Глава 1: Прибытие в Утробу Металла

Холод. Он проникал сквозь тонкую серую робу, сквозь кожу, сквозь кости, оседая ледяной пылью прямо в душе. Айзек Вейл сидел на жестком сиденье шаттла для перевозки заключенных, руки скованы магнитно-импульсными наручниками, притянутыми к поясу. Скудный свет аварийных ламп отбрасывал мерцающие тени на такие же серые, бесстрастные лица других осужденных. Никто не разговаривал. Здесь не было места браваде или страху – лишь апатичная покорность, как у скота, ведомого на бойню. Воздух был спертым, пропитанным запахом пота, страха и озона от древних систем жизнеобеспечения шаттла.

За иллюминатором не было звезд. Только непроглядная, абсолютная чернота. Бездна. Космос здесь, на краю известного пространства, рядом с кровавым рубцом фронта, казался не просто пустым, а враждебным. Айзек чувствовал ее взгляд на себе – тяжелый, безразличный, как взгляд хищника, оценивающего добычу. Он отводил глаза. Смотреть в эту пустоту было равносильно безумию.

С резким металлическим скрежетом шаттл состыковался. Вибрация пробежала по корпусу, заставив зубы ныть. Зеленый свет над шлюзом замигал, затем застыл, разрешая проход. Охрана в тяжелых скафандрах без опознавательных знаков, лица скрыты за затемненными визорами шлемов, поднялась. Их движения были отточенными, лишенными лишних эмоций. Инструменты. Орудия Системы.

«Встать! Построиться! Шаг только по команде!» – голос из динамика был механическим, лишенным тембра.

Айзека толкнули в спину. Он встал, сохраняя равновесие. Его движения были плавными, экономичными. Он не сопротивлялся, не пытался встретиться взглядом с конвоирами. Просто шел, погруженный в себя, в ту тишину, которую выковал внутри за годы ожидания этого момента. Но даже в этой тишине шевелилось что-то темное, липкое – отголосок кошмаров, преследовавших его каждую ночь. Кошмаров, которые здесь, в этой черной пустоте, казались… ближе.

Шлюз открылся с шипящим звуком стравливаемого давления. Холод сменился другим – влажным, затхлым, с металлическим привкусом на языке. Запах старого масла, озона, чего-то гниющего в дальних трубах и… безнадежности. Это был запах «Тартара».

Айзек переступил порог.

Он попал в гигантский ангар, но это слово не передавало сути. Это была пасть. Высокие, уходящие в полумрак своды, покрытые слоями копоти и непонятных темных подтеков. Металл стен был неровным, бугристым, словно выкованным в спешке или поврежденным невообразимыми силами. Светильники, вмурованные в стены и потолок, мерцали неровным желтым светом, отбрасывая прыгающие, искаженные тени, которые сливались в движущиеся, неопределенные формы на дальних стенах. Казалось, сама сталь дышит, скрипит и стонет под невидимым давлением. Гул – низкий, вибрационный, пронизывающий все тело – исходил отовсюду: из-под решетчатых полов, из вентиляционных шахт, из толщи стен. Это был гул не работающих машин, а живого, спящего чудовища.

«Двигайся! Не задерживай поток!» – очередной толчок.

Они шли по узкому мостику над пропастью ангара. Внизу, в полумраке, смутно угадывались очертания брошенной техники, обломков каких-то конструкций, покрытых толстым слоем пыли и паутины из стальных кабелей. Айзек почувствовал на себе взгляды. Сверху, с галерей, опоясывающих ангар на разных уровнях. Там стояли люди в таких же серых робах. Заключенные. Их лица были бледными, изможденными, глаза – пустыми или горящими лихорадочным огнем безумия. Некоторые просто смотрели, другие шептались, указывая пальцами. Особенно – на него. Шепот, как рой насекомых, доносился сквозь гул станции. Он уловил обрывки:

«…тише ты, дурак, он слышит…»«…новенький…» «…смотри, какой спокойный…» «…это он? Правда, что ли?..» «…Вейл… Говорят, он…» «…мясник…»

Айзек не реагировал. Он смотрел прямо перед собой, но его периферийное зрение фиксировало детали. Странные символы, выгравированные или выжженные на некоторых балках и стенах. Геометрия их была чуждой, вызывающей подсознательный дискомфорт – углы были слишком острыми или, наоборот, неестественно плавными, линии пересекались в невозможных точках. Они напоминали кости, или трещины в реальности, или нечто гораздо худшее. Он видел заброшенные ответвления коридоров, заваленные мусором и перекрытые ржавыми решетками, откуда веяло ледяным сквозняком и доносилось тихое, шелестящее шуршание. И всегда – это ощущение наблюдения. Не только со стороны заключенных или охраны. Словно сама станция следила за ним сквозь трещины в металле, сквозь мерцающие лампы.

