© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

W W W. S O Y U Z. RU

Глава I
По следу

Часу в девятом утра, вдоль ряда домов, тянущихся от Триумфальной арки к Булонскому лесу, в Париже, шел человек лет сорока, широкоплечий, с физиономией истинного сына Америки.

Густая, рыжая борода, квадратно подстриженная, украшала нижнюю часть его лица, но усы были тщательно выбриты, а густые, тоже рыжие брови, сильно нависшие на впалые, проницательные глаза, делали выражение его лица чрезвычайно серьезным, даже суровым. Костюм на нем был, хотя вполне приличный, и в высшей степени практичный, но говоря языком бульваров, не имел ни малейшей претензии на шик, очевидно, он был сшит за океаном. Был довольно холодный ноябрьский день, ветер порывисто шумел по аллеям авеню, и порой мелкие снежинки резали лица путников, шедших против ветра.

Но, казалось, наш пешеход не обращал ни малейшего внимания на ветер и холод. Он даже не поднял капюшона теплого пальто, или не спустил наушников, прилаженных к покойной, теплой, дорожной фуражке, тоже американской формы. Он шел небрежной, неторопливой походкой фланера, совершающего обычную прогулку, хотя ранний час дня, а в особенности погода не могли вызвать многих подражателей. Действительно, тротуар был почти пуст и встречающиеся изредка пешеходы, с удивлением осматривали друг друга, словно спрашивая мысленно: зачем это тебя вынесло из теплого угла в такую непогоду?

Поравнявшись с домом величественной архитектуры, украшенным целым десятком колонн белого мрамора, и таким же числом статуй, поддерживающих пилястры резного балкона, прохожий замедлил шаг, посмотрел сначала в маленькую записную книжку, потом на номер дома, скромно приютившийся на середине свода ворот.

– Здесь! – произнес он с уверенностью. – Таким я представлял её дворец… Великолепно!.. Последние слова он скорее подумал, чем произнес, и пройдя вдоль фасада дома, повернулся и пошел обратно.

В это самое время из ворот дома вышел человек в черной ливрее, с меховым воротником и, оглянувшись, чтобы убедиться, что никто за ним не подсматривает, быстро сделал несколько шагов по тротуару и, увидев проезжающего извозчика, махнул ему рукой, тихо сказал какой-то адрес, вскочил в карету и захлопнул дверцу.

При первом взгляде на этого ливрейного молодца, прохожий в американском костюме невольно вздрогнул.

– Васька Шило, – шепнул он про себя. – Вот он где! Но изумление его еще больше увеличилось, когда он заметил, что лакей сел в наемную карету и быстро поехал вдоль по авеню.

В то же мгновение, казалось, какая-то мысль мелькнула в уме пешехода. Он быстро подозвал проезжавший фиакр и ломаным французским языком, мешая английские слова, приказал ехать как можно скорее вслед за каретой, только что увезшей лакея. Экипажей на бульваре было очень мало, и фиакр был еще в виду.

Полученный «роur boire» [чаевые (фр.)] подействовал прекрасно, и через несколько минут оба фиакра ехали один за другим, но американец, вероятно, от движения экипажа почувствовал холод и накинул себе на голову капюшон и спустил наушники фуражки, так что они более чем наполовину закрыли ему лицо. Погоня продолжалась недолго. Первый фиакр остановился и из него выпрыгнул лакей, но на этот раз и он, очевидно, переоделся: ливреи на нем уже не было, но шикарно сшитое пальто горохового цвета с котиковым воротником облегало его стройную фигуру. Очевидно, он не хотел являться, куда ехал, в официальном наряде лакея.

Догадка эта была справедлива, так как, оставив фиакр на углу бульвара, он уверенной и твердой походкой прошел около ста шагов и смело позвонился у бронзовой, изукрашенной резьбой двери, чудного дома-дворца, выходящего в парк Монсо.

Изящно одетый швейцар открыл дверь, взглянул на поданную ему визитную карточку и, вежливо поклонившись, пропустил в подъезд щеголеватого посетителя.

Ни один из этих маневров не укрылся от проницательного взгляда американца. Он приказал своему фиакру проехать еще несколько шагов и остановиться. Очевидно, он ждал возвращения таинственного посетителя.

Ждать ему пришлось не долго. Не прошло и пяти минут, как дверь вновь открылась, и швейцар с таким же низким поклоном проводил гостя в гороховом пальто.

