Глава 1

После странного звука, раздавшегося в медкабинете, дверь оставалась закрытой. Никто оттуда не выходил в течение долгой напряженной минуты, и Трясогузов, быстро глянув на Канарейкина, жестом показал, что надо бы подойти и, хотя бы, дверь открыть, чтобы всё, наконец, увидеть.

Канарейкин встал со стула. Книжка снова упала на пол, но охранник даже не оглянулся. Он подошел к кабинету и тихо постучал. Ему не ответили. Он оглянулся на Трясогузова.

– Стучи еще! – сказал толстяк.

Охранник снова постучал и крикнул в замочную скважину:

– У вас там всё нормально, Маргарита Павловна?

– Да, да, всё прекрасно! – тут же ответила Кондрашкина, хотя голос ее был каким-то странным.

– Я вам нужен? Можно к вам зайти? – вновь спросил Канарейкин.

– Нет – у меня осмотр! – строго ответила она. – Я сама позову!

Канарейкин пожал плечами.

– Слыхал?

– Ага, – ответил Трясогузов. – И часто у нее так?

– Первый раз: никогда раньше там никто так не падал, – ответил Канарейкин.

– Понятно.

Трясогузов снова посмотрел на фотографии охранника: счастливое, в общем-то, лицо ребенка, пусть и сидевшего в инвалидной коляске. Наверное, Альфред в детстве тоже выглядел вот таким же довольным жизнью, только он ничего не помнил о том времени…

Дверь медкабинета, наконец, открылась: вышла Елена – бледная, и, словно, еще более худая.

– Пока, Рит, – сказала она тихим голосом и, не глядя на Трясогузова, подошла к невидимой двери, тут же открывшейся перед ее носом, когда она тихо произнесла «волшебные» слова.

– Прошу, – сказала Кондрашкина Трясогузову, тревожным взглядом провожавшему Елену.

– Что с ней? – спросил он, как только въехал в кабинет.

Кондрашкина улыбнулась:

– Обычные женские дела, которые вам не должны быть интересны. Ну, что ж, займемся вами?

Маргарита вновь достала из ящика стола серебристый кубик и положила его рядом с медкартой Трясогузова.

Он хотел заглянуть в эту карту, чтобы хотя бы прочесть диагноз, или еще что-нибудь, говорившее о его лечении, но Маргарита, проследив за его взглядом, закрыла карту и, облокотившись о спинку стула, спросила:

– Как вы себя сегодня чувствуете? Подождите, не отвечайте, – она вытянула вперед руку, – сначала ответьте, как вы спали сегодня ночью?

Трясогузов пожал плечами, потом стал вспоминать.

– Ну, и как же вы спали? – вновь повторила Маргарита свой вопрос, слегка раздраженная затянувшейся паузой.

– Вы знаете, – ответил Альфред, – мне перестали сниться обычные сны, вернее, снятся, но уж больно странные они какие-то.

– Почему вы называете их странными?

– Ну, потому что, так и есть! – ответил он, удивляясь, что Маргарита не смогла его понять.

– А если конкретнее?

Трясогузов вновь на секунду задумался.

– Ну, мне снится одна и та же женщина, которая пропала с нашего корабля, когда мы плыли сюда, на «Цитрон». Многие, в том числе и я, посчитали ее тогда мертвой. Но она снится мне и, вроде как, зовет куда-то, а я ничего понять не могу.

Маргарита внимательно на него посмотрела.

– Вас связывали личные отношения?

Трясогузов улыбнулся:

– Нет, мне она, в общем-то, была безразлична, как женщина, но вот, моему другу Штукку…

Маргарита вновь подняла руку в протестующем жесте:

– Нет, о друзьях мы не будем сейчас говорить – только о вас. Итак, она вас куда-то зовет, но вы не можете понять, куда, так?

– Да, – кивнул Альфред.

– Вы можете описать обстановку, в которой вы, в тот момент, находились?

