Отзывы на книги автора «Франсин Хирш»

Основная идея книги Франсин Хирш, преподающей историю в Висконсинском университете, очень проста - напомнить западному читателю, что Нюрнбергский трибунал был придуман и организован Советским Союзом, и основан во многом на советской теории вины и наказания за преступления против человечности, разработанной советским юристом Ароном Трайниным (важность которого для Трибунала автор подчеркивает многократно).

С самого начала Хирш указывает, что если бы не Сталин, никакого трибунал не было бы вообще - американцы, к примеру, хотели без шума и пыли удавить нацистских бонз в темном уголке. Британцы же хотели закрытый суд - это не устраивало никого, в том числе и американцев, когда они все-таки согласились с самой идеей суда, что и заставило их поддержать советское предложение публичного судилища.

Автор по ходу рассказа часто отмечает, что само понятие суда и справедливости у СССР и западных союзников отличались очень сильно. Так что довольно быстро англичане и американцы, недовльные тем, что приходится иметь дело с недемократической страной (для многих из американской делегации разницы между коммунистами и нацистами просто не было), стали из всех сил оттирать Союз от деятельности трибунала и при любой возможности принимать собственные решения, игнорируя Москву. Ситуацию усугубляло то, что на Западе просто не осозновали размах разрушений в Советском Союзе.

Мне понравилось, как автор продемонстрировала, как советская сторона, поначалу крайне негибкая и постоянно запаздывавшая, приспосабливалась к изменениям в регламенте, как училась у союзников преподносить свою точку зрения, как вынужденные терпеть наглость американцев, научились устраивать сюрпризы (например, появление в качестве свидетеля Паулюса или Ломакина, чей священнический сан шокировал американцев), как советские журналисты учились у западных и в свою очередь учили наших чиновников быть более открытыми и активней работать с прессой.

Вообще книга очень подробная, и была бы интересна просто своим рассказом об организации (и сопутствующем бардаке), даже если бы автор не вдавалась в околополитические интриги. А она активно в них вдается и преподносит трибунал как первую главу разворачивавшейся холодной войны - со всеми ее сложностями и проблемами. Кроме того, монография читается как неплохой юридический триллер. Да, мы знаем, кого повесят, а кто отсидит, но следить за тем, как защита пыталась переиграть прокуроров и вбить клин между победителями, действительно интересно.

Также Хирш подробно описывает, как все четыре страны (да и обвиняемые тоже) использовали трибунал для продвижения собственной версии истории войны (и победы). Она наглядно демонстрирует нарастание антисоветских настроений западных союзников - особенно американцев, чем дальше, тем больше мешавших Москве где только можно было, причем зачастую в ущерб целям трибунала. СССР, как подчеркивает автор, не мог не воспринимать такие действия иначе как заговор.

Книга интересна как сама по себе - с голыми фактами, так и с разнообразным анализом, ее можно рассматривать с разных сторон, она позволяет понять лучше историю Холодной войны и историю советской юриспруденции, кроме того, она описывает жирную точку в конце ВОВ.

Книга интересная, автор хорошо подкована, но слишком большая теоретическая претензия подавляет живость и любопытность материала. Франсин Хирш попыталась представить книгу как ответ и корректировку знаменитой книги Терри Мартина , мол, тут он неправ и вот тут, но собственного материала, вернее, правильной структуры подачи собственного материала было маловато, поэтому претензии повисают в воздухе.

Для того, чтобы плодотворно критиковать знаменитую прорывную работу о нациестроительстве в СССР, надо придумать собственную концепцию. Несколько разрозненных глав о том, как имперские эксперты вступили в союз с большевиками после Гражданской для внедрения в практику научных подходов к этнографии, не очень тянут на прорыв в изучении вопроса, поэтому собственно теоретическая часть показалась мне надуманной, некоей данью строгому научному оформлению академических работ, которая не только не помогает воспринимать материал автора, а даже, ожидаемо, мешает, так как уводит рассказчика от предмета и заставляет пикироваться по каким-то частностям. Долой обязаловку в академической прозе!

За пределами смазанного теоретического подхода перед нами открывается удивительный мир советских 20-х с его не менее удивительным продолжением в 30-х. Хирш хотела сказать нам, что Мартин ошибся, утверждая, что «большое отступление» после первой пятилетки произошло и в нациестроительстве. Нет, все иначе, это переход к новому этапу, когда вслед за Сталиным все стали считать, что консолидация мелких этносов в титульные произошла и теперь надо поддерживать именно их, воспевая советские культурные достижения (национальные по форме, социалистические по содержанию). Само по себе утверждение как утверждение, в чем-то даже просоветское какое-то, мол, принципиальные они по содержанию, надо просто присмотреться. Но, как уже упомянуто, материал для подкрепления этого утверждения выбран любопытный, но с самим утверждением связанный крайне косвенно – как ученые и режим выстраивали отношения, как эксперты стали необходимы власти и как эксперты редактировали заключения для соответствия пожеланиям заказчика.