Быстро подойдя к дожидавшемуся его фиакру, он сел, и карета покатилась. Американец следовал за ним по пятам. Очевидно, эта погоня имела для него большой интерес, так как он с лихорадочным вниманием следил за экипажем. Наконец, после долгого конца, фиакр остановился у одного из домов Сен-Жерменского предместья, и из кареты вышел тот же ливрейный лакей, каким вошел он в карету в первый раз. В руках у него было письмо, которое он и передал стоявшему у двери швейцару.

– Вот уж вы как, – заметил привратник с улыбкой: – в фиакрах письма развозите?

Лакей ничего не ответил, только усмехнулся, как бы говоря: это нам нипочем и, пожав руку привратнику, сел в фиакр и помчался обратно. На этот раз он возвращался домой, и американец заметил, что он вошел в отель, с колоннами и статуями у Триумфальной арки, не как чужой, а как свой, без звонка, малым ходом, потрепав по плечу красивого молодца, в темно-синей ливрее грума.

Очевидно, что больше следить было нечего, и американец велел ехать в Гранд-отель. Ему хотелось поскорее быть одному, чтобы собраться с мыслями, ориентироваться в сделанных открытиях.

Взобравшись в третий этаж, он принесенным ключом отворил дверь довольно обширного номера, тщательно запер дверь и, сбросив пальто, сел к столу, облокотился на руку и глубоко задумался.

– Да, да, быть не может иначе, – заговорил он сам с собой после долгого раздумья. – Я хорошо узнал Ваську Шило? Он на службе у Марьи Михайловны Карзановой, теперь графини Мирабель… Зачем же он ездил к Клюверсу?.. Его посылали?.. Нет, не может быть, он иначе бы не снимал ливреи… Следовательно, он являлся к Казимиру Яковлевичу Клюверсу, как человек знакомый, или, по крайней мере, нужный… Я не мог ошибиться: дом, в который он ходил, № 43, в парке Монсо, принадлежит Клюверсу… Теперь зачем же он ездил в Сен-Жерменское предместье?..

– Эврика! – чуть не вскрикнул американец. – Он был послан графиней Мирабель с письмом к графине Бофор, а по дороге переоделся и явился по своим делам!

– Браво! Браво! – Васька Шило разбойник – хуже даже. Клюверс миллионщик, но это не мешает ему быть десять раз убийцей-отравителем!.. Следовательно, где они двое, там преступление – но… над кем? Из-за чего? Из-за денег?.. Нет, Клюверс так богат, что из-за денег не станет рисковать?.. Из-за чего же?.. Из-за личной безопасности, из-за компрометирующих улик! Я уверен, что здесь затевается преступление!.. Зачем им иначе сходиться?.. И дел вероятно, не шуточное: из-за пустяков и Клюверс не пустит на порог Ваську, и Васька не станет рисковать своей шкурой!.. Я его хорошо знаю, да и счеты между нами не все еще кончены! Ну-с, Казимир Яковлевич, ожидаете ли вы моего визита – не знаю, а что я к вам явлюсь – это верно, но только не теперь, а когда время придет… Ха-ха-ха!.. Вы думаете, что меня уже и на свете нет!.. Нет, батенька, такие люди по два века живут, если на первой полусотне не покончат в пеньковом галстуке!.. Вовремя же я попал в Париж, а все спасибо Капустняку, пристал как с ножом: поедем да поедем, смерть как Америка надоела!.. А вот и он, легок на помине, – уже громко проговорил американец и пошел отворить дверь, в которую слышался легкий стук. Но каково же было его изумление, когда, вместо ожидаемого им Капустняка, он на пороге увидал молоденькое, хорошенькое, смеющееся личико молодой девушки с умными, слегка плутоватыми карими глазками и ослепительно белыми зубами.

– Мисс Эдварс! Вы как попали сюда? – воскликнул он, подавая руку девушке и вводя ее в комнату.

– А очень просто, господин Гульд: увидала вашу фамилию на таблице и желаю узнать, скоро ли вы поедете в Россию?.. Я тоже туда еду. Я получила ангажемент в цирк Чинизелли в Петербурге!

– Вот как, ну и поздравляю, а мне придется пробыть в Париже некоторое время – подвернулось дело…

– Вот и прекрасно… у меня тоже есть две недели свободных, будем скучать вместе… Знаете, в течение этой недели что мы расстались в Гавре, я смертельно скучала в этом веселом Париже. А кстати, где живет ваш компаньон, этот атлет Lе Сapustniak!.. он забавлял на пакботе все общество… Где же он, разве он не с вами? – весело болтала девушка: – а я думала Орест и Пилад [Герои древнегреческой мифологии, крепкие друзья с самого детства]!..

– Да вот, я жду его каждую минуту, – завтракаем вместе?

