– Лёнька, выходи за меня замуж.
– Что?
– Тьфу, прости! Я действительно не хотела. Женись на мне! Я хочу.
– Ты… чего вдруг?
– А ты разве не хочешь?
– Я всё время хотел, а теперь боюсь.
– Так ты не бойся. Я поняла, что если мне предложат выбросить на…
«Пи-и-ип!» – сказал эсхрометр.
– Извини, не хотела. В общем, не нужна мне никакая наука, если ты со мной не будешь, Лёник. Я эту штуковину молотком изобью.
«Пи-и-ип!» – сказал эсхрометр.
– Извини, это я негативную эмоцию выбросила. Я буду хорошая, я тебя изводить не буду… только по четвергам, ладно?
– …Эх, Нателка… Нателка… белка…
– Меня в школе звали Тарахтелка. Нателка-тарахтелка. А белка – это можно. Белка – это ничего. Я покрашусь в белый цвет, потому что белка… к Нобелевской церемонии.
– Как к церемонии?
– Ты что, с ума сошёл? Нас же выбрали.
Наши славные предшественники, стоя в этом зале, использовали Нобелевскую лекцию для описания теорий и опытов, открывающих человечеству новый взгляд на мир. Юджин Вигнер сказал с этой кафедры: «Физика не пытается объяснить природу. Она пытается только объяснить закономерности в поведении вещей». Закономерности, которые обнаружили моя жена и я, находятся на стыке естественных и социальных наук. С беспристрастностью, свойственной физическим законам, они сообщают нам о грядущем бедствии, подобного которому наша планета не видела уже многие тысячелетия.
С момента первых эсхрометрических замеров поверхности Земли уровень человеческого негатива в среднем не уменьшился: полтора бодуэна в секунду. Но треть срока, предсказанного нами полтора года назад, уже прошла. Через три года Земля останется без этического поля, а человечество – без интуитивных представлений об этике.
Мы верим, что такое уже происходило на Земле. Мы думаем, что легенды о Всемирном потопе и падении Атлантиды являются доисторическим отголоском гибели предыдущей цивилизации нашей планеты: гибели от этического голодания. Мы верим, что священные книги древних народов несут в себе частичное противоядие – в виде непреложных этических законов-заповедей, выполнение которых замедляет детериорацию поля.
Мы не знаем, возможна ли жизнь без этического поля. Мы даже не знаем почти ничего о происхождении этого поля. Насколько разница между жизнью сто лет назад и в наши дни обусловлена тем, что тогда поле Земли было, по-видимому, в десятки раз мощнее? Мы знаем, что и тогда случались войны, кровопролития, преступления, наконец, охота ради развлечения.
Мы считаем, что необходимо срочно мобилизовать все ресурсы для исследования этой проблемы и способов её решения. Мы охотно жертвуем на это всю сумму нашей премии, как и сумму полученных нами за два последних года четырёх международных наград: мы опасаемся, что через три года эти деньги будет некуда вкладывать.
Пока способ не найден, мы хотим обратиться к жителям Земли с наивным и почти безнадёжным призывом: не будьте злыми! Впервые слова «доброта спасёт мир» становятся не фигурой речи, а реальным физическим законом.
…В центре сунэгбар-тусейбожа горел огромный противный тув, от которого медленно расползались ручейки разноцветной лавы. Все тавры, стоящие в очереди – их было не больше десятка, – грелись около этого тува, а люди – не меньше пятидесяти – предпочитали прятаться от жары по углам, где специально для них работали кондиционеры.
Павел неожиданно подумал о таврах без раздражения. В самом деле, чего раздражаться? Спасли, приютили до поры, обогрели… да, обогрели, не то слово… теперь охлаждают. Кондиционеры охлаждали температуру до плюс сорока пяти градусов – ещё чуть-чуть, и ни один тавр не мог бы находиться в помещении. Терпят ради нас, хотя сунэгбар-тусейбож был построен для своих. Настоящие ангелы небесные, хоть и с рогами. Вот что значит сильное – как его бишь? – этическое поле.