Об экспертах, о их роли в контактах с Лениным и Сталиным, об оформлении музеев, об этнографических экспедициях и о вершине усилий власти и ученых – переписях – Хирш пишет ловко, деловито и энергично. Тут нет ни претензий, ни вопросов, тут перед тобой открывается обычный необычный мир жизни, когда люди, которые так похожи на нас, живут и делают что-то удивительное (не всегда со знаком плюс) в стремительно меняющихся условиях. Метафора калейдоскопа и стремительного танца а-ля Матисс явно относится к моим любимым, и здесь она опять уместна – за 10-15 лет, ну пусть 20 лет стороны прошли в своем танце все стадии от холодного взаимного интереса до подчинения и точечных репрессий. Ленин и Ольденбург, начинавшие эту историю, старые знакомцы из 1890-х, вновь встретившиеся в совершенно иных обстоятельствах (от научного кружка, в котором состоял тот самый Александр Ульянов и Ольденбург, до непременного секретаря Академии и главы Совнаркома). Первые эксперименты с определением очень точного, наиточнейшего перечня народов СССР. Сталинские правки в список. Перепись 1937-го, некорректная. Вторая Вторая перепись 1939-го, уже с верным списком, утвержденным где надо. В промежутках мрачноватые споры о границах с перекидыванием областей из одной республики в другую. Если о спорах между БССР, УССР и РСФСР я знал (очередные последствия того определения границ мы как раз интенсивно переживаем), то о роли центральных органов, ученых и местных элит при межевании в Средней Азии я прочитал детально впервые. О таджикских националистах, вчера бывших узбекскими националистами, о роли политического аспекта при межевании, об умении говорить на советском языке, чтобы власть не могла устоять перед доводами, изложенными в ее же эпитетах.

Кстати, об этом умении говорить на нужном власти языке. Актуальная вставка – до чего же этот процесс похож на современный! Слова-маркеры (как современное в/на, например), которые используются для получения доступа к ресурсам. Тогда это были национальные термины в рамках революционной логики, теперь это умение говорить на языке грантов для получения грантов. Любопытно, что на Западе к чистке в академии за нежелание менять язык науки в угоду текущему дискурсу пришли примерно за такое же количество лет, что и в СССР. Страшно экстраполировать дальше, некоторых этнографов расстреляли в конце 30-х за неверное проведение первой Второй переписи.

В книге много Ленинграда. Заметно, что переезд органов власти в Москву не привел к быстрым переменам в раскладе сил – узловые точки науки по-прежнему оставались в городе на Неве. Ленинградская модель этнографической выставки отрабатывалась и тиражировалась отсюда, комиссии этнографов работали здесь, так что страницы книги полны отсылками к городу трех революций. И только во второй половине 30-х, после переезда и слияния Академии наук, Ленинград перестает быть местом, где все или почти все происходит.

Вишенка на торте, настоящее украшение книги – главы о работе с немцами в 20-е и борьбе с фашистскими расовыми теориями. С одной стороны, приходилось работать с теми, кто был готов с нами работать (вот как тут не сравнить с текущей ситуацией?), с другой стороны, немецкие ученые не стали исчадиями ада в 1933, они и до этого были довольно откровенны в проявлении своей демонической сущности. Потеряв колониальную империю, немцы пытались получить возможность ездить в экспедиции в отдаленные районы СССР со своими черепоизмерялками. Сначала наши мирились с их странностями, соглашаясь на обмен научными знаниями и технологиями, но чем дальше, тем сильнее их риторика советскую сторону напрягала. Надо отметить, что кричать «волки!» наши начали в самом начале 30-х, до прихода Гитлера к власти. При этом Хирш подтверждает, что немецкая наука фашизировалась до 1933-го и опасения советской стороны выглядят вполне рациональными. Итак, немцы едут в совместную экспедицию, смотрят на конституцию коренных народов, а потом публикуют работы о расовом вырождении и неминуемом вымирании какого-нибудь советского народа. Советская власть довольно быстро среагировала на угрозу своим базовым постулатам о принципиальном равенстве людей (развитие зависит не от биологических различий, а от социально-экономических условий), понуждая ученых писать работы об ошибочности расовых теорий.

