Глава 1

Где родился, там и пригодился!

Кому мог пригодиться Миньков в старом бабкином доме в заброшенной деревне с покосившимися заборами и обвалившимися колодцами, он не знал. Да и не рождался он там вовсе. Бабка, да, родилась именно в этой деревне. И мать тоже там местной повитухой была в жизнь препровождена. Он-то родился в городе, за триста верст отсюда. Но все равно настырно туда ехал. И упорно бубнил себе под нос, пока ехал:

– Где родился, там и пригодился… Где родился, там и пригодился…

И зачем ехал-то? – спросил бы кто. Потому что со злостью своей справиться не смог? Или потому что захотелось посмотреть на семейство свое избалованное, как это оно станет жить-поживать без него?

Господи, о чем это он?! Какое семейство?! Разве это семья: он – Миньков Сергей Иванович и она – Минькова Алла Степановна? Может, и семья, конечно, юридически, но неполной, кургузой какой-то она казалась Сергею без детей. Неполноценной он бы даже ее назвал.

– Какие дети, Сережа?! – всякий раз возмущалась Алла, когда он начинал заводить разговор об этом. – Мы же договаривались, ты помнишь?

Да помнил он, помнил. Ну и что? Сколько лет-то прошло с тех пор, как они договорились? Много лет, слишком много для него. Сколько? Да пять, пять лет прошло с тех пор, как они заключили брак с Аллой. А детей все нет и теперь, наверное, уже и не будет.

Он ведь сегодня утром решил, что навсегда уехал от нее. Сначала они долго и с удовольствием скандалили, потом он покидал в дорожную сумку какие-то вещи, вышел из квартиры, сел в машину и поехал, решив тут же, что не вернется к ней никогда.

– Поезжай, дорогой, поезжай, – ехидничала она ему вслед, ероша белокурые кудри, и хохотала, с призывной сексуальностью запрокидывая головку. – Завтра на коленях стоять будешь и прощения вымаливать…

Он не стал утверждать, что никогда этого не сделает, потому что уже не раз так делал. Сел в машину и поехал, поначалу даже не зная, куда. А потом вдруг на ум пришла старая пословица, которую сильно бабка любила:

– Где родился, там и пригодился…

И он свернул на объездную дорогу и уже через час выезжал из города.

«Ничего, – думал он, наблюдая, как «дворники» его машины разгоняют липкий снег с ветрового стекла. – Я не пропаду. У меня все есть! Бизнес пускай и прихрамывает сейчас, но у кого не так? Вытяну как-нибудь, не впервой крутиться. Жить есть где. Не зря часть средств в недвижимость запустил, как ведь чувствовал…»

Единственной, кого он терял, была жена.

Миньков нахмурился и полез за сигаретами, хотя зарекался курить за рулем.

Без Алки ему будет худо, он это знал. Любовь это была, привычка или зависимость какая-то нездоровая, объяснения у Минькова не было, но без нее ему всегда бывало плохо. Она об этом знала и пользовалась его зависимостью на всю катушку. Горы шмоток, украшения, отдых, где пожелает, во всем он ей потакал, ни в чем не отказывал. Ко всем ее капризам и истерикам относился поначалу с мужской снисходительностью. Женщина же, как иначе-то? Слабая, милая, нежная. Не бесился никогда прежде, не пытался приструнить. А она…

Она даже ему ребенка родить не захотела. Такая…

– Сука! – не выдержав, скрипнул зубами Миньков, выбросив недокуренную сигарету за окно.

Рот наполнился горькой слюной, и в районе сердца что-то остро и болезненно сжалось.

Для себя ей пожить хочется, видите ли! А ребенка-то для кого, для соседей, что ли, рожают?! Да, он поначалу тоже не спешил, и даже договаривался с ней о чем-то таком, и думал, что им вдвоем вечно будет хорошо. А потом заскучал вдруг. И гомона детского дома захотелось, и нытья про игрушки с велосипедом стало недоставать. Не все же про ее тряпки и солярии слушать.

