Часть 1. Милиционер Сергеев

Субъективная сторона

Субъективная сторона преступления – это внутреннее психическое отношение лица к совершаемому им общественно опасному деянию.

Побывавшие в Штатах рассказывают, что каждый законопослушный американец полагает своей святой обязанностью заложить ближнего. Да и дальнего тоже. Попробуй там пустую сигаретную пачку из машины выбросить – тут же найдётся сознательная домохозяйка и застучит: кто, где, когда – и номер машины в придачу.

«Стук, стук! Это я, твой друг!» Прямо бальзам на сердце тамошних копов! Правда, недоброжелатели базарят, что дело тут вовсе не в гражданской сознательности, а их доброхотам процент со штрафа капает. Наговоры. Лично я в такое ни в жизнь не поверю! Хороших людей всегда стараются оболгать. По себе знаю…

Если бы у нас так было, полстраны давно бы уже в тюрьмах сидело, а вторая половина их охраняла. Но, к моему глубокому сожалению, те великие времена канули в Лету. Но ведь было же! Было…

Стучали. С упоением и наперегонки… Кто – за комнату в коммуналке, кто – за тёплую должность. Но попадались и такие, что из любви к «искусству»! А щас?

«Да как вы смеете? Да что вы за кого меня принимаете?»

А чего парятся? Я им что, групповой секс без резины предлагаю? Хорошо хоть зэки – люди бесхитростные и без понтов, а то потолковать по душам было бы не с кем. Ваще! И выступал бы тогда один… Без ансамбля. Один… бля!

Дежурство в оперативной группе – обязанность хлопотная и неблагодарная, а пользы – ни на грош. Только один вред для здоровья. Сутки на ногах, а свои материалы будь любезен, исполни в срок. А текущая почта. Отказные. Отписанные для проверки заявы. ОПД. ОРД.

Ещё и отчётная документация по работе с негласным аппаратом, и не подумайте, что я говорю о специальном устройстве, что глухие себе в ухо вставляют.

Я не знаю, как там у них в Штатах, а наша опергруппа состоит из представителей уголовного розыска, охраны общественного порядка и следствия… Но со следака, что возьмёшь? Интеллигенция райотделовская.

Они люди капризные, занятые и не чета нам, грешным. И обращаться с ними надо бережнее, чем с мумией фараона Тутанхамона в Египетском национальном музее: вывозить только на откровенный криминал, да чтобы с понятыми, да чтобы факт был, что называется, «на лице»! А ты шарахайся по подвалам и по притонам, гоняй «наркомов», с бомжами и блох собирай по теплотрассам!

Милое дело быть штатным дежурным! Сутки отбарабанил, трое – дома. Не кантовать, а при пожаре выносить первым!

Да и участковым в последнее время подвезло. В наш райотдел подбросили курсантов, так участковых вообще освободили от дежурств. Мол, им надо свои участки отрабатывать. Им, выходит, надо, а мы так… в дырочку подглядываем.

Не послушался, а ведь говорила мама: «Учись, сынок, на врача!» Щас бы пинал воздух ногами, шатаясь по больничным коридорам в белом халате, с оттопыренными от взяток карманами.

Я выкрутил стекло вниз до упора и плюнул на разбитый, на фиг, асфальт. Полегчало или показалось?

Сегодня на очередной вызов мы выехали втроём: водила, курсант-стажёр и опер, то бишь я, ваш покорный слуга.

Сержант прекратил материть дорогу и переключился на смену, с которой ему круто и конкретно не повезло: в то время как шофёры других смен уже отсыпаются дома, он только начинает мыть наш видавший виды патрульный уазик…

– Куда едем? – прервал я заунывные заклинания сержанта.

– Второй городок… – практикант бойко отбарабанил по памяти адрес.

– Что там?

– Угроза убийства…

Я посмотрел в зеркало заднего вида на нашего стажёра. Глаза горят, адреналин попёр. Для него это ещё кино, приключения. Он не знает, что самое страшное в нашей работе – это не выстрелы и не трупы. Самое страшное – перестать удивляться. Когда смотришь на всё это и не чувствуешь ничего, кроме усталости.

– Слезай, приехали! – машина резко остановилась, и я чуть было не ткнулся в лобовое стекло. – Потише, Петрович! Не дрова везёшь… Останешься в машине на связи. А ты, пацан, – на подхвате. В хату войдёшь только в крайнем случае.

– А как я узнаю…

– Узнаешь…

Только что я сказал стажёру очевидную глупость. Практикантам не выдавали табельное оружие, и «в случае чего» наш стал бы очередным «жмуриком».

