Европейская философия грешит своим пристрастием к миру культурному, сплошь представленному свободными творческими людьми. Они одни обладают вкусом и знают жизнь, они же ее творят. К таким людям уже второй роман хочет принадлежать Генри Миллер в своём желании стать писателем. Он уже образованный умник, обладающий вкусом. Его уже почитают за писателя и хотят слушать его речи. Но на самом деле этот человек не тот, кто становится в авангард социальной жизни. Ему говорят, что он весь такой европеец, которому нечего делать в границах США. Только и европейские границы таких не держат. Генри Миллер вдохновлён мыслью русской, а там сплошь бунтари и революционеры, даже от реакционистов.
Но если откроете Британнику, вы не найдёте там их имён. Даже упоминания о них нет.
Генри, он же Вэл, бросает жену с ребёнком вместе с сидячей работой, чтобы обрести себя и своё писательство. Его женой становится женщина, способная иметь доход, где бы ни находилась и чем бы ни занималась. Хотя на самом деле ей платят за то, что она - икона, которой поклоняются словно идолу. Ее патроны - ее поклонники. Она - воплощение порока, возводимого в святость - то ли проститутка, то ли гетера, то ли актриса, то ли просто женщина, которая влечёт и не может быть постигнута. И сама в своих поклонниках видит то Христа, то Будду, то требующую помощи подругу. Она любит Вэла и принципиально стимулирует его не зарабатывать иным путём, кроме как писательством.
В данный момент я добавляю последние штрихи и к автопортрету, которому дал название "Неудачник"
Получается ли у него? Видно по очередному томику трилогии Розы распятия. Линейная биографическая история о том, как Вэл с Моной пытаются вести богемный образ жизни на долгах и мелком заработке от жалких работ продавца газет, энциклопедий, леденцов, прислуги в кафе, перебивается бессмысленными комментариями к читаемым Вэлом книгам и воспоминаниями о детстве. Теперь поводом к графомании становятся родственные связи, а не сексуальные, и наверняка они не менее выдуманные, чем сношения с женщинами. Генри Миллер плохо справляется с унынием и затягивается в воронку связей. Таковы и названия книг: Сексус - связи половые, Плексус - связи внутренние, организменные.
Но больше низменные. Истории о матерях куда смутнее, чем обращение к детству и юности. Но рассказы о друзьях и знакомых прошлого неотличимы от общения по эту сторону воспоминания - это практически всегда конфликт церковного с оккультным, рассказчика-сказочника с верующими. Генри Миллер играет в импровизацию, его писательский гений именно гений - сила дьявольского вдохновения, не приходящая без бурения дыр в душе. Чтобы вдохновиться, ему нужно было пройтись по окружающим персонажам язвительным взглядом и продавать подобные "натюрморты" под именем жены для пущей популярности. Ему нужно было описывать пошлые сцены. Ему нужно было пренебрегать гостеприимством хозяев, сдающим квартиры в кредит, а напоследок устраивать в них бедлам. Ему нужно было приносить в жертву Библию, производя таким образом оккультный ритуал. Генри Миллер познаёт реальность вне религии, как бы ему ни хотелось быть близким к видению истины. Но гению это не нужно - ему нужно воспользоваться верой ради аудитории, он творит заклинание из всего того, что составляет антураж его мысли, чтобы рассказать сказку, намеренно извращающую мораль. И слушают его дети и старик-методист - верующие.
" - Нельзя же до бесконечности облапошивать простофиль.
- Облапошивать? Да все, кто даёт мне деньги, без труда могут себе это позволить. Я делаю им одолжение, а не они мне, запомни"
Сам же Миллер охотно верит таким же странствующим волшебникам, как и он сам. Его откровенно заинтересовывают индийские колдуны и мистический юноша-полиглот, предсказывающий будущее по гороскопам и излечивающий рак. Ему интересна та философия, которая превращается в эзотерический буддизм.
"Все, чего я требовал от слушателя, когда закруглялся, - это хотя бы видимость понимания. Благодаря длительной практике я овладел искусством вкладывать в слушателя какие-то основы, просвещать его ровно настолько, чтобы я мог потом обрушивать на него свой словесный фонтан. Так я одновременно сообщал ему некие знания - и вводил в заблуждение. Когда я видел, что он начинает чувствовать себя уверенно, я выбивал у него почву из-под ног. (Не так ли действуют мастера дзен-буддизма, когда лишают своего ученика опоры, с тем, чтобы дать ему взамен другую, в действительности опорой не являющуюся?)"
Не исключено, что потому, что он удобно и эклектично вливает в своё знание все подряд, создавая иллюзию энциклопедического знания. Генри и сам продаёт энциклопедию - Британнику, но хочет продавать своё видение, свой вдохновенный мистицизм. Его благодарят за прекрасно потраченное время тет-а-тет. Бесплатно. И он сам, обозлённый, живет за чужой счёт, расчёт которого ведётся временем злобы. И потому его нужно перекрывать встречами в кафе, походами в водевили и прогулками. Буддизм же не апеллирует к милосердию - он апеллирует к ненависти миру. Оккультному же буддизму не чужды развлечения.
"Не знаю почему, но всякий раз, пообщавшись с адептами веры, я немедленно начинаю испытывать обостренный голод и жажду - проще говоря, стремление проглотить и выпить все на свете, что того заслуживает."
В том и состоит истина: гений есть отказ от источника истины. Пока художник служит своему гению, он не способен сотворить ничего осмысленного. Генри Миллер вот просто хочет пользоваться верой, потому что привык жить в долг, а настоящее доверие - кредит неисчерпаемый. Но, видимо, фокусы сексуальные с членами по знакам зодиака проходят в тексте лучше, чем фокусы в стиле философских комментариев, так что приходится их превращать в оккультную мистику или пророчество конца света - причём света старого, олицетворенного Европой, когда Азия оказывается не просто бессмертной, а невозможной к смерти из-за крайней метафизичности. Гений отрицает ремесло в пользу чистого искусства, о котором не смыслит ничего, а потому превращает в чудачество.
"Понимая, что игра в очередной раз проиграна, я надевал маску шута и начинал фиглярничать. Нёс все, что в голову придёт, чем нелепее, тем лучше. Не скупился на откровенные оскорбления в адрес присутствующих, но никто не обижался. Казалось, я борюсь с призраками. Вечная борьба с тенями"
Гений хочет жить субботним днём без Творца, ища вместо него еврея в любом американском мигранте, чтобы отдать ему честь. Но честь отдаётся возбужденному на чуждой почве вычурному национализму ирландцев, поляков и немцев. Он ведёт свою эволюционную родословную не от простейших, а от каббалистического Адама, отвергая вместе с дарвинистами Адама истинного, принёсшего в мир грех. И остаётся только Мона - икона, которой не нужно молиться, чтобы стяжать любовь, но которая не поговорит с Вэлом, потому что он не друг, а муж. И вместо молитв будет литься сплошной комментарий к тому, чего не должно было быть, но удобно создаёт видимость личности - в мнении. Чтобы быть человеком нового света каждый слушатель и создатель этой сказки захотели перевоплотиться в создателя, провозгласив источниками людей, их произведения и культурный абсолют: в этом смысл "заката старого света".
"Господь создал мир и остался в нем: в этом смысл творчества"