Конвой привел их в большую, относительно освещенную камеру досмотра. Здесь царил казенный порядок: сканеры, столы, терминалы. Но и здесь стены хранили следы времени и чего-то еще – глубокие царапины, словно от когтей, темные пятна, которые никто не пытался отмыть. Охранники сняли наручники. Айзека обыскали с унизительной тщательностью, прогнали через сканеры, которые пищали и мигали тревожно, словно видя в нем нечто большее, чем просто человека. Потом – инъекция наночипов слежения в предплечье (резкая боль, холодок распространяющегося раствора), выдача стандартного комплекта: еще одна серая роба, тонкое одеяло, миска, кружка из дешевого пластика. Все предметы были помечены выцветшим номером: 731.

«Заключенный 731. Следом. К капитану Рорку».

Его повели дальше, глубже в утробу «Тартара». Коридоры сузились, потолки опустились, но ощущение грандиозности, подавляющей мощи не исчезло. Металл здесь был еще более древним, стены – толще. Воздух стал гуще, тяжелее дышать. Гул усилился, превратившись в постоянный, назойливый фон, от которого начинала болеть голова. Они миновали огромные шахты лифтов, ведущие в неизвестные верхние или нижние уровни – решетки были закрыты, но из глубины доносились странные звуки: отдаленные удары, скрежет, а однажды – протяжный, нечеловеческий вой, оборвавшийся так же внезапно, как и начался. Охранники не обратили внимания. Рутина.

Дверь в капитанский «офис» была массивной, бронированной, покрытой слоями краски и царапин. Охранник постучал, получил механическое «Войдите» и распахнул створки.

Кабинет капитана Рорка был аскетичным до болезненности. Металлический стол, пара стульев, экраны мониторов с мигающими схемами станции, запертый шкаф. Ни личных вещей, ни намека на комфорт. Но главное – вид из огромного, бронированного окна. Вернее, отсутствие вида. Только все та же непроглядная космическая тьма, поглощающая свет, без единой звездочки. Окно было обрамлено в толстую сталь, как амбразура, направленная в пустоту.

За столом сидел человек, который, казалось, был высечен из того же древнего, прокопченного металла, что и сама станция. Капитан Рорк. Лет пятьдесят, но выглядел старше. Лицо – сеть глубоких морщин, прорезанных не годами, а постоянным напряжением и чем-то еще… страхом? Цинизмом? Его короткие волосы были седыми, жесткими, как проволока. Глаза – маленькие, запавшие, цвета мокрого асфальта – оценили Айзека с первого взгляда, не выражая ни удивления, ни интереса. Только усталость и глубинную настороженность. Он был в поношенной, но чистой форме Конфедерации, без знаков различия. На «Тартаре» звания значили мало.

«Заключенный 731. Айзек Вейл. Принят на борт», – отрапортовал конвоир.

Рорк кивнул, не отрывая взгляда от Айзека. Конвоир вышел, закрыв дверь с глухим стуком. Тишина повисла в кабинете, нарушаемая лишь гудением систем и далеким скрежетом металла где-то в недрах станции. Капитан медленно поднялся. Он был невысок, но коренаст, излучал физическую силу и абсолютную власть в этих проклятых стенах.

«Вейл,» – голос у Рорка был низким, хриплым, как скрип несмазанной двери. – «Добро пожаловать в ад. Или что от него осталось. Знакомо?»

Айзек молчал. Он стоял по стойке смирно, руки по швам, взгляд устремлен в точку над головой капитана. Стандартная поза новичка. Но внутри все было сжато в тугой пружине. Глаза Рорка буравили его, ища… что? Слабину? Признак безумия? Или подтверждение слухов?

«“Тартар”. Космическая тюрьма максимально-строгого режима. Сюда попадают те, кого забыло само мироздание. Убийцы. Изменники. Безумцы. Те, чьи преступления слишком чудовищны, чтобы о них знал широкий мир». Рорк обошел стол, приблизившись. От него пахло дешевым табаком, потом и металлом. «Здесь нет реабилитации. Нет надежды на выход. Только работа. Послушание. И попытка выжить в этом склепе, пока он сам не решит тебя перемолоть».