– Ну, примерно, – сказал Трясогузов, вспоминая детали. – Остров, какой-то, где много солнца; ветерок такой слабенький-слабенький; песок, как на пляже. Много, очень много песка. И, вы знаете, скорее всего, это не песчаный карьер, и даже не пляж, а, наверное, часть пустыни.

– Так, хорошо, – снова перебила его Маргарита, – мне нравится, что вы можете так много вспомнить, несмотря на то, что эти сновидения могут длиться всего несколько секунд, но наш мозг, за это время, может запомнить всё до мельчайших деталей. А теперь, напрягитесь и вспомните, пожалуйста, что она вам говорила, и как звала к себе, то есть, какие жесты при этом использовала, например.

Трясогузов снова задумался: о своих собственных снах с ним так долго еще никто не говорил. У него даже голова разболелась от этих воспоминаний, но он старался сделать так, как просила Кондрашкина, вытаскивая из памяти деталь за деталью.

Прошло около часа. За это время пришел Рыльский, ее неизменный сменщик. Она ему мягко сказала, что ей нужно еще поработать хотя бы полчаса. Рыльский, будучи дотошным типом, хотел было, возразить: почему, мол, он должен сидеть в коридоре с этим чудовищем, как он назвал Канарейкина, и ждать, пока она там доделает то, с чем должна была управиться еще вчера.

– Еще вчера, вы понимаете?! – неожиданно повысил голос Рыльский, словно она отнимала у него самое дорогое в жизни.

Маргарита спокойно на него посмотрела и сказала:

– Я отработаю это время.

– Но как? – вскричал Рыльский, глядя возмущенными маленькими глазками через, покрытые испариной, очки.

– Я приду… Какого там, получается, числа?

– 19-го января – Крещение Господня, Маргарита Палн-на! – крикнул ей в лицо Рыльский.

– Не надо так орать – я прекрасно вас слышу, – ответила она, прикладывая руку к голове.

– Не уверен! – тем же тоном ответил он.

– А чегой-то вы так с дамой разговариваете? – подал голос Трясогузов.

Рыльский удивленно оглянулся:

– Это еще что такое? – спросил он, указывая пальцем на Альфреда, который, как ни в чем ни бывало, сидел, раскачиваясь в своем кресле, как маленький ребенок.

– И прекратите скрипеть своим стулом… – начал, было Рыльский.

– Это не стул, а кресло, уважаемый, – ответил Трясогузов и улыбнулся. – А если хотите точнее, то это инвалидное кресло, выпущенное в 1987-м году, сделанное из стали прекрасного качества – той самой, советской стали, а не этого…

– Вот только сейчас не надо мне тут… Не надо, понимаете ли, восхвалять…

– Никто и не восхваляет: просто, факты – упрямая вещь: этому креслу тридцать с лишним лет. А на современном дерьме я бы далеко не уехал, в буквальном смысле.

Рыльский покраснел, как рак, и, снова повернувшись к Кондрашкиной, с жаром спросил:

– Ну, так и что же мы с вами решим?!

– Так, как я сказала: полтора часа свободного времени ваши, и произойдет это на Крещение. Согласны?

Рыльский кивнул и тут же вышел в коридор, не забыв кинуть злобный взгляд на Трясогузова. Когда захлопнулась дверь, Альфред, показывая большим пальцем себе за спину, спросил:

– Он теперь будет мне мстить?

Кондрашкина хихикнула:

– Ну, если только, не знаю даже, заставит вас подняться с вашего кресла и самому туда сесть, а так… Да что он может? Не переживайте даже. И да, впредь не советую вам влезать в разговоры взрослых людей, вам понятно?

– А сколько вам лет, если не секрет? – спросил неожиданно Трясогузов.

Маргарита улыбнулась:

– Вот это я называю хамством: дама всегда скрывает свой возраст, и неприлично спрашивать ее об этом – лишь годовые кольца на срезе могут сказать всю правду.

