Глава 1: Позолоченные Оковы

Дождь бил в высокие стрельчатые окна кабинета графа Генри Валеса с таким остервенением, будто хотел смыть древний камень его родового гнезда – поместья Хартфорд-Холл – в мутные воды Темзы. Внутри было немногим светлее, чем на залитых ливнем лугах Беркшира. Лишь одинокая свеча на массивном дубовом столе боролась с наступающими сумерками и гнетущей сыростью, отбрасывая дрожащие тени на стены, увешанные портретами предков. Их строгие, надменные лица в напудренных париках и доспехах казались сейчас не напоминанием о былой славе, а укоризненными судьями.

Генри стоял у камина, в котором тлели жалкие угольки – экономия, унизительная для его титула. Он смотрел не на огонь, а на единственный предмет на столе, кроме свечи: письмо. Оно лежало там, как ядовитая змея, свернувшаяся на пергаменте. Его пальцы, сжимавшие край каминной полки, побелели от напряжения. Каждый мускул в его теле был напряжен, как тетива лука, готового сорваться.

Альтернативная Англия Георга IV, – пронеслось в голове Генри с горькой иронией. Где Наполеон пал не под Ватерлоо, а в загадочном "Инциденте под Лейпцигом", связанном, по слухам, с вмешательством Прусских Геомантов. Где "Старый Лес" на границе с Уэльсом – не просто заповедник, а место, куда Королевская Гвардия не совалась уже сто лет, опасаясь не столько мятежников, сколько того, что шевелится в его чащобах. Где древние суеверия и сказки нянюшек имели под собой куда более зловещую, осязаемую подоплеку. И в этом мире его отец, старый граф Эдмунд Валес, гнил в долговой тюрьме Флит, а его собственное честное имя висело на волоске.

Письмо. Оно пришло неделю назад, без обратного адреса, доставлено не почтальоном, а каким-то молчаливым, невидящим типом в черном, растворившимся сразу после вручения. Конверт был из плотного, непривычно темного пергамента, запечатан черным сургучом с оттиском – не гербом, а странным, запутанным знаком, напоминающим переплетенные корни или щупальца. Прикосновение к нему вызвало мгновенный озноб, пробежавший по позвоночнику, и слабый, едва уловимый гул в ушах, как от далекого колокола под водой.

Содержание было лаконичным и беспощадным:

"Графу Генри Валесу.

Ваш отец, Эдмунд Валес, обречен. Долг его – неоплатен. Его дни в стенах Флита сочтены, если только Вы не проявите должной… сговорчивости.

В женском пансионе "Терновая Роза", расположенном в отдаленном районе Шотландского нагорья (координаты прилагаются), проживает девушка по имени Марта. Сирота. Неприметная. Провела всю жизнь в глуши.

Ваша задача: отправиться туда. Найти ее. Установить с ней контакт. И ожидать дальнейших инструкций. Вам будет обеспечено место смотрителя за хозяйственными постройками и библиотекаря под именем Генри Уэллс. Рекомендации уже направлены директрисе, миссис Блэквуд.

Срок – до окончания сезона Летнего Солнцестояния. Если к указанному сроку Вы не будете на месте и не приступите к исполнению, или если попытаетесь предупредить девушку или бежать – граф Эдмунд умрет в страшных муках на следующее утро. Если же условия выполнены и мы удовлетворены – долг будет аннулирован, а Ваш отец освобожден немедленно по завершении Вашей миссии.

В качестве задатка и доказательства наших возможностей – прилагаемая монета. Используйте ее мудро.

Не пытайтесь искать нас. Мы найдем Вас первыми."

Ни подписи. Ни указаний, что делать с Мартой в итоге. Только холодный ультиматум и кошмарная перспектива.

Генри сглотнул ком в горле. Честь семьи Валесов была для него не пустым звуком. Они служили короне верой и правдой веками, пусть и не всегда безупречно, но с достоинством. А теперь ему предлагали стать… кем? Похитителем? Шпионом? Под личиной смотрителя в захолустном женском пансионе! Мысль о том, чтобы под видом слуги слоняться среди юных девиц, вызывала у него острое чувство брезгливости и стыда. Это было бесчестье. Грязная, подлая сделка с дьяволом, чье лицо скрыто тенью.

