Предисловие автора

Однажды, глубокой осенью, вырвавшись из нескончаемого круговорота повседневных дел, я отправился отдохнуть на Кипр. Погода там была уже прохладная, но солнечная, и я коротал дни на пляже, глотая одну за другой взятые с собой книги. Вскоре я ощутил благотворное воздействие мировой литературы на свою нервную систему, вместе с которым ко мне вдруг явилась совершенно неожиданная мысль: почему бы не попробовать самому что-нибудь написать? Мысль оказалась столь острой, заманчивой и в данных обстоятельствах осуществимой, что я немедленно принялся за ее исполнение.

Добыть перо и бумагу оказалось делом нескольких минут, а писать оказалось очень легко. Ручка вцепилась в бумагу. Сюжет разворачивался сам собой, и я едва успевал прочитывать написанное, удивляясь самостоятельности своих героев. Лишь изредка прерываясь на еду и сон, я за несколько дней исписал мелким почерком около сотни страниц. Загорелым и окрыленным я вернулся домой, где был весьма холодно встречен своими домочадцами. Жена отнеслась к моему новому хобби, как если бы я ввел в дом любовницу. Дочь, прочитав пару страниц, сказала, что она воспитана на высокой классической литературе и не может тратить свое драгоценное время на непрофессионала. Терпимее всех оказался сын. Он прочел одну из первых версий романа, сделал массу ценных и бесценных замечаний, заметив при этом, что, будь у меня более простые человеческие слабости, ему было бы легче их простить.

Меня поддержали друзья, которым я показал набросок своего творения. Будучи, как и я, людьми науки, они были снисходительны в оценке художественной стороны произведения, но с интересом и энтузиазмом отнеслись к формирующимся в нем идеям. Они подвигли меня продолжить работу над романом, охарактеризовав его жанр как антинаучную фантастику с элементами наивной социальной утопии.

Закончить работу над романом оказалось много трудней, чем начать. После бесчисленных переделок и доработок в нем каждый раз обнаруживались новые досадные огрехи. Работа над ними приобретала нескончаемый характер. Надо было ставить точку, что я и сделал, решив в будущем никогда не давать сюжету рождаться на кончике пера. Наступит ли когда-нибудь это будущее, не знаю. Могу лишь заверить, что роман далеко не исчерпал фантазию автора.

Несколько слов по существу. Все, что здесь написано, есть вымысел. Все совпадения с реальной жизнью случайны. Упоминающиеся в тексте известные ученые и политики никогда не участвовали в приключениях героев романа. Не было в реальной жизни в Советском Союзе министра теневой экономики. Никто не покушался на жизнь первого Президента России Б. Н. Ельцина во время его поездки в Беловежскую Пущу, и Президент Франции Франсуа Миттеран не предупреждал его о грозящей опасности. Не было всего этого, как и вряд ли когда-нибудь наступит кризис всего человечества из-за слишком высокой производительности труда. Точно так же реальные достижения науки не обещают появления описанных в книге технологий. Нельзя заставить ценные породы рыб непрерывно производить икру. Нельзя встроить в голову человека компас. Не существует и вряд ли когда-нибудь появится подобная Интернету сеть, построенная на телепатии. Нет и не может быть людей, обладающих наследственной памятью, простирающейся на сотни поколений. Тем более нельзя с помощью этих несуществующих инструментов изучать историю. Нельзя производить зерно и мясо, в том числе мраморное, с помощью электричества из воздуха и минералов. Нельзя вырастить дом ни из зернышка, ни из саженца. Неизвестно, наступит ли время, когда скальпель хирурга уступит место электронному стимулятору регенерации органов – эликсиру жизни.

Ничего из всего перечисленного сделать нельзя, хотя иногда очень хочется, чтобы подобное стало возможным. Впрочем, в романе есть вещи, которые лучше бы никогда не стали действительностью.

И, пожалуй, самое главное. Боги не могли быть простыми смертными, как это следует из текста.

Бесспорно лишь одно, будущее очень зависимо от прошлого. Любое действие или бездействие в прошлом может самым непредсказуемым образом отобразиться в будущем. И еще, прошлое, наше прошлое, в том или ином виде может повториться в будущем. Здесь, на Земле или где-нибудь в другом месте.

Следует иметь в виду, что все изложенные в романе мысли принадлежат исключительно его героям. Автор здесь ни при чем или почти ни при чем. Да, он породил своих героев, но дальше, вырастая, они действовали сами, без его участия, как дети, становясь взрослыми, выходят из-под влияния родителей. Автору оставалось лишь отразить на бумаге их мысли, действия и поступки. Сделать это, конечно, мог только он, поскольку вымышленные герои навсегда остаются бесплотными.

Успеха, Читатель!

Пролог
Москва, декабрь 1921 года

Снегопад, накрывший город после полудня, к вечеру усилился.

