Дорогие друзья!

«Заколдованное место» —

пять историй, объединенных общей темой,

а также знакомство с героями наших романов.

Надеемся, вы полюбите их так же, как и мы.

Тьмутараканьэйрпорт

Гульнара Римовна Василевская

Угораздило же меня залететь в эту дыру. Забытое всем миром место! Разве это аэропорт? Куры гуляют по летному полю. Плевать они хотели на самолеты. Разбегаются чуть ли не из-под колес. А сами «воздушные суда»! Музейные экспонаты! Еще бы крылья Икара подвесили где-нибудь, чтоб всю историю авиации представить!

Впереди по маршруту нас ждал эпицентр циклона. Вдруг ни с того ни с сего один из двигателей забарахлил, и пилот произвел вынужденную посадку. Так я застрял между Красноярском и Новосибирском, а мне еще до Москвы добираться!

Бреду под моросящим дождем в сторону сарая, который, по-видимому, представляет собой здание аэровокзала. Стараюсь остановить внутреннее брюзжание. Надо успокоиться. Сейчас узнаю, когда будет рейс на Новосибирск. Это все же крупный город, а не какая-нибудь Тьмутаракань. Пришлют резервный борт, не будем долго сидеть. Замечаю боковым зрением девушку, что летела в самолете в соседнем ряду. Она идет в толпе пассажиров к аэровокзалу. Светлая, с косой. Красивая. Подхожу и предлагаю донести ее рюкзак. Она поднимает глаза… с золотинками. В них хочется смотреть. Я ее еще на регистрации приметил.

Девушка поворачивается ко мне, и я снимаю с ее плеча за лямку рюкзак. Ого, не слабо! Тяжелый. В ответ тихое: «Спасибо».

Дальше идем молча. Заходим в здание и глохнем от гула забитого людьми зала, накаленного жаром ожидания. Мы делаем круг почета – все занято. Сесть негде. Подхожу к стене, достаю из своего рюкзака туристический коврик, стелю на пол и приглашаю устраиваться.

Мне удалось удивить девушку. Она улыбается и садится.

– Павел, – знакомлюсь я.

– Люба.

Оставляю ее с вещами и иду узнать про рейс.

Тетка в справочной устало повторяет наседающей толпе:

– Рейса на Новосибирск нет. Информации нет. Когда будет, не знаю. И вообще никуда вылетов нет. Видите, какая погода.

И точно – ветер только разгулялся! Его нарастающие порывы с воем швыряют в потемневшие окна массы воды, которые струями стекают вниз по стонущим стеклам.

Отстаиваю очередь в буфете и возвращаюсь с двумя стаканами чая и с зажатым под мышкой пакетом с пирожками. Люба улыбается, лезет в свой рюкзак и достает яблоко и конфеты.

Пирожки с разной начинкой, поэтому я разламываю первый попавшийся, протягиваю Любе ее половинку, надкусываю свою, вдыхаю и ныряю в детские воспоминания. Бабуля пекла такие же с капустой и луком в тоненькой обертке из теста, через которую просвечивали молотые перчинки. Ее пирожки редко дотягивали до застолья, расхватывались еще на этапе приготовления. Мы с Любой пируем.

Рассказываю ей, что был в командировке в Братске, а теперь возвращаюсь в Москву через Красноярск и Новосибирск. Чем занимаюсь? Энергетик я. А ты? То есть вы? Люба летит в столицу на курсы по реставрации.

За окном черным-черно. Незаметно шум в зале замирает, как будто кто-то невидимый подкручивает реле. Счастливчики расположились на скамьях. На всякий случай опять иду в справочную.

«Ничего не известно. Экипаж уехал. Куда-куда? Отправился отдыхать. Ремонтную бригаду вызвали. Только чего им на ночь глядя ехать? Утра будут ждать. А я что могу поделать? Гостиницы тут нет. До ближайшей? Километров сто. Где живу? В деревне, неподалеку. Только у нас тоже гостиницы нет».

– Как вас зовут? – спрашиваю вежливо, почти вкрадчиво.

– Ну, Зина.

– Зина, Зинаида… Как вас по батюшке?

– Ивановна.

– Зинаида Ивановна, я вас очень прошу, как появится известие про первый самолет на Новосибирск… Запишите, пожалуйста, Павла Демешева! Это я. Мне очень надо.

– Всем очень надо, – говорит тетя Зина спокойно, встает и выходит из своей будки. И я вижу, что она совсем невысокого роста, состоит из сплошных округлостей, включая пучок на затылке.