Но альтернатива… Генри закрыл глаза, представляя отца. Не гордого графа, каким он его знал в детстве, а сломленного старика в сыром, темном каземате Флита. Отец влез в долги, отчаянно пытаясь сохранить Хартфорд-Холл после череды неурожаев и неудачных инвестиций, попав в лапы ростовщиков, чьи имена не знал даже он сам. Теперь он умирал там, медленно и мучительно, от сырости, отчаяния и позора. И Генри, его единственный сын, был бессилен помочь честным путем. Все попытки занять деньги у родственников или знакомых разбивались о стену слухов и откровенной боязни связаться с опальным родом.

Его пальцы разжали полку и потянулись к столу. К письму лежала монета. Он взял ее. Она была тяжелее золотой гинеи, холодная, как лед, даже в тепле кабинета. На одной стороне был вычеканен все тот же странный знак – переплетенные корни-щупальца. На другой – стилизованное изображение… болота? Трясины с одиноким кривым деревом? Золото было необычайно темным, почти красноватым, как старая медь, но при этом оно явно было высшей пробы. При свете свечи по его краю пробегали едва заметные искорки, не световые, а скорее… теневые. Генри резко положил монету на стол, почувствовав легкое, но отчетливое покалывание в кончиках пальцев. Доказательство возможностей. Аннулировать такой долг… Да, эти люди обладали властью. Или деньгами. Или чем-то похуже.

"Бесчестье или отцеубийство," – прошептал он в тишину кабинета. Голос звучал хрипло и чуждо. – "Великолепный выбор, Валес."

Он прошелся по комнате, его сапоги глухо стучали по потертому дубовому полу. Портреты предков молчаливо осуждали его метания. Сэр Реджинальд Валес, герой войн с Францией, смотрел на него с холодным презрением. Леди Элеонора, славившаяся своей неподкупной добродетелью, казалось, отводила взгляд. Генри остановился перед окном. За стекающими потоками воды угадывались очертания парка, некогда ухоженного, а ныне запущенного, и дальних полей, приносивших одни убытки. Хартфорд-Холл медленно умирал, как и его хозяин в тюрьме. А он, Генри, последний из Валесов, должен был либо наблюдать за этим, либо запятнать имя, которое должен был нести с гордостью.

Но был ли выбор на самом деле? Смог бы он жить дальше, зная, что обрек отца на мучительную смерть из-за своей гордыни? Смог бы смотреть в глаза слугам, которые еще оставались верны дому, зная, что он предпочел тщеславное понятие чести спасению жизни родителя? Честь… Что она значила перед лицом такой цены?

Он резко повернулся от окна. Решение созрело в нем, горькое, как полынь, но неизбежное. Он подошел к столу, схватил перо и чернильницу. Дрожащей рукой – не от страха, а от ярости и унижения – он написал краткое письмо своему управляющему, мистеру Бейнсу: он уезжает по неотложным делам на неопределенный срок. Все хозяйственные вопросы – на усмотрение Бейнса. Никаких объяснений. Никаких намеков.

Затем он достал из потайного ящика стола небольшой, но надежный дорожный пистолет, проверил заряд и убрал его в кобуру под плащом. Потом – острый охотничий нож в ножны на поясе. В глушь Шотландии, в место, окутанное слухами и, судя по заданию, чем-то гораздо худшим, чем слухи, идти безоружным было безумием. Он собрал немного одежды – простой, прочной, без намёка на графское достоинство: грубые шерстяные брюки, рубахи, теплый свитер, непромокаемый плащ с капюшоном. Все уместилось в один дорожный саквояж. Документы – поддельные, но безупречно выполненные, как и обещал аноним, – уже лежали поверх одежды: Генри Уэллс, библиотекарь и смотритель.

Последним делом он взял со стола проклятую монету. Она все так же леденяще холодная, все так же мерцала зловещими искорками. Он сжал ее в кулаке так сильно, что края впились в ладонь. Боль была реальной, отвлекающей от душевной муки.

"За тебя, отец," – прошептал он, глядя на портрет старого графа, висевший над камином. На холсте Эдмунд Валес еще был полон сил, с гордо поднятой головой. Сейчас… Генри выдохнул. – "Ради тебя я надену эту маску. Ради тебя я стану Генри Уэллсом. И да помилует Господь мою душу за то, что мне предстоит сделать."

