Борис Минаев
Тропинка

«Дневник буддийского монаха» москвича Феликса Шведовского – очень важная книга для понимания современной жизни, современной культуры, современного человека – как мне кажется.

Почему я так думаю?

С автором «Дневника» познакомился я довольно давно, в конце 80-х. Шла перестройка, но советские социальные механизмы были вполне еще жизнеспособны.

С мальчиком-десятиклассником случилась такая беда – он создал и вывесил стенгазету (ну то есть буквально на стене), где открыто признал существование божественного начала, рассказал о том, что ищет свой путь в религию, а одноклассников обвинил в бездуховности, в материализме (хорошо, что не в диалектическом!) – словом, пошел на поводу у «чуждых нам взглядов».

Мальчика решили исключать из комсомола. А что еще было с ним делать? Путь в институт оказывался, таким образом, для него закрыт.

Можно было бы, в принципе, жить дальше и без института. Но тут письмо его родителей нашло корреспондента «Комсомольской правды», то есть меня. И позвало в дорогу. Надо сказать, не в очень длинную – жила семья Шведовских на соседней от редакции улице. Я перешел Бутырский вал и оказался у них на кухне. Открыл блокнот и начал записывать (журналисты работали тогда именно так).

Если бы дело происходило не в 1988 году, а раньше, то вариантов бы не было никаких. Но уже в том году, при всех этих пленумах и съездах партии, при торжестве развитого социализма, при ритуальном почтении к «заветам Октября», при всей этой торжественной белиберде – и мне, и моей редакции, и его учителям, и родителям, и вообще всем было ясно: наказывать парня не за что. Ну, ищет и ищет свой собственный «смысл жизни». Может, найдет.

Что плохого?

Однако история на этом не кончилась. Цена, которую Феликсу Шведовскому пришлось заплатить за свой тогдашний (16-летний) идеализм, за поиск мирового духа, или божественного начала, или как там еще – короче, за свои убеждения, за свои принципы, за свою асоциальность и даже непримиримость по отношению к стандартам советского общества – оказалась совсем другой.

Гораздо большей, весомой. Гораздо более серьезной, чем институт или карьера.

Ценой оказалась вся его жизнь. Целиком.

Нет, по советским меркам тогдашнего СССР, а потом и России, все было почти «тип-топ». Характеристику ему дали, в институт он поступил, отучился, стал даже работать в журнале «Крокодил», потом женился…

Но чем дальше, тем больше он понимал, что жить так, по этой незатейливой общей мерке, не может. Что должен найти свой, только свой путь.

И нашел.

Как нашел – об этом он рассказывает в книге, подробно.

А здесь, в предисловии, я хочу сказать о другом. Точно так же, как Феликс, свой путь искали в те годы, в начале 90-х (и конце 80-х) многие ребята. Принято считать эти годы мрачными, страшными. Да, было всякое. Много печального было. Но было и другое, о чем не говорят и не пишут – а именно, громадный ментальный сдвиг. Вулканическое извержение смыслов.

Люди прорывались к чему-то новому, сами строили себя, свою жизнь, сами открывали абсолютно новые для советского человека горизонты.

…Теперь это все стало в каком-то смысле обыденной вещью. Ну, пусть не такой уж частой, не массовой, но абсолютно нормальной, живой, текущей реальностью. Почитайте социальные сети, вы сами все поймете.

Поиск духовного учителя, все эти «практики» и «семинары», йога, буддизм, даосизм, да что угодно – пиши, записывайся, приезжай…

Хочешь в Ковров, хочешь в Стокгольм. Границы открыты, запретов (пока) никаких нет.

Но тогда, в Москве, в 1993-м, первая буддийская община, ютившаяся в типовой московской квартирке, в окраинной пятиэтажке, где люди питались только хлебом и водой, рядились в желтые хитоны, били в барабаны, молились на чуждом языке – была опасным делом.

За которое и посадить могли.

И уж тем более – когда вся эта община, почти в полном составе, отправилась на «марш мира» в воюющую Чечню.