Зинаида Ивановна идет в буфет, возвращается оттуда к своей рабочей будке с пакетом и бутылкой молока, наполняет миску, что приткнулась рядом, вытряхивает косточки из пакета на картонку. Тут же откуда-то выныривает тощая рыжая кошка. Припала, только острые лопатки горбятся.

Иду к Любе, достаю из рюкзака свитер, скатываю подсохшую куртку, кладу все на край коврика и командую девушке:

– Ложись… тесь.

Она послушно располагается у длинного края, я устраиваюсь за ее спиной, обнимаю и шепчу:

– Извините. Так мы вдвоем поместимся, и будет теплее.

– Я поняла.

Не сплю. Я знаю, что Люба тоже не спит, хотя и не шевелится. Нам тепло. И не только от того, что мы прижались друг к другу. Медленно раскатившаяся по телу волна наполнила каждую клетку током и осела… Вздыхаю. Осела в районе сердца.

Люба тоже еле слышно вздыхает. Чувствую это только потому, что ее волосы легко коснулись моего лица.

– Давайте разговаривать, – шепчу я.

Она осторожно поворачивается ко мне, и ее глаза оказываются напротив моих глаз, губы почти касаются моих губ.

– Люба, почему вы стали реставратором?

– Сколько себя помню, всегда любила рисовать. У нас в Сибири так красиво! Столько храмов. Столько икон надо подновлять. Выучилась на художника. А почему вы стали энергетиком?

– С детства пытался понять, откуда берется электричество. Однажды чуть не засунул отвертку в розетку – увидел, как отец там ковырялся, и лампочка в торшере зажглась. Хотел повторить его опыт, да бабуля вовремя поймала. В кружок меня записали, где цепи разные собирал. Города игрушечные выпиливал из деревяшек и свет к них проводил. Удивлялся, как невидимый ток пробегает по проводам, и загорается лампочка.

Мы продолжаем шептаться, и я узнаю, что Люба – самая старшая в семье, а их у родителей шестеро, и все мальчики, кроме нее. Удивляется, что я один у мамы с папой. Еще восхищается, что был во многих странах. Я, конечно, перья распустил – напел ей про Индию там, про Китай… Люба только по Сибири ездила. Зато пожила на Таймыре. Тут охаю я. Люба летом до дальних скитов добиралась с ненцами на нартах. Оказывается, полозья по траве отлично скользяяя… Мы засыпаем. Она еще спрашивает, почему у меня с собой туристический коврик. Кажется, все-таки ответил, что забирался на Красноярские столбы… Еще она любит чай с вишневым вареньем. И я люблю… Я поцеловал Любу или только хоте…

Просыпаюсь от того, что дятел громко и настойчиво стучит по дереву. Открываю глаза, поднимаюсь – закутанный в шарф старик, в пиджаке и надетом поверх болоньевом плаще, который не сходится на животе, похожий на нахохлившуюся сову, бьет вареным яйцом о край скамьи, а сам смотрит на нас близко посаженными глазами из-под мохнатых козырьков-бровей. Оказывается, уже рассвело.

Люба тоже встает, улыбается мне, потягивается. Я ласково касаюсь ладонью ее щеки, иду в справочную. Тетя Зина сидит на месте, усталая. Узнает меня и, не дожидаясь вопроса, говорит:

– Циклон усиливается. Движется на Москву. Обещали один борт. Я вас записала.

Благодарю, почти кланяюсь, и топаю в буфет. Пирожки закончились, но чаю полно. Румяная веселая буфетчица в белоснежном кокошнике, из-под которого рвется наружу рыжая химия, разливает кипяток из такого же жизнерадостного, как она, трехведерного самовара. А вчера я этого пузана и не заметил!

Люба, умытая и свежая, сидит, смотрит куда-то и еще не видит меня. Встречается со мной глазами, и они радостно вспыхивают. Девушка лезет в свой рюкзак и достает пакетик с кедровыми орехами:

– Везла гостинец на курсы, но не голодать же нам.

Дождь то стихает, то начинает биться в окна, как вырвавшийся на свободу сумасшедший. Люди заняты, кто чем. Старик-сова шумно прихлебывает из эмалированной кружки. Между скамьями носится чей-то ребенок.

Мы с Любой сидим и пьем чай с орехами и конфетами. Заодно выясняется, что оба любим походы, Рембрандта, Наутилус[1]и Арсения Тарковского. Расходимся в одном – Люба обожает собак, а я – кошек.

