Бывают неудачные книги о Холокосте. Бывают плохие книги о Холокосте. А бывает «Татуировщик из Освенцима».
Хорошо, плохо это – но Вторая мировая война и ее преступления постепенно забываются. Мы теряем связь с прошлым, отправляются в мир иной последние свидетели той «дивной, злой и смешной» эпохи. Кажется, мы пытаемся сохранить, мы восстанавливаем мысленно (и в творчестве) те события, хотим прочувствовать, разучиваем старые уроки… но все бесполезно. Мы можем помнить их – но не поймем их. И, может быть, то к лучшему?
Кажется, вот писатели и должны строить мосты из дня нынешнего в день минувший. Но, увы, писатели тоже не понимают. Виноват ли тот, кто не понимает? Разве что в том, что берет на себя слишком много, не считаясь со своими возможностями.
Хезер Моррис не поняла. Но ее несчастье в том, что она настаивает: нет, я все знаю, я знаю, я понимаю! Кажется, нет у нее той отсебятины, что была в «Мальчике в полосатой пижаме» (живые еврейские дети в Освенциме – это топ нелепостей!) У Хезер Моррис материал… скажем так, натуральный. Она взялась рассказывать о реальном человеке, которому повезло избежать газовой камеры и крематория Освенцима. Но из-за своей неспособности понять и прочувствовать она провалилась ошеломительно: все по «документам», но фальшь в каждом абзаце, отвратительная ложь, бесчувственность и, хуже того, неуместный смех (и не сквозь слезы, что я бы простила).
Скажите, вы тоже это чувствуете?
«…Она разговаривает с тремя другими девушками. Заметив, что он увидел ее, замолкает. Лале подходит к девушкам, и подружки отступают назад, освобождая место для незнакомца. Они слышали про Лале. Она стоит одна. Он подходит к девушке ближе, вновь привлеченный ее глазами. Подружки тихо хихикают в сторонке…»
Это, позвольте, не встреча близ университетской столовой или рядом с метро. Это так встречаются на территории Освенцима с заключенными лагеря? Хотелось бы поинтересоваться, откуда у измученных тяжелой работой и голодных женщин взялось желание хихикать.
На соседней странице, место действия то же:
«На следующее утро Гита и Дана покидают барак последними. Они выходят, держась за руки, болтая и не обращая внимания на окружающее. Без предупреждения эсэсовец из барака ударяет Гиту по спине прикладом винтовки.
(пропускаю всякие ужасти)
Когда он уходит, к ним приближается капо и быстро бьет каждую по лицу.
– Не забывайте, где находитесь.
Надсмотрщица уходит, и Гита кладет голову на плечо Даны:
– Я говорила тебе, что Лале хочет повидаться со мной в следующее воскресенье?»
Стоит отметить стиль написания. Т.н. сценарный стиль, ныне часто используемый (Хезер Моррис не исключение) мог бы спасти положение: как-никак, можно спокойно опустить все подробности лагерного быта, раз уж в нем не разбираешься. Но в данном случае сценарный стиль (маленькие главки, минимум описаний, сценки явно разбиты по законам кинематографии) – так вот, стиль этот наоборот выпятил все недостатки книги. Избавляясь от описаний, размышлений и мелких деталей, сценарий выбрасывает и чувства, их тонкость, сложность. Вот и получается такое: рассказ о лагере смешон в своей неубедительности – и при этом нет сильной и глубокой человеческой истории, нет характеров, сопереживание не включается, и оттого уже ничем нельзя оправдать отвратительное обращение с историческим материалом (хотя автор явно что-то читала, как минимум знает распорядок дня в Освенциме и особенности работы в «Канаде»).
И, к слову, столь неестественные любовные сцены я встречаю впервые (а на них вся ставка сделана):
«Наткнувшись на ближайшие нары, они вместе падают на них, срывая одежду друг с друга. Они занимаются любовью со страстным отчаянием, не в силах более сдерживать жгучее желание…»
И так далее, и так далее. Не знаю, что рассказывал Хезер Моррис этот злосчастный татуировщик из Освенцима, но я лично сомневаюсь в возможности заниматься любовью в такой обстановке, да еще получать от этого удовольствие, зная при том, что в любую минуту может ворваться лагерная охрана.
Честно, может быть реальный Лале и был конформистом, служил нацистам и прочее, прочее… но, мне кажется, он не заслужил чести быть увековеченным в этаком непотребном виде.
Возможно, что я чего-то не понимаю. Что я не знаю, какого было в лагере. Я не способна осмыслить весь ужас того времени. Не мне, право, размышлять, как они выжили. Но я хотя бы осознаю свое непонимание и не превращаю историю о лагере смерти в любовный романчик с обязательным сексом на нарах, и не тиражирую это на миллионах экземпляров.
Sehr schade.
P.S. Использован кадр из польского фильма 1963 г. «Пассажирка». Жаль, его очень сложно сейчас найти с русской озвучкой.