…Теперь поехать в Индию, в Китай, Японию, в Среднюю Азию – пройти пешком по горным дорогам, ночевать под открытым небом в пустыне, то ли у пастухов, то ли у бандитов, прикоснуться к тайнам мира, святыням других религий – господи, так «многие делают».

Стать из нормального журналиста паломником, отшельником, монахом, обратиться в иную веру, в иную ипостась, раскрыться для новой жизни, уехать, приехать, забыть о прежней жизни, о деньгах, о «нормальном», поменять все – уже не сенсация, а «дауншифтинг» (главное, найти слово).

Но Феликс был одним из первых, кто все это попробовал на себе.

В своей книге он описывает как раз именно эти путешествия – в Китай, Индию, Среднюю Азию, Японию, Чечню. Но это не записки путешественника, а именно записки монаха.

Чем монах отличается от обычного человека, искателя приключений или даже духовного искателя?

Смирением.

Монах уже все нашел. Он ничего не знает, но он знает главное.

Он не боится.

Именно такой путь проделал Феликс Шведовский. Кандидат исторических наук, переводчик древних буддийских сутр, правозащитник, человек с удивительной речью – медленно выбирающий слова, как будто идущий по тропинке высоко вверх.

Я, кстати, так и не прочел тогда (когда писал свою статью в «Комсомолке») ту самую его злополучную стенгазету. Ее конфисковали учителя.

Спустя четверть века она все-таки дошла до меня, вот в таком виде – в виде его рукописи.

Стенгазета длиною в жизнь.

ДНЕВНИК БУДДИЙСКОГО МОНАХА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Орден Ниппондзан Мёходзи, монахом которого является автор, возник на территории Манчжурии благодаря японскому монаху – преподобному Нитидацу Фудзии, жившему в 1885—1985 годах. Орден был основан немногим позже Октябрьской социалистической революции, вылившейся в многолетнюю войну всех против всех внутри и вне России. Монахи Ниппондзан Мёходзи известны как одни из организаторов пацифистского движения, объединяющего людей самых разных национальностей и религий в «борьбе за мир». Это понятие, как и понятие миротворчества, имеет свой изначальный, евангельский контекст, в котором «блаженны миротворцы». Лишь в ХХ веке смысл этих слов был дискредитирован сначала советской пропагандой, а потом и международными СМИ, когда «борцы за мир» въезжали на танках в Венгрию, Чехословакию и Афганистан, а вооруженные «миротворцы» стали носить голубые каски с надписью «ООН». Но монахи ордена Ниппондзан Мёходзи верят, что миротворчество как безоружное, ненасильственное движение за мир – это сейчас главный способ практиковать истинное Учение Будды. Они считают себя также учениками великого индийского святого ХХ века – Махатмы Ганди, с которым был близок Фудзии-гурудзи^[1], как стали называть Нитидацу Фудзии в Индии, где он вместе с Ганди боролся за бескровное освобождение этой страны от Британской империи.

Что такое буддизм? Каковы его исторические корни и нынешние цели? Какую линию буддийской преемственности наследует орден Ниппондзан Мёходзи? Вот в чем пытался разобраться молодой журналист, который, задавая эти и многие другие вопросы, неожиданно для себя принял буддийский постриг у непосредственного ученика Нитидацу Фудзии – японского монаха по имени Дзюнсэй Тэрасава, а в России, где он прожил долгое время, – просто Сэнсэй, или Учитель. Его ученики в 90-х годах совершили вместе с ним несколько путешествий – в Китай, Японию, Индию и Непал.

Записки, сделанные в тех странствиях, и есть «Дневник буддийского монаха», главный сюжет которого – духовный поиск юноши из московской преподавательской семьи, воспитанного в СССР и ищущего свое место в постсоветской действительности. Хотя теперь я смотрю на него несколько отстраненно, все же он – это по-прежнему я сам.

ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ ВЫПРЫГИВАЕТ ОДИН ИЗ СТА
моя предыстория

Я стал монахом буддийского ордена вскоре после того, как в 1993 году двадцатилетним мальчишкой закончил факультет журналистики МГУ, успев поработать сотрудником экологической газеты «Спасение» и юмористического журнала «Крокодил».

