернулась. Снова началась война, очередная великая война, и место моей матери было на флоте королевы, в одном ряду с тысячами других мужчин и женщин, защищавших берега Аэдина. Но даже в ее отсутствие я следовала запрету. Я больше не пела, по крайней мере, не так, чтобы повелевать ветрами, облаками и, как утверждали некоторые, самой водой. Я не пела целых шестнадцать лет.

А потом сделала первый шаг по стопам матери, и это привело меня прямиком к виселице и грубой пеньковой петле. Увы, мое падение в омут безнравственности вот-вот должно было оборваться – внезапно и грубо.

– Абета Боннинг, – объявил судья в аккуратном белом парике и черной треуголке с помоста виселицы.

За его спиной возвышалась толстая каменная стена форта Элмсворт. Одинокий солдат в красном мундире вышагивал, опустив взгляд и уперев ствол мушкета в плечо, а дуло устремив в небо.

– Это не мое имя, – упрямо пробормотала я, но сердце колотилось так громко, что я едва себя слышала.

Юбки и лиф были испачканы грязью, а исподнее, несмотря на прохладный осенний день, промокло от пота. Слабая и растрепанная, я дрожала, жалея о том, что когда-то покинула Пустошь.

Судья начал зачитывать список якобы моих преступлений, от холода его дыхание превращалось в пар, но я почти не слушала. Ледяной ветер, как всегда, что-то шептал мне. Он проносился над головами тридцати с лишним заключенных во дворе, одетых в ту же одежду, в которой они были арестованы несколько месяцев или даже лет назад. Мужчины и женщины, угрюмые и хмурые, отчаявшиеся и больные. Дрожащие дети, от которых остались кожа да кости, и лишь огромные глаза выделялись на лицах.

Я прислушалась к ветру, борясь с желанием запеть. Разве это не было бы достойным финалом – спеть под дождем во время казни? Все равно помирать, а значит, ни пресловутый флот, ни пираты-убийцы не смогли бы утащить меня в море.

Вот только я бы не умерла. Сердце сжалось от этой мысли. Стоило мне запеть, и казнь бы остановили, а меня вернули бы в камеру ждать, пока за мной придут флотские или кто еще хуже, как когда-то пришли за моей матерью.

«Бывает судьба хуже смерти, дитя», – услышала я в голове голос мамы. И все же сейчас, глядя в лицо этой самой смерти, я не была уверена в маминой правоте.

Как жаль, что я не смогу увидеть ее снова! Ну почему еще пять недель назад, когда меня вышвырнули в большой мир, я сразу не отправилась на ее поиски? Надо было хотя бы попытаться, какой бы безнадежной ни казалась затея. Однако у меня не хватило ни смелости, ни сил. Теперь я умру, так и не узнав, что с ней случилось.

– И кто же ты, если не Абета Боннинг?

Я не сразу поняла, что вопрос задал не судья в треуголке, а пленник, стоявший рядом со мной. Моему товарищу по несчастью надели мешок на голову, но, судя по голосу, он был молод, к тому же говорил с изысканным акцентом, под стать дорогому сюртуку, бриджам и высоким сапогам. Я с удивлением заметила, что его одежда была абсолютно чистой, лишь сапоги забрызгало свежей грязью, пока он шел через двор.

– Они что, дали тебе переодеться перед… этим? – спросила я, игнорируя его вопрос. На всех в форте нападала глухота, когда я называла свое настоящее имя, так что ни к чему было произносить его и сейчас.

Судья все еще продолжал перечислять многочисленные преступления Абеты Боннинг, которой, как я уже говорила, я не была. И эти преступления не совершала. По крайней мере, не все. Некоторые относились и ко мне, но это совпадение. Святой мне свидетель, у меня действительно были все шансы умереть сегодня.

Пленник вытянул вперед связанные запястья, и в скудном солнечном свете блеснули серебряные пуговицы на манжетах.

– Одежда – так, небольшое одолжение.

– И у тебя мешок на голове.

– Верно. Охраняют тайну личности, видать, мешаю кому-то. Давай говори, как тебя зовут, пока мы не предстали перед Святым и он не испортил сюрприз.

– Сомневаюсь, что мы предстанем перед Святым, – пробормотала я. Мне пришлось прижать связанные ладони к желудку, чтобы усмирить его и удержать на месте. Интересно, мой собеседник слышит, как колотится мое сердце? Уверена, что да. – Когда этот люк откроется, мы провалимся прямиком в ад.

– За себя говори… – Он сделал паузу, давая мне возможность вставить имя. – Элизабет?

– Мэри, – призналась я и тут же разволновалась, сама не понимая отчего. Я перевела взгляд на судью, который как раз читал длинную молитву о милосердии к проклятым. Странно, а ведь он не огласил имя моего соседа по виселице и не перечислил его преступления.

– Доброго вам дня, Мэри. – Мой собеседник произнес это церемонно, словно мы были на званом обеде. – Меня зовут Чарльз.

– И вам доброго дня, Чарльз.

Я почти рассмеялась, хотя по звуку это больше напоминало приступ удушья. Я моргнула несколько раз, но с каждым мгновением происходящее казалось все менее реальным. Ветер был таким холодным, что у меня свело мышцы, а кожу щипало. Остальные заключенные молчали, их унылые взгляды были обращены к моему лицу.

Ну конечно, я сплю. Нет никакой петли на шее, никакого палача в черном балахоне, который стоит возле виселицы и держит руку на длинном железном рычаге.

Я опустила глаза вниз, к люку, который располагался как раз под моими потрепанными ботинками и щегольскими сапогами Чарльза.

