Часть I. Саквояж Фаберже

Глава 1. Нежданные клиенты

Октябрь 1917 года

Большая Морская славилась как одна из главных фешенебельных улиц Петрограда и проходила от Дворцовой площади до пересечения Мойки и Крюкова канала. В ее шикарных особняках, раскинувшихся по обе стороны проспекта, селились исключительно состоятельные люди, ценившие роскошь и богатство. Улица состояла из бесчисленного количества магазинов, где можно было приобрести самые изысканные вещи. Например, в «Магазине платья и белья Флорана» продавалась модная одежда, доставленная из Италии и Франции. Немало было здесь и ресторанов, в которых можно прекрасно провести время с дамой и послушать цыганские романсы, а в знаменитом ресторане «Кюба» отведать заморских устриц.

Особенно много имелось на Большой Морской ювелирных магазинов, в том числе и самых известных мастеров России: Юлиуса Бути, Эдуарда Болина, Фридриха Кехли, Леопольда Цефтингена, продававших драгоценности, рассчитанные на самого избалованного клиента. Именно поэтому улица имела еще одно название, неофициальное, «Бриллиантовая». Но даже среди всех этих зданий, отличавшихся роскошью и стилем, выделялся особняк на Большой Морской, 24, в котором проживал король ювелиров Карл Густавович Фаберже, в нем же размещалось «Товарищество Карла Фаберже». Помпезное здание невозможно было спутать ни с одним другим, оно имело не только собственный облик, но еще и характер и через большие окна с высоты четвертого этажа покровительственно посматривало на суету городских улиц.

Прежде, в конце восемнадцатого века, здание принадлежало еврейской семье Адаров, также известных ювелиров своего времени. Изделия Иосифа Иодора, самого талантливого художника семьи, охотно приобретала царствующая фамилия.

Позже дом был продан другому ювелиру, англичанину Дючвеллу, ставшему невероятно модным в середине девятнадцатого века. Едва ли не каждая аристократическая семья Петербурга имела мельхиоровые канделябры или серебряные подсвечники с его клеймом. Но особым спросом пользовались золотые медальоны, украшенные изумрудами, которыми обменивались молодые люди в день своей помолвки.

А в конце девятнадцатого века этот дом приобрел у генерал-майора Золотова купец 2-й гильдии Карл Фаберже. Любивший изыск Карл Густавович решил произвести перестройку дома, и фасад оформили в стиле модерн. Здание так существенно отличалось от всех других, построенных на Большой Морской улице, что нередко можно было наблюдать толпы зевак, взиравших на фасадную лепнину и готические треугольные маковки особняка с откровенным восхищением.

На первом этаже величественного здания, украшенного полуколоннами из красного гранита, Карл Густавович поместил магазин под названием «Золотые и бриллиантовые вещи». А на остальных этажах расположились мастерские ведущих ювелиров фирмы, оснащенные самым передовым оборудованием. Карл Густавович обитал с семьей на втором этаже в пятнадцатикомнатной квартире, там у него был роскошный как по размеру, так и по интерьеру кабинет, нередко служивший ему и офисом, где он зачастую принимал самых уважаемых заказчиков.

Все ценности хранились в бронированном сейфе-лифте, изготовленном одной из самых надежных фирм по производству несгораемых шкафов, берлинской компанией «Арнхайм». Огромный, едва ли не с комнату, сейф находился под усиленной охраной тоже на втором этаже, а на ночь его помещали в каменный подвал под высоким напряжением. Код и местоположение ключа к обесточиванию сейфа знали только Карл Фаберже и его старший сын Евгений.

Предками Фаберже были французские гугеноты из Пикардии, бежавшие во времена Людовика XIV в Германию. Позже семейство перебралось в Лифляндию, бывшую тогда российской глубинкой. Основатель фирмы Густав Фаберже родился в Пярну, однако ювелирному делу обучался в Петербурге. Именно тогда он поменял фамилию Фаберг на более благозвучную – Фаберже, означавшую в переводе с латинского «мастер». Фамилия прижилась, и теперь ее носил не только сам глава дома, но и его сыновья.