Дверь была не заперта, и я вошёл без приглашения и ордера. Внутри было темно и прохладно. На фоне противоположного окна чётко темнел силуэт здоровенного мужика. Лучики утреннего солнца весело играли на воронёной стали двуствольного обреза шестнадцатого калибра…

– Здорово, старшой! – заорал мой визави. – Руки вверх!

– Капитан, – машинально поправил я, добросовестно выполняя команду.

– А ты – молоток! Настоящий легавый! Я в бегах часов всего как шесть, а ты уже здесь. Быстро у вас радио работает…

– Факс, – зачем–то поправил я.

– Факс твою мать… – беззлобно согласился беглый зэк.

– Слышь, братан! – обратился я к нему. – Хорош гнать. Бросай волыну и получишь только за побег. Твой ствол я возьму на свою совесть.

– Какой я тебе на хрен «братан», ментяра? Ты всё попутал! Это мне грех на душу придётся брать! Дослужился до капитана – а ведёшь себя как последний фраер. Заходишь в чужой дом, как на пресс-хату: один, руки в карманы… А где ваш спецназ, шумовые гранаты, «черёмуха»? Или все скурвились в этой твоей ментуре и, окромя тебя там больше служить некому?

– Служат собачки в цирке, а я работаю.

– Утю-тю, обиделись! Стой, где стоишь, мент! А хошь, я тебе напоследок анекдот расскажу? Поймал зэк золотую рыбку, а та ему трёт: «Отпусти меня, блатной, а я взамен любое твоё желание выполню!» «Хорошо, шпротина копчёная! Пускай по речке мимо меня плывут менты. И чтобы все – в гробах!» «Да как же так! – изумилась золотая рыбка, – ведь среди милиционеров и хорошие попадаются?» «А ведь верно! Тогда пусть плохие менты проплывают в плохих гробах, а хорошие – в хороших!»

– Смешно… Слышь, кирюха? Ты крест правильный, зачем тебе мокрухой масть менять?

– Ссышь, ментяра, когда страшно?

– Ссу… Ты бы отпустил меня, старче, может, и я на что сгожусь!

– Может, и сгодишься, когда рот пошире откроешь…

В этот момент я поймал его взгляд. И не увидел в нём ничего. Ни злости, ни страха, ни ненависти. Выжженная пустота. И я понял, что «базара» больше не будет.

Указательный палец шевельнулся на спусковом крючке. Щаз шмальнёт…

Я падаю на правый бок, носком левой ноги подсекаю его пятку. Он теряет опору. Его корпус валится с поворотом налево. Правая нога взлетает. Колено подбивает локоть. Руку с обрезом подбрасывает так, что стволы уходят под челюсть. Грохочет сдвоенный выстрел. Голова отлетает назад…

Я не ощущаю ни теплоты, ни боли. Я… не убит и даже не ранен. Собираюсь с силами и поднимаюсь на трясущихся ногах.

Рядом. У стены. Сучит ногами тело с почти начисто снесённой головой. Стена за ним и часть потолка обильно забрызганы кровью и блестящими багровыми комочками.

А что вы хотите от снаряжённой картечью двухстволки?

Выдохнув воздух, я потащился на улицу.

В дверях сталкиваюсь с ошалевшим практикантом, следом пыхтит Петрович. Сержант даже не расстегнул кобуру…

Я опустился на крыльцо и вытащил сигареты. Для живых на улице вовсю светило солнце. Тёплый ветерок приятно обдувал лицо. Первым вывалился обратно стажёр. Ему было здорово не по себе, и он буквально рухнул на ступеньки рядом со мной.

– Твою мать! – удивился выбравшийся следом сержант. – Я же домом ошибся. А из чего ты его так уделал, Сергеев?

– Картечь… с двух стволов. Только не я. Это он сам себя…

– Ну-ну, рассказывай…

– А что? Так бывает. Он застрелился, потому что не смог убить другого человека. Не смог в себе перешагнуть… – практикант неожиданно замолчал.

– Кого перешагнуть? – не понял Петрович.

Парень удивлённо посмотрел на сержанта и тихо добавил:

– Барьер человечности.

– «Надо же, как точно формулирует, сопляк. – подумал я. – Только он не учёл один маленький нюансик. Мой убивец не перешагнул сей барьер, вовсе не из-за гуманных соображений, а исключительно по причине моей не по годам резвости…»

– Ну и повезло мне сегодня с вами. Теперь до пересменки хрен отпишемся… – уныло промямлил Петрович.

Наступающие сутки накрывались медным тазом, и только товарищ прокурор мог знать, когда для нас закончится сегодняшнее дежурство.