– Мэри, – снова произнес Чарльз, но уже нерешительно. Я подняла глаза и увидела побелевшие костяшки пальцев, которыми он вцепился в пуговицы на сюртуке. Полоска кожи на шее между петлей и галстуком, единственное обнаженное место, покраснела от холода и волнения. – Не могла бы ты… отвлечь внимание?

Я вдруг испугалась, что охранники услышат нас, и окинула взглядом двор.

– То есть?.. – прошипела я.

– Я набросал план побега… Так, в грубых деталях. Но мне не хватает отвлекающего маневра, – сообщил Чарльз приятным, хоть и слегка напряженным голосом. – Видишь ли, я задолжал самым разным людям в этом городе, включая нескольких солдат в форте. Все они потеряют кучу денег, если я сегодня умру. Поэтому мне надели мешок на голову, хотят избавиться без лишней огласки. До меня дошли слухи, что пара солдат готовы открыть ворота, что выходят на берег реки, чтобы я смог сбежать. Но туда надо еще добраться. Я возьму тебя с собой, если сможешь отвлечь внимание.

Ветер растрепал мои волосы, и каштановые пряди упали на лицо. Я вдыхала холодный воздух, позволяя ему полностью заполнить легкие и раздуть искру… надежды? Ну нет, надежде здесь не место.

Тем не менее ветер продолжал завывать, а искра стала разгораться, превращаясь в чувство, которое я не подпускала к себе с того дня, когда еще ребенком стояла под тисом. Это было так захватывающе и безрассудно, так маняще и совершенно естественно.

Колдовство.

– Я бы могла. – Мой голос прозвучал чуть хрипло. – Но с чего тебе брать меня с собой?

– С того, что ты – не Абета Боннинг, печально известная разбойница, убийца и наперсница леди Адейл Дебо. Может, я и преступник, но не могу допустить, чтобы ты умерла вместо нее. – Чарльз заговорил быстрее, спеша закончить до того, как судья дочитает молитву: – Так что, если бы ты сейчас закричала и призналась, будто ждешь ребенка, я был бы тебе очень обязан.

Безусловно, заявление о беременности могло отвлечь внимание и даже дать временную отсрочку от казни, вот только ветер уже стал частью меня, и я была способна на большее. Это означало нарушить обещание, данное матери, рискнуть и заполучить участь, которая якобы хуже петли. Но жажда жизни уже пылала в моей груди.

– Тогда приготовься.

Я набрала в грудь побольше воздуха и начала петь:

– Когда на борт она взошла, сверкнула сабля, по бокам…

Ветер взметнул бумаги судьи во внезапно потемневшее небо. Серые тучи клубились, с каждой секундой все больше наливаясь и темнея, словно их питал подземный родник. Воздух стал холодным, арктическим, заключенные заметались по двору, истошно вопя, а судья прижал треуголку к голове и начал орать на ошеломленных охранников.

Я едва расслышала, как Чарльз выдавил из себя:

– Да ты – чертова погодная…

Я продолжала петь:

– Два пистолета да кинжал – нет краше девы на войне…

Краем глаза заметила, как солдат в красном мундире, который вышагивал на стене, направил на меня свой мушкет, а к нему уже спешили еще полдюжины охранников. Их двубортные мундиры пылали предзакатным алым на фоне темнеющего неба.

В ушах загудел предупреждающий набат, но я его почти не слышала. Холодный ветер трепал юбки и выдергивал пряди волос из туго стянутого пучка.

– «Но смерть подарит вам не сталь, – сказала дева морякам, —

Мой голос принесет вам смерть и сила, что живет во мне…»

Стремительно обрушившийся снегопад сильно хлестал по лицу, а затем все вокруг погрузилось во мрак. Наступила темнота, густая и жуткая, но я ухмылялась. Вот она, сила. То, чего я была лишена все эти годы, проникло под кожу, очистило разум и обострило чувства. Ветер унес мое дыхание, песня умерла, но теперь это не имело значения. Буря пришла, и она разыгралась.

Кто-то крикнул мне в самое ухо:

– За мной!

Чарльз? Точно, пора бежать.

Мои руки все еще были связаны, но я нащупала петлю на шее, перекинула ее через голову и схватила Чарльза за руку. Мы вместе кинулись к краю виселицы, пытаясь спастись от дождя и случайных мушкетных пуль. Он спрыгнул на грязную землю, затем его руки – чудесным образом ставшие свободными – подхватили меня, и я прыгнула следом.

Под ногами захрустела ледяная корка, и мы бросились наутек. Мимо нас проносились другие пленники, безликие в этом хаосе, и я вцепилась в руку Чарльза. Нельзя было отстать и потеряться.

Я увидела красный мундир, который явно выделялся на снегу. Это был солдат. Я вскрикнула, споткнулась, как новорожденный жеребенок в грязи, но мужчина только отступил назад и махнул рукой одному из своих товарищей, и тот открыл перед нами тяжелую наружную дверь.

Грязь под ногами сменили булыжники. Мы едва успели проскользнуть в дверь, как она снова захлопнулась. Какофония эха пронеслась по каменному проходу, наши шаги и неровное дыхание заполнили пространство.

Чарльз с силой толкнул другую дверь, но она не поддалась. Стоило мне только представить, что она заперта и сейчас придут солдаты, выстрелят из мушкетов и… Я запаниковала. Однако через несколько мгновений дверь с грохотом распахнулась. Чарльз выскочил наружу, и буря снова закружила нас вихрями ветра и снега.

Здесь вдоль форта тянулась каменная набережная, а за ней – река и окраины портового города Уоллума. Четыре приземистых, закрытых речных судна покачивались у причалов, одно из них – с зажженными фонарями, двумя десятками весел, направленных в небо, и открытой дверью. Чарльз бросился к нему, и я поспешила следом.