Холодный северный ветер помогал ему, основательно заметая и так давно не чищенные улицы и переулки голодного, скованного смертным страхом города. Москвичи, те, что не покинули город, сидели по домам, стараясь сохранить остатки тепла и еды и набраться сил, чтобы завтра все же выйти на улицу, кто на работу, а кто за дровами или продуктами. И все же город жил. К концу четвертого года революции он научился выживать в невыносимых условиях. Коренные москвичи уже начали забывать Москву прошлую, хлебосольную и богомольную, а пополнившие город приезжие ее такой и не знали. Для многих из них жалкие комнатушки в нарождающихся коммуналках оказались много лучше всего того, что они видели в своей прошлой жизни. Им город давал неизведанное ранее чувство комфорта и ощущение благополучия.

Одним из таких новоявленных москвичей и был Петруха Марфин. Он только что вышел из дома в Костянском переулке, куда был определен на постой, и направился на службу к Лубянской площади. Недолгий этот путь он проделывал всякий раз, проходя мимо филипповской булочной, что на Сретенке, чтобы вдохнуть сытный запах свежеиспеченного хлеба, разносившийся по всей округе из расположенной рядом пекарни. Нет, Петруха не был голоден. Перед выходом из дома он хватил добрый стакан самогона и закусил хорошим ломтем черного хлеба с луком и пайковой селедкой. Так что согретый изнутри и одетый в добротную кожанку, меховой картуз, хорошей кожи сапоги, он не чувствовал и холода. Все это давало Петрухе чувство глубокого и полного удовольствия и гордости за себя. И то правда, было ему, чем гордиться. В свои двадцать три года он был уже старым солдатом. Уйдя на фронт в 1916 году, он успел повоевать с немцами. Потом его носило по фронтам гражданской войны, а теперь вот к Москве прибился. Случай помог. Повезло. Тогда, чуть больше года назад, его рота отбила у белых обоз с оружием и продовольствием. В одной из телег обнаружилась бочка со спиртом. Что тут началось! Перепились все, кроме Петрухи. Вышло это случайно. Петруха на тот день был в самоволке. Ночевал в соседней деревне у доброй вдовушки, а когда вернулся, то бочка была уже пуста, а хутор, где ночевала пьяная рота, окружил взвод чекистов. Хорошо, Петруха шел к расположению своей роты, не таясь, в голос распевая что-то веселое. Повязали его, конечно, но вскоре освободили, а, узнав, что грамотный, предложили идти к ним служить. Роту же почти всю покосили из пулеметов.

Так вот и стал Петруха чекистом. Работа, правда, досталась ему тяжелая, но очень революции нужная. Определили его в расстрельный взвод. Контриков к стенке ставить. Как говорил важный чекистский начальник, товарищ Вальтер, чем больше мы этой мрази, разных там саботажников, бандитов, беляков и попов в землю положим, тем скорее наступит светлое будущее. Насчет попов, правда, Петруха сильно сомневался, но вот в светлое будущее попасть хотелось поскорее. Уж больно красивым и теплым оно ему рисовалось. Сидит он, Петруха, за крепким дубовым столом в справной избе, обязательно с крашеными деревянными полами, чтобы босыми ногами ходить было приятно, в чистой белой рубахе. На столе каравай белый и крынка молока. На окнах занавески. Солнышко светит. Благодать.

Однако дальше додумать мысли о светлом будущем Петрухе никогда не удавалось. Вот и сейчас, когда уже подошел он к филипповской булочной и почуял аромат свежего хлеба, к которому примешивался запах конского навоза, идущий от коновязи, где обычно разгружались сани с мукой, что-то насторожило его. Рука сама потянулась к маузеру, но тревога оказалась ложной. Под коновязью, где всегда было много соломы, что-то шевелилось. «Собака, что ли», – подумал Петруха, но, подойдя ближе, прямо обомлел. В солому пытались зарыться два мальчугана лет по пять, не больше. Как они оказались здесь, чья злая рука выгнала детей на мороз, на верную гибель, разбираться было некогда. Спешил Петруха на службу, но и бросить здесь детишек не мог. Огляделся по сторонам – пусто и на улице, и в переулке. Даже окон светящихся поблизости нет. Стучать в двери – бесполезно. Никто не откроет, не приютит детишек. Что было делать? Подхватил Петруха ребят в охапку и побежал с ними к себе на службу.

Минут через пять Петруха со своей ношей уже был в караулке. Там было тепло и светло. Народ в караулке был простой – солдаты революции. Детишек приняли без сюсюканья, по-деловому. Освободили топчан, накрыли шинелями, чаю вскипятили. Кое-что из еды нашлось. Оставалось придумать только, что делать дальше с найденышами. Отогрелись они довольно скоро и теперь смирно сидели, прижавшись друг к другу, озираясь по сторонам и вздрагивая при каждом резком звуке или движении. Теперь было видно, что они разного возраста. Старший, ширококостный, крупный, с простым русским лицом, назвался Федей. Ни на какие другие вопросы он не отвечал. Младший, Коля, выглядел более утонченно. В его лице было что-то восточное. Он охотно говорил о себе, но понять что-либо из его рассказов было невозможно.