Звонит мобильный:

– Все хорошо, мама. Нет, еще не долетел. Нас тут по работе задержали. Послезавтра буду. Все хорошо – не волнуйся.

Следом звонок с работы. Я встаю, хожу туда-сюда. Циклон уже добрался до Москвы, и рухнула опора с высоковольткой. Боятся поднимать. Ничего без меня сделать не могут! Даже ненадолго нельзя оставить! Разговариваю то с инженером по технике безопасности, то со своим замом и потихоньку начинаю закипать. Дохожу до противоположного конца зала, все убеждаю, разворачиваюсь и ловлю Любин взгляд. Она смотрит внимательно, как будто не узнавая меня, как в первый раз. Возвращаюсь, сажусь рядом с Любой, опустошенный невозможностью повлиять на ситуацию.

Я вслушиваюсь… Через завывание ветра с дождем прорезается звук. Постепенно он нарастает, превращается в гул… Посуда начинает тоненько дребезжать в буфете. Самолет прилетел! Смотрю в окно – кружит, никак не решается сесть, но потом все-таки приземляется. Ан-24, совсем маленький, ну ничего.

Объявляют регистрацию на Новосибирск. Вмиг выстраивается очередь к окошку. Хватаю Любу за руку и тяну за собой – пошли регистрироваться скорей. Наскоро закидываем вещи в рюкзаки и встаем в очередь.

До нас оставалось человек пять, когда тетя Зина объявляет, что самолет полон, и тут же называет в микрофон мое имя и фамилию. Я хватаю Любу за руку, и мы протискиваемся к окошку.

– Зинаида Ивановна, нас двое. Павел Демешев и Любовь… Как твоя фамилия? – поворачиваюсь к Любе.

– Лазарева.

– Любовь Лазарева. Зарегистрируйте нас, пожалуйста!

– Осталось одно место.

Внутри меня все ухнуло.

– Зинаида Ивановна, голубушка, я вас очень прошу!

– Вы летите или нет? – она строго смотрит из-под очков.

Я смотрю на Любу. Девушка молчит, померкла.

– Лечу! Регистрируйте!

Получаю посадочный и отвожу Любу в сторонку. Говорю, что мне очень надо лететь. В Москве рухнула опора. Она под большим напряжением. Без света вся стройка встала. Говорю, что найду ее в Москве.

– Люба, запиши мой телефон, давай свой!

Она сначала молчит, потом диктует свой номер. Звоню на него, чтобы мой номер записался в памяти ее телефона.

Объявили посадку. Люба провожает меня до двери аэровокзала, дальше ее не пускают. Целую ее в щеку и иду, все время оглядываясь, через летное поле к самолету. Из-под моих ног выскочила курица. Что она делает на поле в дождь? Оглядываюсь назад – двери затворили.

Смешно. Выход на посадку закрыли, а другие двери из аэровокзала открыты, и через них беги до любого самолета. И Люба так может. Догадалась бы. Увидел бы ее еще раз.

Последним поднимаюсь по трапу, снова оглядываюсь – Любы не видно. Сажусь на свое место у иллюминатора. Смотрю в него и ничего не различаю из-за водной пелены. Стюардесса показывает, как пользоваться спасательным оборудованием, потом проверяет ремни.

Срываюсь с места, поднимаю соседа, хватаю с багажной полки рюкзак и бегу по салону, чуть не сшибая бортпроводницу.

– Извините, я не могу лететь.

Стюардесса расставляет руки, пытаясь меня удержать, но я вырываюсь и прошу открыть дверь. Меня выпускают, и вовремя! Трап уже начал отъезжать. Бешено машу водителю. Он останавливается, подъезжает снова. Сбегаю по трапу на зеленую, яркую траву и мчусь к аэровокзалу. Навстречу мне бежит какой-то пузатый человек в мокром костюме и шляпе с опавшими полями с прижатым к животу портфелем. Вместо меня, наверное.

У входа в аэровокзал стоит допотопный пазик. Врываюсь в здание, бегу, огибая людей к «нашей» стеночке. Любы не видно. Оглядываюсь вокруг – пассажиры лежат, сидят, пьют чай, занимаются своими делами. Любы нет нигде. Звоню – ее номер не доступен.

Бегу к справочной. Вместо тети Зины сидит другая женщина.

– А где Зинаида Ивановна?

– Закончила смену и уехала.

