Была несколько удивлена, обнаружив, что автор чуть младше меня. По писаниям он выглядит скорее этаким наполовину желчным, наполовину пафосным старцем со своеобразным чувством юмора (гораздо более свойственным предыдущему поколению). Ошибочное впечатление усиливают и манера автора снисходительно разжёвывать и без того понятное читателю, и сама структура этих записок, заставляющая вспомнить первоначальное значение слова «анекдот». Даже отвергание всего советского периода укладывается в эту схему («Это разве море? Вот до революции было море…» ©), даже употребление английских, французских и в первую очередь латинских выражений без перевода (уже подзабытая манера, воспринимаемая ныне как «умничанье», — а тогда это было естественным, как дыхание). И религиозность автора: не настырная, но явственная.
Может быть, автор как-то объясняет это?
Много лет занимаясь древнерусской литературой, я ловлю себя на том, что в каких-то областях и сам ощущаю влияние исследуемого материала.
Сборник начинается с «Мелочей академической жизни», чем-то напоминающих записки Довлатова (обострённое чувство к слову, околопрофессиональная среда), а иногда и Веллера (общая ядовитость и лёгкая скабрёзность). Среди дневниково-анекдотических зарисовок неуместным островком торчит «Зона турбулентности» — явно художественный рассказец с зияющим финалом.
Раздел «In memoriam» совершенно другой по тональности: голос автора дрожит от наплыва чувств, когда он рассказывает о дорогих ему (иногда в качестве духоподъёмного примера) людях: от академика Д.С. Лихачёва, с которым Е.Г. Водолазкину посчастливилось работать продолжительное время в Пушкинском доме) до слегка ненормального Ханса-Петера из германского лечебно-педагогического центра ордена августинцев.
И наконец, третья часть — «Мы и наши слова» — то, ради чего я и приложила старания, чтобы раздобыть эту книгу в бумаге: ради «приключений русского языка». Их, к моему разочарованию, оказалось очень мало, и то в подавляющем большинстве пересказаны вещи известные. Практически нет того, что я не прочитала бы ранее у Левонтиной, Кронгауза, Северской… а до них всех — у Льва Успенского, ну да. Немножко рассмешила главка под названием «Компьютер» в «Трудностях русского языка»: она занимает две странички, из которых две трети страницы посвящены всего одному конкретному вопросу: откуда взялась запятая в стандартной подписи «С уважением, %имярек%»? Действительно, проблема.
Написано хорошо, не спорю. Читается легко и быстро. И всё же вызывает (у меня, по крайней мере) лёгкое недоумение разношёрстностью сборника и некоторой его необязательностью: как будто «быть или не быть» — не вопрос.