Ни родных, ни детей, ни друга!
Я один – страдаю и грущу,
Мыслью грешной умоляя Бога:
«Забери меня к себе, прошу!..»
 

Из драмы Мурада А. «Сирота»

Да, был у меня смысл жизни, но, боже мой, как давно всё это было. Или… Нет-нет, время потеряло своё значение – просто для меня времени уже не стало…

Вместе с ней (с любовью) исчезло всё – и время, и чувства, и смысл… Она – моя жена, любимая и желанная, с кем я делил все радости и невзгоды жизни, с кем я был так счастлив и спокоен. Она была моей половиной – половиной моего сердца, моей души, моей жизни. Ей посвящал я стихи и поэмы, рассказы и пьесы, романы и повести. Я был счастлив и беспечен, а жизнь моя (наша!) бурлила и пенилась. Я и подумать не мог о том, что наступит день (миг!), когда всё оборвётся для меня и мир перестанет существовать. И жизнь, такая красочная и яркая, вдруг потеряет свой вкус и цвет, превратившись в серую мрачность. А жили-то всего…

Жизнь началась для нас (да, я могу так сказать, я имею на это право!) тогда, когда мы познакомились и отдали друг другу всё – чувства, душу, мысли – и стали одно, неразлучное, неделимое целое. И вот, её не стало… Кто я теперь без неё – кто?! Вот именно, никто! Такая пустота… А ведь ещё вчера – да что вчера! – ещё сегодня утром я был так счастлив, что от избытка чувств готов был всех обнять и расцеловать, лететь на Марс, покорить любую вершину, – настолько был окрылён любовью.

У неё было необычайно чувствительное и отзывчивое сердце – вот оно и надломилось, не выдержав резких поворотов судьбы. А может, сказалась и наследственность… Но, как бы ни было, я узнал о её болезни слишком поздно – она не хотела беспокоить меня, отрывать от творчества – я заканчивал свой новый роман «Дьявол во плоти». Сердце…

«Это – всего-навсего простуда… – говорила она мне. – Милый, не отвлекайся от своих дел. Отдохну малость, полечусь травами – и хворь пройдёт… – да всё шутила и смеялась. – Самое лучшее лекарство для меня – это ты, мой родной. И время – оно всё лечит…», – и улыбалась своими умными глазами.

А может, всему виной был этот роман, который в последние месяцы целиком занимал мои мысли? Я так спешил его завершить, чтобы он вошёл в пятитомник, что не обратил внимания на серьёзность ситуации и легко соглашался с Марией в том, что это просто усталость и боль суставов да простуженных мышц. Сейчас я не могу понять, как мог так увлечься этим романом, его героями, которых выдумал сам? За романом – позабыл о любимой, перестал заботиться о ней, не увидел, что с ней творится. Нет бы, прислушаться к каждому вздоху её, задуматься над её словами, над тем, сколько было в них скорби, какая тайна скрывалась за ними… Ах, если б я знал, если б я только знал… Книги – я отдал им всего себя, и не только – потерял её, позабыл о Великой Любви… Нет! Я о любви только и думал, ради неё и сочинял свои произведения, только о том и думал, как она обрадуется, когда возьмёт в руки этот пятитомник. Мечтал вместе с ней посмотреть, как оживят мою пьесу на сцене. С нетерпением ждал я этого дня – преподнести ей сюрприз…

В последние дни я с утра пропадал в издательстве, а параллельно бегал в Русский театр, где шла репетиция спектакля по моей пьесе «Печаль моей любви». «О Боже, как Мария обрадуется, когда узнает!.. – восхищался я, ведь всё шло просто замечательно. Вечером я делился с Марией о том, что в издательстве приняли мои произведения и, может быть, уже довольно скоро они увидят свет.

– А знаешь, кто взялся написать предисловие к изданию – сам Керим Абилов, лучший критик в Дагестане.

– Я так рада… – улыбнулась она, кусая губы, и заплакала, уткнувшись лицом мне в грудь.

– Ну-ну, Мариш, любовь моя, а что ж ты плачешь-то?.. – стал я целовать её, вытирая слёзы.

– От счастья, милый, от радости за тебя… – и зарыдала. Но и тогда я этих слёз её не понял, и только сейчас соль этих слёз проникла до глубины моего сердца. Да что толку теперь от того…

Вчера… О Аллах, вчера она ещё была жива! И не только – встала на ноги, как ни в чём не бывало, шутила, смеялась и ласкалась, словно котёнок, целуя меня и обнимая. (Не знаю, сколько сил ей это стоило. А может, и вправду ей стало лучше, ведь говорят же, что перед смертью…)