Карл Густавович прошел в просторную гостиную и устроился в мягком удобном зеленом кресле с высокими подлокотниками, обыкновенно стоящем перед небольшим журнальным столиком из черного дерева. На краю стола лежала пачка свежих газет, которые хозяин дома неизменно просматривал всякое утро (даже при новой власти Карл Фаберже не изменял заведенным привычкам), после чего шел в мастерскую, размещавшуюся на третьем этаже, где трудились ювелиры. Правда, в последний год хороших заказов бывало крайне мало, да и сами клиенты как-то разительно изменились. Если в прежние времена по большей части изделия покупала императорская фамилия, то сейчас это были революционно настроенные матросы и откровенные бандиты. Поверх стопки лежал «Петроградский листок», и Карл Фаберже решил начать ознакомление именно с него. Развернув газету, ювелир натолкнулся взглядом на небольшую заметку в светской хронике:

«Бывший верховный главнокомандующий Николай Николаевич продал свой дворец на Петровской набережной на берегу Невы Министерству путей сообщения за 2 миллиона рублей. Цифра эта является весьма незначительной ввиду обширности занимаемого дворцом земельного участка и крупных надворных построек. Дворец продан без мебели, которая в настоящее время вывозится в Крым вместе с редкими коллекциями оружия и фарфора – прежней гордости великого князя».

Вздохнув, Карл Густавович отложил газету в сторону. С великим князем Николаем Николаевичем он был знаком накоротке. Высокий, лощеный, с невероятно прямой осанкой, князь производил благоприятное впечатление на всякого, кому удосужилось с ним общаться. Они познакомились, когда Николай Николаевич заказал в ювелирном доме Фаберже диадему для своей возлюбленной – Софьи Бурениной – замужней купчихи и матери двоих детей. Его страсть была настолько всепоглощающей, что он перестал скрывать ее даже от царствующего дома.

Влюбленных всюду видели вместе: на балах, в ложе Мариинского театра, в Летнем саду, прогуливающихся под руку. Об этой неожиданной и неравной связи судачил весь Санкт-Петербург. Поговаривали, что Николай Николаевич даже просил у царя разрешения на морганатический брак, и что тот, как бы в устной форме, разрешил им узаконить свои отношения. Великий князь уже стал готовиться к венцу, но самодержец вдруг неожиданно передумал.

В последний раз Карл Фаберже виделся с великим князем полгода назад, когда Николай Николаевич для своей нынешней жены, Анастасии Николаевны, урожденной принцессы Черногорской, заказывал шкатулку из темно-зеленой яшмы. Помнится, он был весьма печален и озабочен, что, вероятно, было связано с неудачами на Северо-Западном фронте. От прежнего лоска, столь ему свойственного, не осталось и следа – ему на смену пришли седые кудряшки, неряшливо выглядывающие из-под полевой фуражки, а усики, всегда лихо закрученные, вдруг обвисли и выглядели смешными…

Подошел слуга, Лев Федорович, прослуживший в доме Фаберже более двадцати лет. Все, от мала до велика, звали его по-простому – Лева, а то и Левушка. Черты мясистого лица были грубоватыми, резкими, какие нередко можно наблюдать у людей, познавших тяжелый труд, а щеки – с глубокими провалами, и на них отчетливо выделялись потемневшие морщины. На первый взгляд он производил впечатление невежественного человека, которого легче представить с метлой в руках, нежели прислуживающим в господском доме, где едва ли не с каждого угла выпирала фарфоровая роскошь. Но стоило тому только заговорить, как вся настороженность пропадала – от природы Лев Федорович имел невероятно мягкий голос. В доме его любили. И было за что! Левушка обладал уступчивым и добрым характером и преданно служил семье.

– Карл Густавович, – слегка поклонившись, произнес Левушка, – вам кофею принести?

– Кофей не надобно, а вот чай, пожалуй, в самый раз будет, – бодро ответил Фаберже.

По собственному опыту Карл Густавович знал, что тот не отстанет от него до тех пор, пока хозяин не согласится отведать какое-нибудь лакомое баловство.

– А вам как, с лимоном? – столь же любезно вопрошал Левушка, добродушно улыбаясь.

– С лимоном, – сдержанно и терпеливо сказал Фаберже, беря очередную газету. Порой казалось, что для Левушки не существует более главной задачи, нежели чем попотчевать хозяина.

– А может, с кренделями? – с готовностью продолжал Левушка и, поймав неодобрительный взгляд Карла Густавовича, добавил с поспешностью: – Марфушка нынче испекла кренделей с маком. До чего пышные удались! – Он восторженно закатил глаза. – Я сам три штуки съел.

– Ну, хорошо… Неси крендель, – слегка улыбнулся Фаберже.

– Вот и славно, Карл Густавович, с кренделями-то оно как-то повеселее будет газеты почитывать.