– Ух ты, жуть какая, – сказал Трясогузов и передернул плечами. – Вам самой-то не страшно так шутить?

– Нет, – ответила Кондрашкина, крутя кубик пальцами. – Мне и так здесь каждую смену… Ой, извините – мы отвлеклись.

Она мотнула головой, словно сбрасывая что-то гнетущее лишнее, мешающее работе.

– Итак, расслабьтесь и слушайте только мой голос. Раз, два, три…

Трясогузов, следящий за кубиком, вновь куда-то поплыл, оказавшись в сосновом лесу, наполненном запахом хвои от раскаленной на солнце смолы.

Когда через сорок минут в дверь постучал Рыльский (Маргарита знала этот нервный мелкий стук), она начала обратный отсчет:

– Десять, девять…

Трясогузов пришел в себя.

– Где это я? – спросил, он, широко открыв глаза, непрестанно охая и ахая.

– Может хватит? – спросила Маргарита усталым голосом, – здесь вы, и никуда не убегали.

Трясогузов потянулся, как от долгого сна.

– Как приятно иногда походить по лесу, да без этой чертовой коляски, – он с силой ударил локтем по вытертой деревянной ручке, и, видимо, попал нервом по ребру подлокотника.

– Ой, блин, больно-то как?

Маргарита усмехнулась:

– Хорошо, что мужики не рожают, правда?

– Ага, вот это самое прекрасное в нашей жизни, – отозвался Трясогузов, потирая ушибленное место.

Кондрашкина вновь что-то писала в его карте и он, уже, не старясь туда заглядывать, спросил:

– А что, все-таки, случилось с Еленой?

Маргарита вздохнула:

– То самое, о чем мечтают многие женщины.

– А о чем мечтают… Подождите, то есть, вы хотите сказать, что Елена…

– Да, – тихо, почти одними губами сказала Маргарита, указав глазами на закрытую дверь.

Трясогузов понимающе кивнул и также тихо добавил:

– Но, ведь, за годы моей работы на архипелаге, я не помню ни одного случая, чтобы…

– Вот именно, – ответила Кондрашкина, не меняя тональности в голосе, – и об этом ни одна душа не должна знать, вы меня поняли? Я случайно проговорилась, поэтому, вы должны меня понять и… простить, что не смогла сдержаться. Мы договорились? – она так на него посмотрела, будто и впрямь надеялась, что этот толстый весельчак, любящий потрепаться где надо и не надо, вдруг будет держать в тайне этот дамский секрет.

Трясогузов кивнул. Маргарита кивнула в ответ, как бы скрепляя договор о совместном молчании.

– Предупреждаю вас, если вы нарушите свое слово, тогда это может плохо кончиться для всех нас, – прошипела Маргарита.

– Не понимаю: как это касается нас с вами? – в ответ прошипел Трясогузов.

– Потом, как-нибудь, объясню, – она снова кивнула на дверь, к которой, скорее всего, прильнул Рыльский, если только за ним не следил Канарейкин. – Вот, возьмите ваши задачки, и 19-го числа, в семь утра быть здесь: моя смена начнется намного раньше.

– Понял вас, – ответил толстяк уже нормальным голосом.

– Прекрасно. Значит мы договорились?

– Конечно. До свидания.

– До свидания, – ответила Кондрашкина и Альфред направился к двери.

Рыльскому не терпелось войти и он, увидев на пороге Альфреда, немного растерялся.

– Лыжню! – крикнул Трясогузов.

Рыльский чуть ли не отскочил он резвого «лыжника», проехавшего, как катер, а потом, кашлянув, вошел в кабинет.

– Это я, – сказал он, оглядываясь на закрытую дверь.

– Вижу, – ответила Маргарита, отрывая глаза от заполняемых бумаг. – Дайте мне еще три минуты и кабинет будет свободен.