Было и ещё одно приятное нововведение: на входе под надписью на местном языке красовалась самодельная, но приемлемая вывеска «БЮРО ПО ТРУДОУСТРОЙСТВУ». Заодно вспомним, как это называлось там, у нас, хмыкнул про себя Павел. В прошлом году, в общежитии для эвакуантов, девушка по имени Вита ловко рифмовала: «Сунэгбар-тусейбож / для меня непригож, / не хочу я расстаться с последней из кож…» Вообще язык изо дня в день засорялся таврскими словами; Павел от души похвалил себя за то, что, думая только что о кондиционерах, не назвал их жейтрадуннами.
Стоящий у входа бейшерр (ну да, как это по-нашему сказать – привратник? Швейцар? Охранник?) был человеком; его приветливое лицо было чем-то знакомо Павлу – то ли по общежитию, то ли ещё по той жизни. Бейшерр приветствовал безработных тавров и людей – каждого на своём языке – и раздавал всем анкеты.
– Лижандоожзкии! – раздался голос из-за одного из столов.
– Левандовский, – машинально поправил Павел и уселся напротив чиновника.
Это была тавриха, а не тавр – совсем недавно он твёрдо научился их различать по форме рогов. Поверх мохнатого тела на таврихе было некое подобие шубы, и всё равно она дрожала от холода.
– До-обрый де-ень, меня зовут Жнурр, – сказала она.
– Павел, – отрывисто произнёс он, хотя понимал, что его имя ей известно. – Я учитель физкультуры.
– Учи-итель физкульту-уры… – проблеяла Жнурр. – Есть заявки. Но вы можете работать при комнатной температуре?
– Шестьдесят градусов? Боюсь, что нет.
– Вот ви-идите… О! В Агайбагде хотят организовать школу-интернат для ваших детей, и там может понадобиться учитель.
– Я слышал про ваш Агайбагд, – огорчённо сказал Павел. – О нём все слышали, вот беда. Там уже наверняка сто таких же, как я, слетелось… и половина, наверное, с блатом.
Жнурр сочувственно поглядела на Павла.
– Я не знаю, что такое «бла-ат», но, если там вы и сто таких, как вы, нет никакой причины выбрать не ва-ас. А вот если там будут сто таких, как вы, но вас там не бу-удет…
– Я понял, спасибо. Пошлю биографию.
– Искренне желаю вам успе-еха. Вы в каком городе жили там?
Павел ответил.
– О, так интере-есно: я видела альбомы! Музеи, произведения искусства, архитектура, восхити-ительно! Прекрасный город…
– Был, – сказали они хором и попрощались друг с другом.
По дороге на выход Павел ещё раз поглядел на симпатичного полузнакомого бейшерра – тот объяснял пожилой таврихе с выцветшим мехом, как заполнять анкету.
– Слушай, приятель, – окликнул его Павел. – Ты откуда так здорово по-ихнему выучился?
– Так я же в Байдажерне учусь, на физфаке.
– Молодец! – одобрил Павел. – А здесь тогда чего работаешь?
– Деньги нужны, – улыбнулся бейшерр. – Стипендия есть, но её не хватает, а у меня жена… на восьмом месяце.
– Крут! – диагностировал Павел. – Ты ж, наверное, мой ровесник?
– Мне сорок, – ответил бейшерр.
– И мне сорок! – обрадовался Павел. – А ты там чем занимался?
– Работал в институте, – весело сказал бейшерр. – Но тут наука такая, что нам ещё учиться и учиться.
– А я в школе работал, – сказал Павел. – Ладно, мне бежать пора. Меня Павел зовут. А тебя, кажется, Леонид?
– Почти, – сказал бейшерр. – Не Леонид, а Лион. Можно Лёней.
Жил да был Голос. Он жил в телефонных проводах. Вернее, так: он жил в телефонных проводах, потому что больше нигде жить он не мог. Выражаясь более современным языком – у него не было Постоянного Носителя. Так бывает, хотя и не часто.