– Разумеется!.. С вами обоими так весело… – она хотела продолжать разговор, но в это время дверь отворилась без предварительного стука и на пороге стоял атлетически сложенный мужчина, в таком же американского покроя костюме, как и хозяин комнаты. Лицо его было бледно, он едва держался на ногах от волнения.

– Что случилось? Что случилось, Капустняк? – бросился к нему хозяин комнаты.

– Опоздали, Василий Васильевич… Мы опоздали!.. – махнув рукой, проговорил вошедший. – Пелагея Семеновна приказала долго жить!

– Не может быть? Когда? Где?..

– Третьего дня, в доме графини Мирабель!.. Умерла скоропостижно… словно громом убита!

– В таком случае, я знаю убийцу, – воскликнул хозяин. – Клюверс здесь, Васька Шило на службе у графини – это его дело.

Глава II
Двое по одному следу

Полицейский комиссар, сэр Фигье, сидел в своем рабочем кабинете и со вниманием выслушивал доклад одного из своих помощников, сержанта Вильбуа, маленького, худенького человека с живыми и проницательными глазами.

Комиссар Фигье был человек лет за пятьдесят, плотный и чрезвычайно благообразный. В молодости он был тоже простым полицейским сержантом, но ловкость, находчивость и в особенности деликатность, с которой он умел приступить к самому щекотливому дознанию, обратили на него внимание начальства. Он был взят судебным следователем при парижском окружном суде, а затем, по протекции своего бывшего начальника, ставшего в одном из кабинетов министром полиции, получил лестную должность старшего комиссара в одном из наиболее богатых кварталов Парижа, именно парка Монсо. Недостаток образования он пополнял чтением и, быв командирован, во время молодости, года на два в Лондон, порядочно научился английскому языку.

Он не был одним из тех, сделавших карьеру, чиновников, которые любят отдыхать на лаврах. Напротив, господин Фигье всеми силами старался не уронить своей прежней славы, и имя его часто фигурировало в числе лучших самых прозорливых сыщиков высшей парижской полиции.

– И так, вы говорите, что в доме № 43 парка Монсо являются странные и подозрительные личности… Прекрасно, говорите все, что вы заметили?

– Сегодня, не более, как два часа тому назад, я проходил мимо этого дома. На углу улицы стоял фиакр, у которого одна штора была спущена, а другая несколько поднята. Кучер на козлах читал газету. Меня это заинтересовало. О нежном свидании не могло быть и речи. Я заглянул под штору и заметил блестящий серебряный галун и пуговицы ливреи. Почти в ту же секунду с другой стороны тротуара, именно из № 43 вышел молодой человек, изящно одетый и, подойдя к фиакру, который, очевидно, его дожидался, сказал что-то кучеру, и они покатили.

– Вы последовали за ними? – спросил заинтересованный комиссар.

– Разумеется. Молодой человек один, в фиакре с опущенными шторами, и вместо подруги рядом с лакейской ливреей – это бы заинтересовало каждого. Я последовал за ними, в фиакре, разумеется. Он прокатил меня чуть ли не чрез весь Париж и остановился, наконец, в Сен-Жерменском предместье, но из фиакра вышел не изящный денди, а щеголевато одетый в ливрею лакей и, отдав привратнику письмо, снова прыгнул в фиакр и покатил дальше. Не желая дать ему заметить, что его преследуют, я должен был дать ему отъехать пол улицы и пустился снова в погоню. Мне удалось его нагнать только на проспекте Великой Армии, где он и вошел в дом № 21.

– И только? – переспросил комиссар, видимо разочарованный в докладе своего помощника.

– Почти, но тут еще есть маленькое обстоятельство: в доме № 21, живет графиня Мирабель, по первому мужу Карзанова, а в № 43 парка Монсо проживает русский миллионер Клюверс, получивший все состояние за женой, урожденной Карзановой. Про него ходят нехорошие слухи. Он два раза чуть не попал в «Correctionelle» […police correctionelle – исправительная полиция], и о нем тоже спрашивала лондонская полиция…

– Но кто же был этот переодевающийся лакей? Вы узнали?

– Некто Луи, лакей из русских, служащий у графини Мирабель больше полугода.

– От кого вы это узнали?

– От кучера графини – он мой земляк, но, к сожалению, я не мог расспросить его более: у них в доме похороны.

– Кто умер?

– Какая-то русская, очень богатая, приехала с мужем и ребенком, и вчера умерла скоропостижно!..

– Странно! – проговорил сквозь зубы комиссар. – Маскарад днем, ведь, теперь не время карнавала. Постойте, узнайте фамилию умершей и её отношения к графине Мирабель. Что же вы стоите, вы можете идти, мой любезный месье Вильбуа.

Но Вильбуа переминался с ноги на ногу.