Карл Фаберже досадливо покачал головой: что с ним будешь делать! В своем желании угодить слуга порой бывал просто невыносим, но не запираться же в кабинете из-за такой малости!

Он взял «Биржевые ведомости», где на первой странице прочитал:

«Агентские телеграммы из Парижа сегодня сообщают о состоявшемся на полигоне в Венсэне расстреле известной танцовщицы Маты Хари. Пользовавшаяся таким неслыханным успехом, танцовщица оказалась германской шпионкой, работавшей в пользу немцев. Мата Хари была женщиной необычной красоты, с черными волосами и русалочьими глазами. Она не была чужда известной эксцентричности и нередко появлялась в Булонском лесу в сопровождении двух обезьян и трех котят…»

Свернув газету, Карл Густавович небрежно бросил ее на стол. Доброе настроение улетучилось вмиг! День начинался не самым лучшим образом. Что же в таком случае его ожидает вечером? Нынешнее революционное время едва ли не каждый день приносит новости, вот только все они отчего-то невероятно скверные.

С красавицей Матой ювелир познакомился в Париже незадолго до войны. Во Францию он ездил для того, чтобы обговорить детали предстоящего крупного заказа, сделанного банкиром Морганом. В свободный вечер Карл Густавович зашел в один из театров-варьете, расположенных на Монмартре, где выступала местная знаменитость Мата Хари. Ему обещали, что будет интересно. Несмотря на невероятно высокую стоимость билетов, зал был заполнен полностью. Большую часть публики составляли молодые элегантные французские офицеры, и со своей седеющей бородой он ощущал даже некоторую неловкость. Но когда тяжелые бархатные шторы, дрогнув, двинулись в разные стороны и на сцену в одном лишь купальнике со сверкающими блестками выбежала красивая гибкая женщина, Карл Густавович не только позабыл про свой возраст, но, кажется, и про все на свете. Громко, не отставая от остальных поклонников, слившись с ними в «неистовствующую публику», ювелир немилосердно хлопал в ладоши, когда на сцене разворачивалось очередное действо: стройная девушка то превращалась в танцовщицу из гарема турецкого султана, а то вдруг становилась вакханкой Древнего Рима…

После представления, набравшись смелости, Карл Густавович попросил знакомого офицера, сопровождавшего Мату Хари после концерта, познакомить его с танцовщицей. Женщина не стала томить его долгим ожиданием и приняла Карла Густавовича в своем будуаре. При общении она оказалась весьма милым человеком. Последующую неделю Мата Хари, позабыв про всех остальных кавалеров, провела в его обществе. Так что пребывание в Париже не показалось Фаберже скучным, и после переговоров с магнатом Морганом, продвигающихся невероятно трудно (тот еще скряга!), он спешил в небольшой загородный дом Маты, где во все часы находил радушный прием.

В какой-то момент страсть была настолько всепоглощающей, что Карл Густавович всерьез стал подумывать о том, а не поменять ли привычный образ жизни, где, кроме работы, мало что происходит, на более праздный – с чередой удовольствий, шампанским и танцами, при этом рядом с ним всегда будет находиться милое красивое существо. Только приезд старшего сына, Евгения, вдумчивого и правильного человека, заставил его отказаться от уже принятого было решения.

С Матой Хари престарелый Фаберже расставался чуть ли не со слезами. Девушке тоже было не по себе. Во всяком случае, ему очень хотелось в это верить, и только подаренный черный бриллиант, который он приобрел у индийского раджи для английской королевы, слегка растопил тоску ее сердца. Поцеловав Карла Густавовича на прощание, Мата сказала, что на следующее представление выйдет обязательно с черным алмазом, вот только никому не обмолвится о его происхождении.

Вернувшись в Россию, Карл Густавович в «Московских ведомостях» прочитал о том, что во время одного из выступлений Маты Хари парижане увидели на ее груди огромный черный бриллиант в форме слезы. В своем интервью, данном после выступления, танцовщица заявила, что посвящает свой спектакль уехавшему в Россию другу, а черный бриллиант – это застывшая слеза печали, выкатившаяся из глаз при расставании.

Как бы там ни было, но интервью Карлу Фаберже понравилось, и он долго хранил эту газету в деловых бумагах, где на первой странице была запечатлена Мата Хари в костюме индийской жрицы с бриллиантом на груди, исполнявшая танец живота. И скромно, всего-то отдельной строчкой, было указано, что стоимость черного бриллианта составляет один миллион франков.