Откуда же взялся Голос? Мы не знаем. Может быть, возник сам собой. Говорят, что-то подобное может случиться, когда количество электронных переключателей на телефонных станциях мира достигнет некоторого критического порога – что-то вроде числа нейронов в человеческом мозге. А может, всё было и не так. Возможно, это был чей-то потерявшийся Голос. По крайней мере, самому Голосу второе предположение нравилось больше – это оставляло надежду на то, что он найдёт-таки свой Носитель.
Но найти было не так-то просто. Все люди, пользовавшиеся телефонами, имели свои собственные голоса, а наш Голос был очень ненавязчивым. То ли из боязни, что его обнаружат, то ли от какой-то особой природной скромности он никому не хотел мешать. Однако время от времени ему приходилось чуточку нарушать это правило…
Чтобы не умереть.
Дело в том, что Голосу нужно было всё время говорить, а точнее – разговаривать. И поскольку никого другого в проводах не было, он мог разговаривать только с людьми, которые пользовались телефонами. Конечно, он не говорил им, кто он на самом деле. Он просто изображал других людей. За свою не очень долгую жизнь (мы полагаем, что он родился в 60-х годах в Соединённых Штатах – но никто, конечно, не знает точно)… так вот, за всё это время он прослушал уйму телефонных разговоров и мог при желании прикинуться и маленькой обидчивой девочкой из Норвегии, и иранским полковником авиации в отставке, и любым другим человеком.
Сам он почти никогда никому не звонил. Только в крайних случаях, когда ничего другого уже не оставалось. Тогда он звонил кому-нибудь наугад и делал вид, что не туда попал. Или что он проводит телефонный опрос на тему: кого вы больше любите – кошек или собак? «Пежо» или «Тойоту»? Были у него и другие игры подобного рода. Но, как мы уже сказали, он был очень ненавязчивым Голосом, и делал так только тогда, когда больше говорить было не с кем. А говорить, точнее, разговаривать, было для него самым главным в жизни.
К счастью, телефонная система мира была огромной и шумной: в среднем, каждую минуту на планете происходило около шестисот двадцати тысяч телефонных разговоров. Голос слушал и выбирал. Услышав, что где-то включился автоответчик и голосом хозяйки телефона сообщает, что никого нет дома, Голос мчался по проводам к этому телефону, и – оп! – звонящий на том конце провода слышал, что хозяйка телефона, прервав свой автоответчик, отвечает сама. Конечно, это был Голос. Он переключал звонящего на свою линию и отвечал ему нежным голосом его девушки: «Ой, привет, я только вбежала, слышу – а ты уже мой автоответчик ругаешь!»
Звонящие никогда не догадывались, что их немножко обманывают. Конечно, Голос не знал многого из их жизни и иногда ошибался. Но он быстро научился сдвигать разговоры в такие области, где вовсе не нужно знать, кто где родился, сколько у кого детей и денег, и так далее. Да люди и сами частенько любят поболтать на отвлечённые темы или вообще ни о чём. Если же иногда и выходила промашка, то Голос притворялся простуженным или устраивал в трубке помехи.
Иногда Голос даже помогал своим собеседникам. Когда он слышал, что кто-то в сердцах бросает трубку, он перехватывал линию в самую последнюю минуту и говорил человеку, оставшемуся на проводе: «Ладно, извини, что-то я разорался сегодня… Устал на работе. Так и быть, мы поедем летом на озеро… только не называй меня больше занудой!» А потом звонил бросившему трубку и, изменив голос, говорил: «Спокойной ночи, милый… Я была не права, не обижайся, пожалуйста. Это же ясно, что ты устал сегодня и не в духе обсуждать планы на лето… Давай лучше поговорим об этом в выходной».