Он остановился в метре от Айзека, засунув руки в карманы брюк.

«Правила просты. Распорядок будет на экранах в вашем секторе. Нарушил – изолятор. Нарушил серьезно – ликвидация. Охрана стреляет без предупреждения, если сочтет угрозу. Заключенные – твои враги. Станция – твой враг. Космос за этими стенами – твой враг. Понял?»

«Так точно, сэр,» – ответил Айзек монотонно. Его голос был тихим, контролируемым. Без тени эмоций.

Рорк усмехнулся. Сухим, беззвучным смешком.

«“Сэр”. Вежливо. Цивилизованно». Он наклонился чуть ближе, и в его глазах вспыхнул холодный огонек. «Не трать маску на меня, Вейл. Я знаю. Знаю, кто ты. Знаю, что ты сделал. Досье… впечатляет». Он произнес это слово с отвращением. «Здесь не спрячешься за вежливостью. Не спрячешься вообще. Стены помнят. И они видят».

Айзек не дрогнул. Но где-то глубоко внутри, в том месте, где копились кошмары, шевельнулось что-то черное и липкое. Знает. Как много он знает на самом деле?

«Твой номер – 731. Твой сектор – “Дельта-9”. Твоя работа – машинные залы, смена гамма. Будь точен. Работай. Не выделяйся. Может, протянешь дольше других». Рорк отвернулся, глядя в черное окно. «Убирайся. Конвой ждет снаружи».

Айзек повернулся к выходу. Его спина была прямой, движения точными.

«И, Вейл?» – голос капитана остановил его у самой двери. Айзек обернулся. Рорк смотрел на него через плечо, его профиль резко вырисовывался на фоне космической тьмы. В его глазах не было ни угрозы, ни ненависти. Было что-то другое. Почти… предостережение. Или признание? «Постарайся не сойти с ума слишком быстро. Безумцы здесь долго не живут. Их забирает… Станция».

Дверь открылась. Конвоир ждал. Айзек вышел, не оглядываясь. Слова Рорка висели в воздухе, тяжелее наручников. Знает. Видит. Забирает.

Путь в сектор «Дельта-9» пролегал через лабиринт еще более узких, плохо освещенных коридоров. Гул здесь был громче, воздух – еще более спертым. Они миновали зарешеченные арки, ведущие в общие камеры. Оттуда доносились звуки: кашель, бормотание, чей-то истерический смех, прерываемый рыданиями. Запах немытых тел, дезинфектанта и тлена становился невыносимым. Охранник толкнул Айзека в боковой проход, к тяжелой гермодвери с выцветшей табличкой «Д-9».

«Внутри. Быстро».

Камера была неожиданно просторной для тюрьмы, но от этого не менее мрачной. Четыре спальных места-ниши, встроенных в стену, с тонкими матрасами. Стол, прикрученный к полу. Умывальник-туалет в углу. И один круглый иллюминатор, забранный толстой решеткой, за которым все так же зияла бездна космоса. В камере уже было трое.

Первый – костлявый, нервный человек с всклокоченными седыми волосами и бегающими, как у загнанного зверя, глазами. Он сидел на своей койке, обхватив колени, и непрерывно что-то бормотал себе под бороду, постукивая костяшками пальцев по голеням. Параноик.

Второй – полная противоположность: тучный, лысый мужчина с одутловатым, безвольным лицом. Он тупо смотрел в стену, его руки покорно лежали на коленях. В его позе читалась полная капитуляция. Забитый шестерка.

Третий сидел за столом. Худощавый, с острыми чертами лица и необычно яркими, почти прозрачными голубыми глазами. Он чистил ногти каким-то мелким обломком металла, но его взгляд был расфокусированным, устремленным куда-то вдаль, за пределы металлических стен. На его губах играла странная, отрешенная улыбка. Философ-безумец.

Все трое подняли глаза на Айзека. Параноик съежился еще больше, его бормотание стало громче. Шестерка отвел взгляд, опустив голову. Философ улыбнулся шире, его голубые глаза встретились с взглядом Айзека.

«Ага… Новое мясо для мельницы,» – прошипел параноик, не глядя прямо. «Сколько продержится? Месяц? День?»