Финальная глава была грустнее, война замаячила на горизонте и власти стали действовать жестче, подозревая в диаспорах немцев, поляков и корейцев возможных союзников будущих врагов. Политическая необходимость который раз взяла верх над декларируемыми принципами, и паспортная система подавила личную самоидентификацию по национальному вопросу. Есть в этом что-то неизбывное, в том или ином виде подобное повторялось уже не один раз.

Мрачная история о том, как смерть Рузвельта позволила американским ястребам развязать холодную войну. Автор вроде бы рассказывает о советской роли в Нюрнбергском трибунале, но материал выстраивает нарратив сам.

Итак, Рузвельт умирает перед самым днем окончания войны в Европе. Если верить автору, наши привыкли к тому, что в тройке ведущих держав у нас негласный альянс с США против Великобритании, и разворот Трумэна, его крики на Молотова и общий курс против СССР стали неприятным сюрпризом. Автор оставляет за скобками причины такого поведения США и конкретных американцев, но тренд очевиден. Даже в маленьком (по сравнению со всей мировой политикой) изводе Нюрнбергского трибунала тенденция проявляет себя исчерпывающе: назначенный американской администрацией главным организатором Роберт Джексон последовательно пытается оттеснить советскую сторону от организации процесса, то перенося место работы конференции по организации трибунала, то играя на сложностях перевода. При этом Хирш пишет, размыто так, что он, Джексон этот, не знал ничего о том, как пострадал Советский Союз во Второй мировой. И знать не хотел, вероятно, потому что никаким моральным основанием для более уважительного отношения это не стало бы. Краткий гуглопоиск дает понять, что Джексон и после рассмотрения дела по существу считал СССР главной угрозой цивилизации, активно поддерживал создание НАТО и прочие американские антисоветские шаги до самой своей смерти в 1954 году.

В принципе, обычный американский политик без рузвельтовского идеализма. Но наши еще не поняли смены вектора и продолжали верить в возможность эффективного взаимодействия, поэтому действия Джексона по организации процесса не сразу стали понимать так, как понимать их следовало – как враждебную СССР деятельность. С этим, по-видимому, связана большая часть промахов, допущенных СССР на организационном этапе – уколы, провокации и тычки воспринимались в Москве вначале как обычные организационные трудности, а вот исполнители, непосредственно работавшие с Джексоном, поняли все раньше и оказались в некоторой ловушке, как Руденко, который понял, что его несколько раз обвели вокруг пальца и не знал как рассказать это Москве. Дошло даже до того, что англичане и французы кулуарно и не очень помогали нашей стороне преодолеть организационные препоны, которые ставила американская сторона, пользуясь своей ведущей ролью в организации трибунала.

Тут интересно сделать отступление. Хирш начинает так – обычно про участие СССР в Нюрнберге не принято говорить, а на самом деле оно было и было важным. Любопытно, не правда ли? Оказывается, если ей верить, в западном нарративе участие СССР в осуждении нацистских преступников приглушено. Дальше автор рассказывает о примечательном Ароне Трайнине и его вкладе в развитие международного права, который приходится переоткрывать заново. Это прозрачно дает нам понять, что подход Джексона и иже с ним к созданию образа СССР возобладал.

Уяснив, что суд над нацистами не будет праздником единения союзников, советская сторона прекрасно разыграла свою партию. Это следует из книги прямым и очевидным образом. В условиях постоянного давления, в условиях постоянного изменения формата, в условиях непрекращающихся попыток американской стороны объегорить наших (перенести нашу часть обвинений в свой блок, предъявить документы, которые были заранее распределены в нашу часть) наша делегация быстро училась. Этому, вопреки построениям автора, очевидно помогала тесная связь с Москвой и постоянная обратная связь по всем каналам от присутствовавших на процессе советских писателей и журналистов. Наши быстро меняли состав свидетелей, поняли, какие темы эмоционально воздействуют на западную публику, быстро поднаторели в перекрестном допросе. Самое примечательное, что по самым чувствительным вопросам наши выступили гораздо лучше ожидания. Владея инфраструктурой трибунала, западные союзники не разрешили обсуждать Мюнхенский сговор, но позволили защите нацистов спекулировать о советско-германском пакте. Кроме этого, СССР внес в список эпизодов обвинения события в Катыни, по которым немецкая сторона при очевидном попустительстве западных судей развила высокую активность по перевешиванию ответственности на СССР. Если по пакту наши отчаянно отбивались от негативных интерпретаций, но в целом просто остались при своем, то по Катыни сама Хирш пишет, что аккуратная работа со свидетелями и полемический задор позволили отстоять свою точку зрения (что было неожиданно).