Так и жил Голос, разговаривая. Вернее – жил разговорами. Он не мог жить без разговоров. Если он чувствовал, что говорящий с ним человек собирается дать отбой, он снова начинал «вполуха» прослушивать всю мировую телефонную сеть. И заканчивая один разговор, тут же перескакивал на другой. А как он начинал разговоры, вы уже знаете.
Так и жил бы себе Голос в проводах, разговаривая со всем миром и не особенно сожалея о том, что нет у него Носителя. Но случались с ним и неприятные приключения.
Однажды он застрял в телефоне-автомате провинциального городка: сильный ветер порвал провода, и Голос не мог вернуться в мировую телефонную сеть из маленькой местной сети автоматов. Автоматы были исправны, но не имели связи с миром из-за обрыва кабеля.
Единственное, что спасло Голос, – на вокзале в одной из кабинок трубку не повесили на рычаг, и она болталась на проводе, издавая гудки. Голос весь сконцентрировался в этих гудках, они стали громче, сложнее, и звучали теперь почти как мелодия, сыгранная на органе. На вокзале было много людей, они знали, что телефоны сломались – но они разговаривали между собой, Голос мог слышать их слова, особенно когда они говорили недалеко от его автомата. А люди, проходя мимо, могли слышать его музыкальные стоны из трубки. Пару раз какой-то ребёнок подходил к его будке, слушал гудки, потом брал трубку в руки и кричал в неё: «Алло, мама, алло!» Позже кто-то другой – взрослый, но не совсем нормальный – долго ругал телефонную станцию, обращаясь непосредственно к тому аппарату, где застрял Голос.
Конечно, это были не разговоры, но Голос выжил, проведя жуткую ночь в лихорадке коротких гудков и отрывочных фраз, почти не чувствуя себя, но чувствуя, что ещё жив. Так иногда себя чувствуют заболевшие люди – ничего, кроме пульса, который накатывается и отступает, как большая груда красных камней или громкие гудки в трубке неисправного телефона…
Наутро линию починили, и Голос вернулся в мировую сеть в сильном испуге. С тех пор он стал осторожнее и избегал телефонов в таких местах, связь с которыми может легко прерваться. Но был и другой случай, который напугал его ещё больше.
Дело было в Нью-Йорке – в большом городе со множеством телефонов, где, казалось, ничего плохого не может случиться. Голос болтал с одним пьяным банкиром, звонившим из бара домой. Жены банкира на самом деле не было дома, и Голос успешно изображал её неискренний смех… когда вдруг почувствовал, что слабеет: напряжение падало, падало очень быстро. Это был тот самый, знаменитый black-out Нью-Йорка, неожиданное отключение света, которое принесло сотни самоубийств во внезапно обрушившейся на город темноте.
Но темнота не страшила Голос – ему грозила обыкновенная смерть на быстро остывающих микросхемах, потому что на телефонных станциях электричество тоже пропало. Существовали, конечно, телефонные сети других городов и стран. Но он знал, что не успеет перегруппироваться так быстро – Нью-Йорк был слишком серьёзным «нервным узлом», а напряжение в сети падало с катастрофической скоростью.
И тогда он решился на отчаянный шаг. Он, собственно, и не догадывался, что такое возможно. Дикая и спасительная идея пришла к нему в голову… да нет, не в голову, ведь не было у него никакой головы! – но именно мысль о голове и пришла к нему в ту секунду.
Он оккупировал мозг пьяного банкира.
Это вышло так неожиданно – сумасшедший порыв, только бы выжить, даже о ненавязчивости своей он позабыл совершенно – и первой мыслью после скачка была радостная мысль о том, что он ещё жив. Но сразу же вслед за этим Голос ужаснулся и своему поступку, и тому, куда он попал.
Всё было ненамного лучше, чем тогда в автомате. Мозг банкира оказался жуткой помойной ямой. Человеческие нейронные сети по своему устройству были космически далеки от привычных Голосу телефонных сетей. А алкоголь, темнота и паника только усугубляли хаос: образы, приходившие из реального мира через органы чувств, причудливо перемешивались с сюжетами из банкирова прошлого и с какими-то уж совсем сюрреалистическими картинками, нарисованными больным воображением этого человека, который провёл слишком много времени среди бумаг с колонками цифр.