Карьера складывалась неплохо, даже, можно сказать, удачно. Казалось бы, чего еще хотеть. Но уже с последних классов школы идет вторая, параллельная линия моей судьбы. Началось с листовки, которую я написал от руки печатными буквами и вывесил в школе в 1987 году. Это был протест против материализма и «да здравствует» Духу, определяющему бытие, и фантазерам, которые выше «рабов логики». Протест не метафизически тихий, а общественно громкий.

По случаю такого неслыханного в истории нашей советской спецшколы № 20 события было устроено собрание всех старшеклассников. Я стоял перед полным актовым залом и проповедовал свою веру. Призывал учиться не у взрослых, а у детей, ибо на самом деле они – наши отцы; ведь наших предков можно назвать «молодым человечеством», а значит, кто моложе, тот и старше. Увлеченный этим парадоксом, опровергавшим всякую логику и, тем не менее, совершенно несомненным, я интуитивно выразил глубочайшую суть всего Учения Будды, тогда еще ничего не зная о нем и даже не интересуясь им. Эта суть заключена в словах 15-й главы буддийского писания – Лотосовой сутры: «Отец – мал, дети – стары». Но мне еще предстоял долгий путь, прежде чем я встретил Лотосовую сутру…

В школе тогда, хоть и отчитали, и «разобрали» по-комсомольски, но в целом отнеслись по-человечески: все-таки уже началась перестройка. К тому же очень помогла поддержка преподавателя биологии – Григория Наумовича Штеренго, оказавшегося втайне религиозным человеком. Он не скрывал, что практикует йогу, которая в Советском Союзе не считалась крамолой, покуда оставалась видом физической гимнастики, но нам на уроках он очень осторожно, в завуалированном виде, рассказывал также о ее духовных аспектах. Так, неназванное, передалось мне Учение.

Следующей весной, в выпускном уже классе, я снова взорвался, на сей раз целой стенгазетой, которую мне доверили в качестве комсомольского поручения, после годового испытательного срока, выдержанного мной безо всяких «высовываний». Теперь уже у меня наболело от долгого молчания и еще более пробужденного наблюдения за школьной, да и в целом за общественной жизнью. Стенгазета вышла злая, особенно передовица, озаглавленная «Ненавижу». От веры, от чистого, мечтательного мальчика там почти ничего не осталось, больше было «антисоветчины», но, призванный комсомольской организацией школы к ответу и принужденный выйти из комсомола, я все же в качестве главной причины назвал веру в Бога, тогда – в Христа. И какое-то время я считал себя христианином, хотя крещения так и не принял. Просто я полагал, что каждый народ дает Духу свое имя на своем языке – а значит, это всего лишь по-русски Он называется Бог Христос.

Библия, Блаженный Августин, о. Павел Флоренский, о. Владимир Соловьев – до них я буквально дорвался в Фундаментальной библиотеке МГУ, когда поступил-таки на журфак (времена-то были перестроечные, и история с комсомолом не помешала мне, нашлись заступники среди демократически настроенных «старших товарищей»). И вместе с тем я начал читать книги о восточных религиях. Особенно понравились мне китайские даосы: мысли их, выраженные намного проще и яснее, были очень глубоки. Моя голова ломалась на богословских построениях христиан, даосы же подтверждали ту мудрость, что «все гениальное просто».

И вот наконец я наткнулся на упоминание о том, что даос Чжуан-цзы многое взял от буддизма. И впервые мне очень захотелось узнать, что такое этот буддизм. Милый моему сердцу Чжуан-цзы потом померкнет и забудется на фоне Учения Будды, но я так же благодарен ему, как и учителю биологии…

Изучая христианство, я находил себя все больше и больше задетым тем, что «обидели грешников». Как же так – муки на веки вечные?! Да что же это за Бог такой мстительный?! Помню, как пропустил лекцию на первом курсе: вышел на перемене во двор на Моховой, сел на скамейку возле памятника Ломоносову, а рядом – женщина, наверное, помешанная, стала хватать меня за руки. Не пуская от себя целый час, она путано рассказала мне горькую историю своей жизни и вдруг спросила: «Ну скажите, скажите, я попаду в ад?». А я с неожиданной для себя самого твердостью ответил: «Все попадут в рай».

