– Не состою, – начал уставать от вопросов Аркаша. – Как я уже говорил, меня взяли прямо на улице, насильно затолкали в повозку, так же насильно привезли в тот дом, где два дня насильно удерживали, а затем заставили под угрозой смерти пойти вместе с остальными в Жандармское управление, где я должен был либо вскрыть тот проклятый несгораемый шкаф, либо умереть. Я хотел жить. Поэтому приложил все свои силы и умение, чтобы вскрыть шкаф и дать преступникам то, что они от меня ждали. То есть секретную папку…

– Вы разве не видите, господин полковник, что сей хлыщ пытается свести свое участие в разбойном налете на Жандармское управление как действия по принуждению и тем самым уклониться от наказания, – гневно заметил Сазонову генерал-лейтенант. – Не выйдет, господин революционер, – обернулся он к Петрову. – Как бы вы ни старались, не выйдет!

– Ну, вы еще не суд, – буркнул Аркаша.

– Что?! Да как ты смеешь, щенок! Я тебя в тюрьме сгною!

Генерал-лейтенант Слезкин побагровел, хотел было еще что-то добавить, но передумал и скорым шагом покинул допросную комнату…

– Напрасно вы так неосмотрительно бросаетесь словами, господин Петров, – заметил полковник Сазонов. – Слова иногда имеют более весомое значение, нежели поступки и иные действия.

– Я говорю правду, – снова заявил Аркаша.

– Мы проверим эту вашу правду, – сдержанно заверил его полковник. – Значит, после того как вы открыли шкаф и передали документы, вас отпустили?

– Да. Я просто стал им не нужен… И больше никогда их не видел.

– Тогда почему же вы тотчас не пошли в полицию и не заявили о своем участии в данном преступлении? – задал весьма резонный вопрос жандармский полковник.

Что на такое ответить, Аркаша не знал. И правда, почему он тогда не пошел в полицию и не рассказал все? Испугался? Наверное. А еще он был потрясен случившимся и просто не соображал, что ему делать дальше. Поэтому первейшим и вполне оправданным его желанием было поскорее попасть домой. Что он и сделал…

– Вы можете описать внешность ваших похитителей и тех, с кем вы совершили налет на Жандармское управление? – спросил Сазонов, так и не дождавшись ответа на свой предыдущий вопрос.

– Я не совершал налет на управление, – промолвил Аркаша, глядя полковнику прямо в глаза. – Меня силой принудили быть вместе с налетчиками. Я им был нужен только для того, чтобы открыть несгораемый шкаф.

– И все же, опишите их внешность.

– Тех, кто затащил меня в повозку, было трое. Третьего я не рассмотрел, а те двое… – Аркаша на короткое время задумался. – Один был высокий и молчаливый. Голоса его я не слышал. Помню лишь, что у него было длинное лицо и мясистый нос. А второй был среднего роста, с ничем не примечательной внешностью. Они оба участвовали в налете на Жандармское управление…

– Вы видели, кто убил дежурного офицера?

– Это третий… На нем была форма жандармского ротмистра. Плотный такой, подвижный…

Сазонов немного помолчал. Потом приказал увести Аркашу.

До лета семьдесят первого года Аркаша просидел в жандармском Доме предварительного заключения, размещенном в Петровских казармах рядом с казармами жандармского дивизиона. Несколько раз ему разрешали свидания с тетушкой, которая неустанно хлопотала о его освобождении или хотя бы смягчении возможного наказания, обивая за немалую мзду пороги кабинетов различных присутствий, столоначальники которых хоть как-то могли повлиять на судьбу Аркаши.

Она ездила в Петербург и имела две аудиенции с управляющим Третьим отделением собственной его императорского величества канцелярии генерал-майором Мезенцевым. Николай Владимирович обещал разобраться, но весной семьдесят первого года был временно отозван из корпуса жандармов, и обещание как-то позабылось. Тетушка пошла дальше и дошла до самого шефа жандармов генерал-лейтенанта графа Шувалова, который, благосклонно выслушав Аграфену Феоктистовну, также пообещал разобраться.