И теперь уже не музыкальным гудком из трубки, а нечеловеческим криком из человеческой глотки кричал Голос. И словно в ответ ему закричали сотни других голосов Нью-Йорка, погрузившегося в темноту…
Мы не знаем, что случилось дальше с банкиром, мозг которого Голос занял во время «затмения». Но сам Голос наутро опять был дома, в проводах мировой телефонной сети. После этого он провёл две недели, кочуя между Японией и Европой: слишком сильно его напугали Штаты, и он отдыхал подальше от них, наведываясь даже в Россию, где телефонные линии не отличались качеством, зато разговоры были самыми длинными и интересными.
Именно в это время, после нью-йоркской истории, он всерьёз задумался о Постоянном Носителе. Как мы говорили раньше, он считал себя чьим-то потерянным голосом. Предположение, что он родился таким, какой есть, без Носителя, ему совершенно не нравилось, и он старался отогнать эту мысль подальше.
Но вредить голосам людей, захватывая их носители, не хотелось. Кроме того, после случая с пьяным банкиром Голос понял, что человеческий мозг ему вообще не подходит – он был совершенно другим существом. И тогда он начал искать, пробуя всё, к чему имел доступ.
Он начал с компьютеров – их в то время как раз стали соединять друг с другом через телефонные провода. Голос легко научился превращаться в текст и вступать в дискуссии в конференциях и электронных чатах. Но говорить не голосом, а текстом было для него… ну, всё равно как для человека – пытаться рассказывать что-то с завязанным ртом. Да и разговоров тогда в сетях велось маловато, а ответы в них зачастую приходили с большим опозданием.
Потом он нашёл несколько интересных военных проектов, однако там многослойная система секретности исключала свободное переключение с одного разговора на другой. Да и о многом ли поговоришь с военными или через военных, будь у тебя даже самый хороший Носитель?
Что касается телевидения – у Голоса ничего не получалось с изображением. Если тексты казались ему слишком простым и медленным языком, то телеизображение, наоборот, было языком сложным и вообще иностранным. К тому же и тут было больше монологов, чем разговоров.
На радио дело обстояло значительно лучше. Голосу даже удалось симулировать небольшую весёлую радиостанцию, для которой он подыскал специальный телефон. Аппарат находился в подсобке одного института – помещение было завалено мебелью, и никто не помнил, что там есть телефон. Так что Голос мог спокойно давать этот номер слушателям своих ток-шоу. И слушатели, сразу же полюбившие новую радиостанцию, постоянно звонили ему, чтобы поговорить с разными знаменитостями, которых он с лёгкостью «приглашал» – то есть просто говорил их голосами. Это было, пожалуй, самое счастливое время в его жизни, и он снова стал забывать о том, что у него всё-таки нет Носителя…
К сожалению, через полгода подпольная радиостанция стала такой популярной, что скрываться было уже невозможно. Люди из Налогового Управления разыскали и заброшенный телефон, и передатчик, которым пользовался Голос. Передатчик, кстати сказать, стоял всё это время на выставке в магазине радиоаппаратуры. Это была демонстрационная стойка, её исправно включали каждое утро. Владельца магазина оштрафовали на крупную сумму за несанкционированный выход в эфир, хотя для него самого, как и для многих других людей, эта история так и осталась большой загадкой. Впрочем, в деле о фальшивой радиостанции фигурировал и другой передатчик, находившийся на трансатлантическом лайнере. Как разобрались с ним, нам не известно; но похоже, всё действительно было не так просто, как могло показаться вначале.
После краха радиостанции Голос вернулся к перехвату автоответчиков и к другим старым играм, позволявшим ему постоянно говорить, а точнее, разговаривать. И опять мысли о Носителе подтолкнули его на поиски.
И он нашёл.
О проекте
О подписке