– Пожалуйста, пожалуйста – только помните, что тридцать минут вы себе прибавили, так что приходите на смену к половине седьмого – не ошибетесь, – на его лице появилась такая мерзкая улыбка, что Маргарита не преминула тихо сказать:

– Крыса.

– Что вы сказали? – спросил Рыльский, надевая свой халат, сняв его с общей вешалки.

– Нет, ничего – вам показалось, – ответила Маргарита и встала из-за стола.

Вечером у нее состоялся разговор с Полозовым. Профессор был сам не свой, узнав новости, достойные разве что достоверных слухов о начале ядерной войны.

– Марго, ты, конечно чудо…

– Причем тут я, Семен Павлович: это природа-матушка, ну и, счастливый случай в виде того слесаря.

– Как там его зовут, кстати? – зачем-то поинтересовался Полозов.

– Кажется, Сергей. А вам это зачем? – удивилась Маргарита.

Полозов глянул на нее, как на ребенка:

– Не плохо бы и его обследовать, раз такой случай, как ты считаешь?

Она через секунду кивнула:

– Точно – он первый, кто смог…

– Вот именно! – поднял Полозов вверх указательный палец. – Сколько случаев мы наблюдали, но этот, я бы сказал, поистине уникален, так что – вперед, коллега!

Маргарита радостно улыбнулась: еще одна научная работа в ее копилку, а уж начальство позаботится о том, чтобы дать жизнь ее дальнейшим исследованиям.

– Послушай, Марго, ты ей давала всё препараты, о приеме которых мы с тобой договаривались?

– Конечно! – ответила она. – А что такое?

Полозов помялся.

– Ты знаешь, есть у меня одно подозрение: думаю, что их действие – это, скорее, побочный эффект, нежели целенаправленное воздействие.

– Что вы хотите этим сказать? – непонимающим взглядом уставилась она на него.

– Скорее всего – это случайность, чем закономерность – вот, что я хочу сказать. И я думаю, нам придется на какое-то время остановиться в своем рвении.

– То есть, как? – чуть ли не вскричала она. – У нас же получилось!

Полозов досадливо махнул рукой.

– Это у подруги твоей получилось, а не у нас!

– И что?

– И ничего! Думать надо, и смотреть внимательнее!

– О чем думать, куда смотреть?

– Марго, ты же не маленькая девочка, и прекрасно понимаешь, что здесь не будет никакой новой жизни…

– Что вы такое говорите, профессор?! – вновь вскричала она.

– Ты можешь так не орать! – в свою очередь, крикнул он.

– Могу! – заорала она и встала с дивана.

– Аккуратнее – там сиденье, того и гляди, пружиной прорвется, – сказал он тише.

– Не мои проблемы! – бросила она снова. – Давно вам говорила: сходите к слесарям – они вам… Да какого черта? – снова вскричала она. – Почему я должна это выслушивать?!

– Если ты не успокоишься сама – это сделаю я, понятно? – сказал он, как можно тише, чтобы Кондрашкина прислушалась к его словам. Этот прекрасный способ подчинения был им подсмотрен в школе у одной учительницы. Она, проводя уроки, говорила так тихо, что ученики вынуждены были ее слушать, успокаивая друг друга, и, в кабинете стояла полная тишина.

Полозов подал, наконец, голос:

– Марго, ты знаешь, я редко тебя о чем прошу, но, пожалуйста, уговори ее сделать аборт.

В эту минуту Полозов был очень серьезен, но Кондрашкина не хотела уступать.

– Зачем мне ей об этом говорить? – спросила он сквозь зубы, зло глядя на Полозова.

Тот вздохнул и отхлебнул горячий чай, обжигая при этом язык

– Ты же знаешь, где мы работаем…

– И что? – упрямо спросила она, прекрасно понимая, что он хочет ей сказать.