– Вы не видели тут девушку? Светленькую такую? Красивую…

– Я тут не за этим сижу.

Возвращаюсь к «стеночке», спрашиваю старика-сову:

– Вы не видели, куда подевалась девушка, светленькая такая, Любой зовут? Мы с ней ночевали здесь.

Старик-сова смотрит на меня из-под бровей-козырьков как в первый раз и молчит. Тут я слышу за спиной дребезжащий голос и оглядываюсь. Это старуха его:

– Глухой он. Краля твоя так рыдала, что диспетчерица ее к себе домой забрала. Я видела, когда в туалет ходила.

Выбегаю из аэровокзала, но пазик уже уехал. Узнаю, у работников, что автобус ходит раз в сутки: «Где живет тетя Зина? В Шмеленках, километров десять отсюда будет».

Пристегиваю на поясе рюкзак и пускаюсь бегом по дороге.

«Тебя уволят! Выпрыгнул из самолета из-за девчонки. Думаешь, не знаю? Замотался бы в Москве и думать бы забыл про нее. Да и как жить на два города? Эта девушка с характером. Едет в Москву учиться! А потом вернется в свою Сибирь и будет реставрировать иконы. А ты? Поедешь жить в Красноярск? Столичный перспективный жених, с машиной, с собственной квартирой. Ты же бесишься от всего, от пробок, от любого затыка на работе. Кофе убежит – уже бесишься! Идешь в поход, а обставляешь себя всеми удобствами. Ты же обрадовался, что осталось одно место на самолет. Ничего не пришлось бы решать. А теперь сам не рад».

Говорю сам с собой и бегу. Дождь все льет, никак не угомонится. Километре на третьем, вижу, что пазик почему-то съехал с шоссе на боковую грунтовку. Сошел с асфальта за следами протектора. Мешок что-ли тащили… Слышу, вроде стонет кто-то в кустах. Мужчина! Голова разбита. Живой!

Перевязываю его, разорвав чистую футболку, пою водой. Это Василий, водитель пазика. Он говорит, а у меня все обрывается внутри. Автобус тормознул какой-то мужик в ватнике. Василий открыл двери, и сразу из кювета выскочили еще двое в тюремных робах с самострелами. Его ударили, а дальше он ничего не помнит.

Мобильный. Только бы была связь. Набираю 112, а там как будто ждали – сразу задавать вопросы. Диктую координаты с телефона, и мне сообщают, что трое заключенных сбежали из колонии. Скомандовали оставаться на месте, ждать оперативный отряд ФСИН[2].

Люба, Люба! Как же я оставил ее? Ждать оперативников? Там женщины. Что уголовникам взбредет в голову? Зачем им лишние свидетели? От этих мыслей меня начинает колотить. Я сажаю Василия на обочине и спрашиваю: «Дождешься оперов?» Он кивает: «Беги. Одни бабы там». Подпираю его со спины рюкзаком, забираю с собой документы, пауэрбанк, налобный фонарик и походный складной нож. Снимаю куртку и укрываю Василия. Рядом кладу бутылку воды. Телефон ставлю на беззвучку, включаю режим отслеживания моего местоположения, бегу по боковой грунтовке, которая ведет в лес.

Я хорошо бегаю, и теперь очень рад, что тренировался на трейлах. По телефону вижу, что пробежал по лесу шесть километров и ничуть не устал. Грунтовка круто сворачивает вправо, я следую по ней и почти налетаю на пазик.

Присев, пячусь назад. Не дышу, слушаю. Тихо. Никого нет? Что с Любой и тетей Зиной? Их убили? Сердце стучит так, что кажется разорвется голова. В пазике никакого движения. Стараясь не хрустеть ветками, подбираюсь в зарослях к дверям автобуса. Они распахнуты, внутри по-прежнему мертвая тишина.

Набираюсь храбрости, вылезаю из кустов, поднимаюсь по ступенькам – никого! Автобус пустой, никаких следов. Слава Богу, крови тоже нет. Куда все подевались?

Прохожусь по салону, заглядываю под сиденья, вижу какой-то шарик. Поднимаю – шерсть… Люба была в шерстяном свитере. Комок круглый и крупный, с перепелиное яйцо. Из него торчат тонкие усики – как специально скрученные.

И тут меня осеняет! Это не усики, это – ножки! Шмель! Люба оставила такой знак в надежде, что их будут искать. Уголовники двинулись в Шмеленки, решили отсидеться там, пока утихнет шум.