– Вот видите, господин комиссар: как мне показалось, за наряженным лакеем следил еще кто-то.

– Вот как, и вы не знаете кто?

– В том-то и дело, что я не мог гнаться за двумя зайцами; я погнался за крупнейшим.

В это время раздался стук в дверь, и на пороге показался слуга с докладом, что посетитель требует свидание с господином комиссаром, по весьма экстренному делу.

– Проси! – отозвался господин Фигье, – а вы, Вильбуа, можете идти, я вами очень доволен и доложу о вас господину префекту.

Вильбуа поклонился и направился к выходу, но у двери встретился лицом к лицу с входящим посетителем, и невольное движение изумления отразилось на его лице.

– С кем имею честь говорить, и что привело вас ко мне, господин? – спросил, приподнимаясь на встречу посетителя, господин Фигье.

Вошедший был тот самый американец, которого мы видели в первой главе романа, следящим за лже-лакеем графини Мирабель. На этот раз он был одет во все черное, с видимым желанием показаться джентльменом.

– Моя фамилия Гульд, Генрих Антон, негоциант из Сан-Франциско. Вот мои бумаги – они в порядке… Что же касается дела, которое привело меня сюда, оно такое важное и такое сложное, что я попрошу у вас полчаса времени… – разговор шел на ломаном французском языке.

– Прошу садиться, – сказал вежливо господин Фигье, возвращая бумаги: – мне кажется, что вам удобнее будет изъясняться по-английски, я понимаю этот язык.

Посетитель очень обрадовался и продолжал уже по-английски:

– Я явился к вам по крайне важному, криминальному делу: дело идет о жестоком, бесчеловечном преступлении – об отравлении из-за корысти.

– Говорите, говорите, в чем дело, моя обязанность предупредить преступление.

– Уже поздно – преступление совершено; надо найти и наказать убийцу.

– Поменьше общих мест господин! Факты, факты, – горячился комиссар.

– Их еще надо уяснить, привести в систему и, доказав факт убийства, наказать злодея. Я пришел просить, требовать вашей помощи…

– Это мой долг, моя обязанность, но вот десять минут я не могу добиться от вас ничего, кроме общих мест! – воскликнул господин Фигье.

– Я долго жил в России и знаком со многими русскими, – начал американец: – приехав только что вчера из Америки, я был страшно поражен, узнав о смерти одной моей хорошей знакомой. Она умерла вчера, и я имею все основания предполагать, что смерть её была насильственной.

– Где же она живет? Фамилия? – быстро переспросил комиссар, приготовляясь писать.

– Проспект Великой Армии, дом № 21.

– Графиня Мирабель? – переспросил комиссар.

– Точно так… её фамилия Голубцова, Пелагея Семеновна.

– Я должен вам сказать, – с видимым сожалением отвечал комиссар: – что участок, где состоит дом графини Мирабель, принадлежит к другому полицейскому округу.

– Я это хорошо знаю, – отвечал американец: – но дело в том, что лицо, против которого я имею подозрение, живет на вашем участке, и вся деятельность его сосредоточена у вас в округе.

– Его фамилия?

– Казимир Клюверс, парк Монсо, № 43.

Комиссар насторожился.

– Вспомните, кого вы обвиняете? – воскликнул он. Господин Клюверс пятьдесят раз миллионер. Это человек уважаемый.

– Кем? – возразил господин Гульд. – Я знал Клюверса в России, знал, что он миллионер, нажившийся на золотых приисках, слыхал о нем очень много дурного, но никогда не слыхал, что он заслуживает уважения.

– Пусть все это будет так… но отсюда, не только до обвинения, но даже до подозрения далеко. Наконец, кто вам мог сказать, или почем вы могли узнать, что мадам Голубцова умерла отравленной?

– Я нечаянно, лицом к лицу встретился с одним из числа прислуги графини Мирабель, и тотчас узнал его. Это – вечный каторжник, судившийся в Петербурге за отравление своей матери.

Глаза комиссара засверкали.

– Но какое же отношение к господину Клюверсу?

Я проследил за ним и видел, как он, переодетый в партикулярное платье, ходил к господину Клюверсу.

Но позвольте узнать, какое же отношение имеет господин Клюверс к покойной мадемуазель Голубцовой?..

– Очень большое, господин комиссар, в этом-то и разгадка всего этого дьявольского дела. Господин Клюверс получил все состояние, только потому, что он был женат на дочери золотопромышленника Семена Карзанова, а госпожа Голубцова была замужем в первый раз за сыном Карзанова, который, по русским законам, наследовал бы 7/8 всего состояния он умер…

– Но у них не было детей…