Он потушил свечу. Кабинет погрузился в темноту, нарушаемую лишь отсветами дождя за окном. Генри вышел, плотно прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь. Звук щелкнувшего замка прозвучал как приговор.

Путешествие на север было долгим, утомительным и мрачным, как и его мысли. Дилижанс трясло по разбитым дорогам, сменившимся на границе с Шотландией на узкие, едва проезжие колеи. Пейзажи за окном менялись от относительно плодородных равнин к холмистым пастбищам, а затем к суровым, ветреным нагорьям. Зелень становилась темнее, небо – ниже и тяжелее. Воздух, даже внутри кареты, пропитался запахом влажной земли, вереска и чего-то еще – дикого, необузданного.

Спутники Генри менялись на почтовых станциях: купцы, священник с потухшим взором, пара угрюмых фермеров. Разговоры были скудными и осторожными. Когда он упомянул, что направляется в сторону Гленморской долины (ближайший к координатам ориентир), в карете наступила неловкая тишина.

"Гленмор?" – пробурчал один из фермеров, кряжистый мужчина с лицом, как дубовая кора. – "Мало туда кто едет добровольно, мил человек. Края там… неспокойные."

"Болота," – добавил второй, помоложе, но с таким же озабоченным выражением лица. – "Гленморские Топи. Место гиблое. И пансион тот… 'Терновая Роза'… слыхал я. Для барышень, говоришь? Странное место для такого заведения. Очень странное." Он перекрестился украдкой.

"Суеверия," – фыркнул купец, но в его глазах мелькнула тень беспокойства. – "Но болота и правда опасны. Трясины. Туман, который сбивает с пути. Блуждающие огоньки… да и просто разбойники, чего уж."

"Не только огоньки," – тихо сказал священник, не поднимая глаз от молитвенника. – "Есть вещи постарше и похуже разбойников в тех местах. Старая Вера не забыта до конца в глуши. Лучше держитесь подальше от болот после заката, мистер Уэллс. И… будьте осторожны в самом пансионе. Стены там помнят многое."

Генри кивнул, делая вид, что принимает предостережения за обычную деревенскую мнительность. Но слова священника, произнесенные с такой ледяной убежденностью, запали ему в душу. "Старая Вера"… "Вещи похуже"… Письмо кредитора всплыло в памяти, холодное и зловещее. Что ждало его в этом "Терновой Розе"?

Последний отрезок пути он преодолевал нанятой в последней деревушке убогой тележке, запряженной упрямой пони. Возница, угрюмый старик с лицом, как сморщенное яблоко, молчал почти всю дорогу, лишь покрикивая на лошадь. Дорога вилась между все более высоких и мрачных холмов, поросших вереском и колючим кустарником. Воздух стал совсем другим – тяжелым, влажным, с отчетливым запахом гниения и стоячей воды. Болота. Они чувствовались задолго до того, как открылись взгляду: огромные пространства ржавой воды, покрытые кочками, чахлой осокой и редкими, корявыми деревьями, похожими на скелеты великанов. Туман, белесый и холодный, стлался по топи, скрывая ее истинные размеры и опасности. Где-то вдали прокричала одинокая птица – звук был тоскливый и тревожный.

"Вон он," – хрипло произнес возница, указывая кнутовищем вперед.

Генри поднял глаза. На вершине одинокого утеса, выступавшего из болот как остров отчаяния, возвышалось здание. Оно не просто стояло там – оно вросло в скалу, срослось с ней, будто чудовищный нарост. "Терновая Роза". Готические очертания, остроконечные башенки, узкие, как бойницы, окна. Камень, из которого оно было сложено, казался неестественно темным, почти черным от влаги и времени, покрытым пятнами лишайника и плюща, который цеплялся за стены, как когти. Никакого сада, никакого палисадника – лишь каменная стена с железными воротами, отделявшая клочок земли перед домом от бездны болот, начинавшихся буквально в двадцати шагах от подножия утеса. Дорога к воротам была узкой насыпью, едва позволявшей разъехаться двум повозкам.