– Атомная энергия, радиация повсюду, пусть они и говорят о какой-то там защите, плюс – воздействие новых лучей, названия которых я даже выговорить не смогу. Скажи честно, ты веришь в эту защиту? Если у тебя самой вдруг будет схожая ситуация, ты как поступишь: правильно или неосмотрительно?

Кондрашкина не хотела слушать, а, тем более, смотреть в его сторону, но она посмотрела и с упреком сказала:

– Вы прекрасно знаете о моем бесплодии, и вы также хорошо помните, что я никогда не шла против вас, но…

– Что «но», моя хорошая? – спросил он успокаивающим голосом, будто говорил сейчас с дурочкой, а не с, без пяти минут доктором наук. – Я отвечу тебе твоими же словами: природа-матушка непредсказуема – ты может забеременеть при полном своем бесплодии в любой момент, как бы парадоксально это ни звучало, но… – он специально не договорил последнюю фразу, откинувшись на спинку стула, насмешливо глядя на Маргариту.

– Я против, и в этом вы меня не переубедите, – сказала она упрямо, но Полозов слышал в этом упрямстве лишь обиду, родившуюся из-за ненужной дружбы с этой несчастной пациенткой – Коржиковой.

Полозов вздохнул и снова отпил чай, забыв, что там, по-прежнему крутой кипяток, не успевший остыть за время их горячего спора. Он слегка обварил себе губы, но, будто, не обращая внимания на жгучую боль, спросил:

– Ты же понимаешь, что может родиться урод? – он попытался заглянуть ей в глаза, но Маргарита отвернулась.

– А если нет! – чуть ли не вскричала она. – Вдруг это всё ерунда? Вы сами вспомните: на объекте долгие годы не было ни одной беременной женщины, и вдруг такое чудо! Понимаете, что может случиться, если вдруг все начнут здесь беременеть?

– Ну, тогда я не знаю… – развел руками Полозов, – будет демографический взрыв с непредсказуемыми последствиями.

– А я вам скажу, что будет: вы сами, лично, поведете всех на аборт? Представляете себе картину?

Полозов неуверенно кивнул.

– Примерно представляю, если только не брать во внимание, что поведу их не я лично, а тот «вечно улыбающийся» придурок со своими здоровенными медсестрами, которому любая смерть в радость…

– И вы готовы присоединиться к этому придурку? – горячо спросила Маргарита. – Чем вы тогда будете от него отличаться: возрастом, званием, или, не знаю, разным профилем?

– Марго, ты про мой профиль лучше не заикайся – я психолог, а не мясник, и поэтому…

– И поэтому, – перебила она его, – вы можете решать, кого убивать, а кого нет, пусть это всего лишь эмбрион?

– Почему сразу всё сводится к обвинениям в убийстве, девочка моя? Я же говорю, здесь может получиться такой выводок мутантов, что, даже и не знаю, чем это, в итоге, может закончится.

Маргарита бросила на него гневный взгляд:

– А вам и не надо ничего знать: жизнь сама расставит всё на свои места!

– Ха, ха, ха, – грустно произнес профессор. – Жизнь может так всё устроить, что наш с вами сегодняшний разговор будет потом казаться приятным словообменом, а никакой не стратегией по уничтожению мирного населения, как вы изволили выразиться.

Маргарита встала и собралась уходить. Полозов ее не задерживал: он устал за день, как собака, и теперь хотел только прислонить одну из пылавших своих щёк к холодной подушке.

– Я против, – вновь повторила она, не оборачиваясь. – И это мое последнее слово. Если же вы будете настаивать, я буду жалеть, что тогда это был всего лишь муляж…

Полозов горько улыбнулся и кивнул, соглашаясь с ее словами: он и сам был бы не против, но администрация «Цитрона» иногда бывает так убедительна. Полозов не мог ей всего рассказать, чтобы еще больше не расстраивать свою ученицу. Когда за ней захлопнулась дверь, он допил чай и лег на диван.