«Молчи, Гарт,» – равнодушно бросил философ, не меняя выражения лица. Он кивнул в сторону свободной койки. «Место твое. Не трогай чужих вещей. Не задавай глупых вопросов. И не шуми по ночам. Некоторые… чутко спят». Его взгляд скользнул к параноику.

Айзек молча подошел к своей нише. Поставил миску и кружку на полку. Сел на жесткий матрас, спиной к стене, чтобы видеть всю камеру и дверь. Поза спокойного, но готового ко всему хищника.

«Как звать-то?» – спросил философ, все так же улыбаясь своей безумной улыбкой.

«Вейл. Айзек Вейл,» – ответил Айзек тихо.

Имя висело в воздухе секунду. Потом лицо философа озарилось наигранным удивлением.

«О-о-о! Вейл? Неужто тот самый?» Он свистнул. «Слухи бегут быстрее света, даже в этой дыре. Говорят, ты устроил такую баню на Новом Эдеме, что Конфедерация до сих пор осколки планет собирает. Правда?»

Параноик Гарт замер, перестав бормотать. Его глаза, полные ужаса, уставились на Айзека. Шестерка съежился, будто пытаясь стать меньше.

Айзек ничего не ответил. Он просто смотрел на философа своим спокойным, непроницаемым взглядом. В камере повисла напряженная тишина, нарушаемая только гулом станции и тяжелым дыханием Гарта.

Философ рассмеялся. Сухим, дребезжащим смехом.

«Молчун. Ладно. Время покажет, что ты за зверь, Вейл. Время и “Тартар”. Он всех показывает насквозь. Вскрывает, как консервную банку». Он снова принялся чинить ногти. «Спокойной ночи. Если сможешь уснуть».

Айзек откинулся на холодную металлическую стену ниши. Глаза он не закрывал. Он наблюдал. За сокамерниками. За дверью. За тенями, пляшущими в тусклом свете камерной лампы. Имя, брошенное философом – Новый Эдем – эхом отозвалось в глубинах его памяти, вызвав знакомое, ледяное прикосновение ужаса. Он загнал его обратно, в ту клетку, где держал все свои демоны. Контроль. Только контроль.

Станция гудела. Скрипела. Стонала. Шли часы. Свет в камере приглушился, перейдя в ночной режим. Параноик Гарт наконец затих, свернувшись калачиком на своей койке. Шестерка храпел. Философ сидел в темноте, его силуэт был неподвижен, только глаза иногда блестели, отражая тусклый свет откуда-то сверху.

Айзек чувствовал, как усталость наваливается на него тяжелой волной. Физическая и душевная. Путешествие, стыковка, унизительный досмотр, встреча с Рорком, эта камера, этот гул, эти взгляды… Все слилось в одно сплошное, гнетущее давление. Он боролся со сном, но веки становились свинцовыми. Контроль ослабевал.

Не спать. Здесь нельзя спать. Здесь снятся…

Но тело требовало своего. Сознание поплыло. Жесткий матрас, холод стены, гул станции – все это начало растворяться, замещаясь знакомыми, чудовищными образами. Он проваливался в бездну кошмара.

…он бежит по коридору, но стены не из металла, а из влажной, пульсирующей плоти, испещренной венами, бьющимися в такт гигантскому сердцу… под ногами что-то хлюпает, скользко… воздух густой, как сироп, пахнет медью и разложением… где-то впереди слышен Зов – не звук, а вибрация, пронизывающая каждую клетку, зовущая, влекущая, обещающая освобождение от жалкой человеческой оболочки… за ним гонится Тень, огромная, многорукая, состоящая из сцепленных друг с другом, корчащихся в вечной агонии лиц… их рты беззвучно кричат… одно лицо поворачивается к нему… это лицо… его собственное…

Айзек дернулся, едва не сорвавшись с койки. Сердце бешено колотилось, холодный пот стекал по вискам. Он судорожно вдохнул затхлый воздух камеры. Кошмар. Только кошмар. Он заставил себя дышать глубже, медленнее, пытаясь унять дрожь в руках. Философ на своей койке тихо хихикал. Гарт что-то бормотал во сне. Шестерка храпел.

Тусклый ночной свет падал из решетки вентиляции над дверью. Айзек поднял глаза, пытаясь отвлечься от остатков ужаса, застрявшего в горле.

И замер.

В черном квадрате вентиляционной решетки, в самой