Утром я не стал её будить, думал, что к обеду я уже вернусь, прижимая к груди свои книги и афишу о премьере спектакля. Но я попал домой лишь ближе к вечеру. Приближаясь к дому, я ощутил в груди необычайное волнение, которое стало возрастать с каждым шагом. А когда оказался возле дверей своей квартиры, я уже был не в силах ступить и шагу. В ноги будто залили свинец, а сердце отнялось от груди и провалилось в бездну… Вдруг как-то разом всё стало безразлично – и эта афиша, и книги, – то, о чём я так мечтал и столько ждал – всё потеряло смысл и значение. С прерывающимся дыханием, не в силах объяснить, что со мной происходит, я с трудом дотянулся до звонка. На звонок никто не отзывался, и я стал звонить как сумасшедший. Я чувствовал беду, да так, что от стука сердца меня знобило и трясло. Но я сопротивлялся, как мог, и не хотел думать о чём-то плохом… «А может, она куда-то вышла? В магазин – мало ли куда…» – хватался я за любую спасительную мысль, как утопающий за соломинку.

Дрожа от волнения (прижимая к груди книги и афишу) я трясущимися пальцами нащупал в кармане пиджака ключи и, открыв дверь, почти протащил в комнату своё тело, ставшее чужим и непослушным. «Мария…» – слабо позвал я любимую, вздрагивая от своего же голоса. Это был чужой голос! Чужой и непонятно откуда взявшийся! Кусая губы, чтобы унять дрожь, я побежал в комнату: «Мария!.. Мария…» – в то же время боясь и не желая обнаружить её. Мне так и хотелось, чтобы она неслышно подошла сзади и, пальцами прикрыв мне глаза, весело пропела: «А-у! Кто тут? Не меня ли ты ищешь, милый?..» (Книги я так и держал, прижимая к груди.) «Мария…» – и тут голос пропал, а вместе с ним исчезло всё. Мир потемнел и куда-то провалился. Мария лежала на полу. Открытые глаза бесчувственно, стеклянно отражали пустоту. Жизнь покинула их и они больше никогда не улыбнутся, никогда больше искра жизни не засверкает в них – а только лишь ледяное отражение адского огня, в котором она меня оставила… Она больше никогда не скажет мне ни слова, не улыбнётся и не согреет сердце своим теплом. Аромат её тела… её аромат… – это придало мне силы, я как бы ожил и рванулся к ней, чтобы оживить любимую в мыслях своих и проститься с ней в мире грёз – в мире грёз, окутанном ароматом её благовоний. Но Бог отвернулся от меня, и ангелы покинули нас. Тело Марии давно уже успело остыть… «Мария!!!» – ответа не было. Марии уже не было в этом теле, оно стало теперь таким же чужим и холодным, как и вся эта жизнь без неё. Да и я уже как бы не существовал для этого мира, и только один холодный дух витал во мне в бесцельных поисках её души. Я упал на колени и, уронив голову на её остывшую грудь, задрожал всем телом и зарыдал: «Мария!..»

Мария – она была мне второй женой, а первая жена сошла с ума…

Сакинат – так звали мою первую жену. Познакомились мы на одном из студенческих вечеров в парке Ленинского комсомола. Мы ещё были студентами – она училась на 3-ем курсе биолого-химического факультета, а я уже завершал свою учёбу в Политехническом институте по специальности инженер-строитель. Была ли эта любовь? Скорее – нет, но мне она очень нравилась (наверное, я до конца с ней и прожил бы свою жизнь, так и не узнав настоящей любви, если б не этот рок судьбы). Сакинат была обаятельной и симпатичной девушкой, её красота и смех магнитом тянули к себе сердца многих. Мы стали дружить, а вскоре я предложил ей свою руку и сердце. В то время я уже работал. По распределению я попал в монтажно-строительное управление. Нам выделили комнату в общежитии, и мы усердно взялись строить свой уголок, создавать свою семью. Был ли я с ней счастлив? Кажется, да. Во всяком случае, первые годы совместной жизни прошли в любви и в согласии. На выходные мы большими компаниями выбирались на природу и чаще всего с ночёвкой. Разжигали костры, пели песни – одним словом, отдыхали и веселились, наслаждаясь жизнью. На четвёртом году совместной жизни у нас наконец-то появился первенец. Господи, как я был счастлив! Я стал отцом! О, какое это чудесное ощущение! Я был так горд, что сердцу моему было в груди тесно, от радости и счастья оно рвалось из груди. В знак благодарности я готов был носить её на руках. Я оберегал жену, как мог, даже ведро воды не давал поднять. «Сакиша, – я только так и называл её, ласкательно и нежно, – родная ты моя, любимая, от твоего здоровья теперь зависит и здоровье нашего ребёнка, так что береги себя. Я буду помогать тебе во всём. Ты – мать!» И дошло до того, что пока ребёнок рос, она – моя дорогая Сакиша – привыкла ничего не делать. Но я был согласен работать день и ночь – здоровье позволяло мне это, лишь бы в семье царили покой и лад.