Тут начинает вибрировать мой телефон. Прячусь в кустах и беру трубку. Оперативники! Говорю четко, понятно, чтобы на том конце поверили в догадку, чтоб не терять времени на вопросы. Сейчас самое главное – успеть! Передаю координаты автобуса. До Шмеленок около четырех километров.

Иду осторожно, чтобы не наткнуться на бандитов. Схожу на тропинку вдоль грунтовки. Еще светло, следов не видно.

Вышел к Шмеленкам, когда уже стало темнеть. Дождь продолжает сеять. Домов двадцать забираются на пригорок. Который тети Зины? Пробираюсь к крайней избе, что стоит на отшибе. Света в окнах нет. Но дом жилой, во дворе сушится белье. Заглянул в окно, в комнате – никого.

Я чуть не заорал, когда на мое плечо легла тяжелая рука.

– Кого ищешь, мил человек, – голос спокойный, возрастной.

Оглядываюсь – дед как из сказки – с белой бородой и белой рубахе, с посохом в руке.

Спрашиваю, где живет Зинаида Ивановна.

– Полуянова? Видишь на пригорке дом с красной крышей? А чего она тебе сдалась?

Смотрю на дом, там горит одно окошко. Прошу деда войти к нему, а там выдыхаю и расспрашиваю.

Нет, посторонних он не видел. Мужик Зинкин в геофизической партии. Детей трое, старший живет в городе, младшие – у сестры в Полуяновке, в трех верстах от Шмеленок. Я выдыхаю – будем надеяться, что тети Зины дети так в Полуяновке и сидят, маму ждут.

Деду коротко разъясняю, что сбежали зэки, и Зинаида Ивановна в беде, а с ней и девушка Люба. И раз свет горит, там бандиты. Что они с женщинами могут сделать – подумать страшно. Пока я судорожно соображаю, быстро и бесшумно открывается дверь.

Вижу людей в камуфляже. Свои! Быстро пересказываю, что знаю.

Старший расспрашивает деда про хозяйство Полуяновых, что во дворе есть, где сени и входная дверь, какие пристройки. Дед вспоминает важную деталь. В сенях, что под одной крышей с домом, сзади есть маленькая дверка, нагибаться надо, чтоб зайти. «Через энту дверку, Зинка коз загоняет в дом, когда холода наступают, и козлята появляются».

– Дед, – говорит старший. – Надо отвлечь бандитов. Подойдешь к дому, за сараем остановись, покричи Зинаиду, соли у нее попроси. Только из-за сарая не высовывайся! Парень с тобой будет. Павел, пойдешь с дедом?

Я киваю.

– Мы в это время через сени в дом проберемся. Паша, ты тоже на рожон не лезь.

Вышли из дому. Было уже совсем темно. Деду надели темную фуфайку и фуражку, чтоб не светился в ночи, и он выдвинулся, я следом, оперативники – растворились в ночи.

Дошли быстро, дед оказался шустрым и, кажется, совсем не боялся. У меня же сердце ухало как кувалда.

Из дома доносился неявный шум, вроде звяканья посуды, а через мгновение – хриплый рык:

– А ну пей, говорю!

Слышится возня и сдавленный голос тети Зины.

– Вот и умница! Теперь вся ночка наша!

Возникший из темноты старший махнул деду, и тот бодро прокричал:

– Зинка, а Зинка! Соль есть? Я хватился, у меня солонка пустая.

В доме какое-то перемещение. Через минуту раздался голос тети Зины:

– Андрон Никифорович! Ты что ли? – и через паузу. – Постой, сейчас вынесу.

Снова возня какая-то в доме. Опять голос тети Зины:

– Чего-то не вижу тебя. Где ты есть?

Я не успеваю ничего сделать, как дед Андрон выходит из-за сарая и становится перед калиткой. Грудь прикрыта забором, но это же штакетник! А голова вся на виду.

Дверь осторожно приоткрывается, потом распахивается широко. Из дома выходит вся расхристанная Зина с солонкой в руке. Идет и … шатается. Да она пьяна! Доковыляла кое-как половину пути до калитки, как раздался выстрел, и в открытую дверь вывалился лицом вниз уголовник. В то же мгновение выскочивший из-за угла боец сбил тетю Зину с ног и прикрыл ее своим телом. Я бросаюсь из-за сарая на деда, валю его и тоже укрываю собой. И вовремя! Один за одним раздаются выстрелы, и щепки штакетника падают на меня.