И с тех пор это стало моим убеждением. Позже я узнал, что и в христианстве есть подобное ответвление, но тогда показалось: через Христа не все Дух сказал людям, только часть правды. А что же Будда? Он говорил, что ад не вечен, что ада вовсе не существует, он только порождение нашего сознания. Будда говорил как раз то, что я ответил тогда помешанной женщине, только Просветленный в Лотосовой сутре употреблял другие слова: «Все станут буддами». И хоть не русское, стало мне это Его (безымянного Духа) имя (Будда) ближе всех других. К концу первого курса я начал узнавать о буддизме не только по книгам – я стал искать верующих этой религии.

Обида за грешников привела меня также к Фрейду и Ницше. Они не верили в Бога, как показалось мне, потому, что не верили в исконность зла. Зло – репрессированное добро. Посему инстинкт невинен, а греховным становится тогда, когда его начинают подавлять, вытеснять в подсознание. Об этом лучше всего написал психолог Карл Густав Юнг, как раз отстаивавший превосходство восточных религий, с их идеей страдания, над западными – с их идеей первородного греха.

Вот так и пошли бок о бок эти два моих интереса – к психологии и к буддизму. Оставив веру в христианского Бога, я не спешил становиться верующим, а воспринимал буддизм скорее как исследователь-психолог. Позже я узнал, что сам Будда советовал именно так относиться ко всем его словам: «Ничего не берите на веру, все проверяйте на собственном опыте», – гласит Дхаммапада, сборник изречений Будды.

Вскоре я оказался в особняке Центрального управления буддистов (ЦДУБ) СССР на улице Остоженка, а потом и познакомился с нелегальной еще тогда, в 1989 году, буддийской общиной, оказавшейся впоследствии первой из зарегистрированных в Москве (кстати, я принял участие в ее регистрации и могу считаться одним из первых официальных буддистов столицы). Собиралась община то в ЦДУБ, то в каких-то подвалах, встречались иногда с монахами, приезжавшими в основном из восточного зарубежья на очень короткий срок.

Были и учителя с Запада. Помню, в одном подвале набралось особенно много народу – на очень популярного ныне учителя школы Карма-кагью, норвежца Оле Нидала, который рассказывал о том, как у практикующего его систему образуется в макушке дырочка, через которую можно выпрыгнуть из круговорота суетного бытия – сансары. Наверное, я излагаю его учение искаженно, но так я это понял, и когда в тот вечер лидер нашей общины Анатолий Подругин (говорят, он уже давно эмигрировал во Францию) неожиданно предложил мне принять посвящение в ученики Оле Нидала, я потихоньку, пока к нему выстраивалась очередь жаждущих посвятиться, по стеночке выкрался из того подвала.

Тем не менее со мной продолжали общаться и всюду приглашать. От меня ничего особенного не требовали, никакой веры. Оставаясь спокойным наблюдателем, я находил в Учении Будды все больше положительных сторон, толкуя его не столько как религию, сколько как систему совершенствования человеческой психики, то есть как психологию, гораздо более древнюю, чем у Фрейда или Юнга.

А потом я понял, что психология – это наука, которую невозможно изучить только по книгам. Необходим эксперимент. Но, проводя его на других, можно увидеть не больше, чем на входе и выходе, сама же душа экспериментируемого по-прежнему остается «черным ящиком». Поэтому истинный психологический эксперимент возможен только над самим собой. Надо попробовать следовать Учению Будды и посмотреть, что выйдет из этого. Так противоречие между наукой и религией оказалось для меня снятым.

А дальше начались странные вещи. Поскольку Будда учит, что вся жизнь – Учение, а все люди – учителя, то вот я и решил поучиться у самой жизни – обыкновенной, бытовой. Забросил общину и книги, которые мне там давали, и завел семью.

Однако летом 1990 года, незадолго до того, как произошел этот поворот в моей жизни, я успел мимолетно встретиться с моим будущим Учителем. Случилось это так.