Любопытно, что у всех победителей были скелеты в шкафу, которые западные союзники вроде бы предлагали там и оставить. Американцы не очень охотно говорили о торговле с Германией и неограниченной подводной войне, которую сами вели на Тихом океане, англичане отбрыкивались от планов оккупации Норвегии, а французы плохо вели себя с немецкими военнопленными. Однако из-за разлада между США и СССР на процессе активно педалировали именно советские сложности.

Отдельно позабавили меня стереотипы. Хирш принимает за чистую монету почти всё из мемуарной литературы, не пытаясь понять мотивировку авторов. Поэтому наши представители выглядят как стандартные русские злодеи из голливудских фильмов – неадекватные, серые и заносчивые. Никто, конечно, не может им помешать быть именно такими, но и визуальные образы из книги, и действия этих людей как-то не спешат подтверждать оценочные утверждения автора (особенно позабавили претензии о незнании иностранных языков – как будто кто-то из западных специалистов владел русским?). То, что они в неблагоприятных условиях сумели во многом сохранить лицо и донести советскую точку зрения, пожалуй, и определило негативное к ним отношение западных мемуаристов. Эдакая линза холодной войны в действии (позволю себе инсинуацию, мы же теперь знаем, что хорошим советским для них был Горбачев, к которому здесь, с этой стороны границы, несколько иное отношение).

Открытием книги, несомненно, стал упоминавшийся уже Трайнин. Экий человек, один из плеяды людей мирового значения, которых породила революция.

P.S. За рамками краткого отзыва осталась прекрасно выписанная автором работа самого трибунала, недели чтения обвинительных актов, работа с обвиняемыми и свидетелями, жизнь советской делегации в американской оккупационной зоне (с грабежами, убийствами и самоубийствами (?). Как бытописатель Хирш великолепна, надо только не поддаваться на ее стереотипные оценочные суждения.

P.P.S. Еще о стереотипах – Хирш сильно опирается на исторический научпоп о Восточном фронте (на Энтони Бивора в частности) или вообще не дает ссылок, приводя сведения о непорядках в советской зоне оккупации Германии. Это, конечно, моветон в остальном красиво написанной работе.

Итак, вы хотите построить социалистическое государство, в котором все народы будут процветать (но ещё так, чтобы в раннем его, государства, периоде, то есть вот прямо сейчас, всякие националистические движения не разбежались со своими территориями в разные стороны). Из исходного материала у вас обломки Российской империи, про народы в которой вы кое-где знаете кое-что, а кое-где - ничего не знаете.

И как именно узнавать, тоже не очень очевидно: вроде бы нацию традиционно определяют по родному языку и религии, но родным языком в силу русификации куча людей называет "русский", а религия в вашем социалистическом государстве пережиток прошлого и не самый значимый фактор. И даже спросить нельзя, потому что сильно не все жители ваших территорий понимают, что такое национальность (причем как в азиатской части с ее родо-племенами, так и во вполне себе европейской). И время пошло, потому что решать надо вот прямо сейчас, и цена проб и ошибок, прямо скажем, не самая приемлемая.

Узбекская ССР: Это узбекский район, вот результаты переписи, тут одни узбеки!
(Новообразованная) Таджикская ССР: да вы просто запугали население так, что кто ж признается, что он таджик. А так тут только таджики и жили!
Москва: Академия наук, есть что сказать?
АН: Ну... Это... Узбеки не то что бы монолитная нация. И таджики тоже смесь племен. А в спорных районах живет смесь тех и других.
Москва (устало): Академия, ты не помогаешь.

В одной из глав цитируется расхожее прилагательное к СССР - "прометеевский проект". И читать об этом, прогрессивном, оптимистическом в основе своей, модернизационном проекте - удивительно интересно. Это даже не очень про идеологию; это про масштаб вызова и то, как на него ответили те люди.

Но, конечно, люди не были бы людьми, если бы вслед за оптимизмом и модернизацией 1920х не пришли бы кровавые 1930е.

Хирш, как мне кажется, написала отличный нон-фик, в котором хорошо сбалансированы научность и опора на источники с общей аналитикой и внятностью изложения. Книжка дает последовательный и логичный ответ на вопрос "как СССР пришел к своей национальной структуре", а самое главное - почему. Как идеология, экономика и мир вокруг выплавили то, что сейчас кажется нам привычной структурой страны - и насколько она, эта сложившаяся под ста миллионами факторов структура, условна.

Написать такую книгу об истории чужой страны - спасибо Хирш за это.