Карл Фаберже считал, что имеет право на некоторые личные тайны, и секрет черного бриллианта был одним из них. Впоследствии известная ювелирная французская фирма оценила черный бриллиант в два миллиона франков. Однако это было не так. Об истинной стоимости бриллианта знал только Карл Густавович, а она составляла целых три миллиона!

Карл Густавович и далее не упускал Мату из вида. Правда, письма, которые он порой получал от нее, были лишены прежней огненной страсти, но неизменно радовали словами: «Как же я по тебе скучаю!» Иногда в газетах писали о том, что она разъезжает по Европе со своей новой программой, но всегда возвращается в свой любимый театр-варьете в Париже, где он впервые увидел ее в костюме сказочной принцессы. Друзья Фаберже, работавшие в Париже, сообщали ему о том, что Мата не скучает в его отсутствие, что у нее по-прежнему огромное количество поклонников и что танцовщица нередко появляется в обществе блистательных французских офицеров.

Следующее письмо, пришедшее три месяца назад, предвещало катастрофу – руководитель парижского филиала Жан Авеньяк написал о том, что после последних гастролей в Бельгии за Матой была установлена слежка, в результате которой выяснилось, что она является шпионкой германской разведки.

Карл Густавович закрыл глаза. Сложно было представить, что такое красивое и волнующее разум тело могут разорвать и изуродовать свинцовые пули.

– Ваш чай, Карл Густавович, – произнес подошедший Левушка и аккуратно поставил на стол стакан чая с лимоном в серебряном подстаканнике. В небольшой тарелке подал кренделя, обильно обсыпанные маком. Пышные, слегка коричневые, они и впрямь выглядели украшением стола.

Левушка ушел только после того, как Фаберже, откусив крендель, одобрительно крякнул:

– Просто великолепный! Таких я еще не откушивал.

Сказано было с преувеличением, но вполне достаточно для того, чтобы отправить верного слугу восвояси. С чаем было покончено. Последние глотки Карл Фаберже допивал едва ли не через силу, Левушка, как всегда, переборщил с сахаром. Хотелось верить, что это от большой любви к своему хозяину.

Вновь появился Левушка (Карл Густавович недоуменно посмотрел на слугу: неужели тот хочет предложить еще чаю?) и, остановившись в двух шагах, смущенно произнес:

– Карл Густавович, к вам пришли.

– Кто? – удивился Фаберже, не ожидавший в ранний час визитеров. О его привычке прочитывать утренние газеты знали не только его работники, но также ближнее и дальнее окружение, поэтому его старались не тревожить, а клиенты предпочитали встречаться с ним в мастерской.

Даже если возникал какой-то непредвиденный визитер, Левушка всегда находил повод, чтобы спровадить его восвояси, но в этот раз слуга выглядел обескураженным и крайне взволнованным. Карл Густавович слегка нахмурился и раздраженно произнес:

– Ты разве не сказал, что я сейчас занят и освобожусь попозже?

День явно не задался. Одна неприятность следовала за другой.

– Сказал, – виновато ответил Левушка, стушевавшись под строгим взглядом хозяина дома. – Но они настаивают, говорят, что уполномочены Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов.

– Ах, вот оно что, новая власть пожаловала. – Карл Густавович тяжело вздохнул. От этих представителей просто так не отделаешься. – Что ж, пригласи их в мой кабинет. Видно, настало время познакомиться с ней поближе… Ведь не в гостиной же мне разговаривать с представителями рабочих и солдатских депутатов.

Подхватив под мышку стопку газет, он поднялся и зашагал по длинной ковровой дорожке, уводящей в глубину здания. В огромном кабинете, больше похожем на зал, стены которого были отделаны дубовыми панелями, со стеллажами книг, заставленными до самого потолка, с тремя большими пальмами, разросшимися подле двух больших окон, Карл Фаберже чувствовал себя невероятно удобно и защищенно. Двойные толстые стекла надежно оберегали его покой от громыхания повозок, окриков патрулей, которых с каждым днем становилось все больше, хохота подвыпивших дам, оружейных и винтовочных выстрелов, погонь, да и вообще от всей новой власти. И вот сейчас, несмотря на все его попытки уклониться от встреч с ней, новая власть явилась сама. Весьма скверное предзнаменование. Где-то вдалеке дважды пальнула винтовка. Затем раздался чей-то отчаянный вопль, леденящей занозой уколовший селезенку, а потом вдруг разом все смолкло.