– У всех наших знакомых дети, Алла. Чего мы-то, дефективные, что ли?

Дефективной она себя не считала, конечно же, но и следовать примеру знакомых не собиралась.

– И что хорошего-то? Ни уйти, ни уехать никуда. Ты-то понятное дело, на фирме станешь пропадать день и ночь, а я? В пеленках тут с подгузниками зароюсь, да? А фигура? Что с ней станет? Я уже никогда не стану такой, как сейчас. Никогда!

По Минькову, так Алке не мешало бы чуть поправиться. Извела себя диетами и фитнесом до такой степени, что он стал потихоньку забывать, что такое женское тело. Настоящее женское тело, с нежными плавными изгибами, приятными выпуклостями и все такое.

– Тебе надо, ты и поправляйся! – орала она обычно, втягивая перед зеркалом несуществующий живот. – Ну вот, снова триста граммов отложилось. А все ты со своими дурацкими шашлыками…

К шашлыкам, насколько помнил Миньков, жена не притрагивалась, потягивала минералку без конца. И лишних триста граммов он на ней не смог обнаружить, сколько ни вглядывался, но повод для очередного скандала появлялся бесподобный, и они отрывались по полной программе.

Последние несколько месяцев они вообще дня не могли прожить, чтобы не поругаться. Им даже повода не нужно было. Достаточно было неосторожного взгляда или неудачной шутки, и все начинало искрить.

Сегодняшний день начался с ее отвратительного кофе, а ведь могла бы уже за пять лет научиться его готовить, пересушенных тостов с обуглившимися краями и ее поскуливания про то, что кто-то куда-то едет на рождественские каникулы, а они вынуждены сидеть дома.

– Так в прошлом году ездили, – огрызнулся Миньков, тут же начав закипать.

Он как раз ошелушивал подгоревший тост. Горелые крошки попали ему на брюки. Он попытался их стряхнуть, но только все усугубил. На штанине остался угольный след. Теперь надо было переодеваться, а времени до выезда из дома почти не оставалось. Тут еще она со своими претензиями.

– Так год прошел, Сережа!!! – прошипела она, поражаясь его скудоумию, надо полагать. – Год!!! Не день, не неделя, не месяц даже, а год! Люди едут…

– Люди едут туда с детьми, между прочим. Учат там их кататься на лыжах, лепят вместе снеговиков, – вспомнил он своего приятеля с семьей. – Доставляют своим малышам радость. А ты-то зачем поедешь? Хвостом крутить? Так тебя там по прошлогодним выходкам запомнили.

– Что ты имеешь в виду?! – взвилась Алла тут же. – И при чем тут дети?! Если нет детей, развлекаться, что ли, не надо?!

– Надо просто пытаться жить для чего-то еще, – вздохнул Миньков, вспомнив с грустью новогодние праздники своего детства. – Для кого-то еще, Алла.

– Опять ты за свое!!! – закатила она глаза. – Мое тело не инкубатор, Миньков! И мы с тобой договаривались…

Потом началось перечисление обид, которых он ей нанес по неосторожности за прошедший год. Невыполненные просьбы. Все скомканные праздники. Закончилось всхлипыванием, в которое Миньков уже не верил, Алка была потрясающей актрисой, хотя и никогда не пробовала себя на подмостках.

Он не выдержал, вскочил из-за стола и ушел в спальню переодевать штаны. Но оказалось, что переодеваться было не во что. Что-то она забыла забрать из химчистки, что-то еще не отнесла в прачечную. Сами-то Алла Степановна не унижали себя стиркой и глажкой его брюк.

– Надень джинсы, в конце концов, – посоветовала она угрюмо.

– Ко мне сегодня немцы на фирму приезжают! – заорал Миньков не своим голосом. – Ты это понимаешь или нет?!

– Жрать надо было аккуратнее!