Судебное разбирательство по «Нечаевскому делу» началось 1 июля 1871 года.

Проходило оно в Петербургской Судебной палате целых две недели. Отчеты о заседании едва ли не каждый день печатал «Правительственный вестник», которые затем перепечатывали центральные и местные российские газеты. Дважды в «Вестнике» прозвучала фамилия Петрова, коего участники его похищения и налета на Московское губернское жандармское управление называли между собой «Инженером». С тех пор эта кличка прилепилась к Аркадию Степановичу на всю жизнь, и часто совершенно механически он и сам называл себя так.

Из восьмидесяти семи человек, привлеченных к судебному разбирательству, участники и соучастники убийств были осуждены на различные сроки каторги, многие получили немалые тюремные сроки и ссылку в Сибирь административным порядком, около двух десятков человек были вчистую оправданы. Аркаша в их число не попал: похоже, генерал Слезкин сделал все, чтобы Петрову вскрытие сейфа в его управлении не сошло с рук. Хотя соучастие его в убийстве двух жандармских чинов и вскрытие сейфа с секретными документами было классифицировано как «не вменяемое в вину ввиду принуждения от превосходящей непреодолимой силы». Так что Аркаша получил по суду наказание только за недоносительство: полтора года пребывания в арестантском отделении. Это была самая низкая (пятая) степень наказания, и в этом, похоже, тетушкины обивания порогов присутственных мест и дача взяток определенным лицам принесли свои плоды…

Однако полтора года в арестантском отделении – тоже не сахар. Жили арестанты, все триста человек, в двухэтажном здании Хамовнических казарм. Железной армейской дисциплины и наказания розгами за малые и большие провинности, что было явлением частым в арестантских ротах, не существовало уже более года. И на общегородских работах, то бишь мощении дорог, рытье каналов, строительстве домов, мостов, заборов и прочего, заключенные арестантских отделений уже не использовались. Однако на территории арестантского отделения в первом этаже здания, где помещались арестантские казармы, имелось несколько мастерских, где арестанты выполняли заказы казенных и частных учреждений. Получали они треть от заработанного, на что можно было прикупить еды, одежду или копить, с тем чтобы получить всю сумму по окончании срока. Имелись пошивочная, сапожная, столярная, слесарная, кузнечная и бондарная мастерские. Арестантам можно было выбирать, где трудиться, и Аркаша, естественно, выбрал слесарную мастерскую.

Он шабровал и шлифовал, сверлил и нарезал резьбу, клепал и паял. А поскольку он умел читать чертежи, то ему иногда поручалось изготовить нужную деталь по точным размерам, и он изготавливал ее тютелька в тютельку.

Однажды ему принесли для починки замок от несгораемой кассы со сложными сувальдами разной толщины и конфигурации, который пытались вскрыть отмычками и попросту сломали, а вскрыть не получилось. Это был замок марки «Protector» известной немецкой фирмы «Теодор Кромер», о котором было заявлено, что открыть его неродным ключом решительно невозможно. Аркаша замок починил, но собирать его и сдавать работу не торопился. Он изготовил две разные проволочные отмычки и четырехугольный толкатель, коими попытался открыть этот самый «Protector», глядя на его механизм. Несколько раз ему пришлось дорабатывать отмычки, поскольку одной он высвобождал штифт от двух первых сувальд, а второй – от вторых двух. Имелась еще пятая пластина-сувальда, неподвижная, а при открытии замка надлежало зацепить уже сам штифт, а не пластину-сувальду. Поэтому пришлось изготовить для последней операции третью отмычку с концом, загнутым в форме петли.

Через сорок минут попеременного действия сначала одной отмычкой, потом второй, а затем третьей, держа при этом ригель в постоянном напряжении на открытие, замок вскрылся.

«Вот вам и «невозможно вскрыть сей замок неродным ключом», – подумал Аркаша, сдавая работу.

Кормили в арестантском отделении довольно сносно: два с половиной фунта хлеба в день, в мясные дни – по воскресеньям, вторникам и четвергам – давали в обед полфунта говядины в борще или похлебке, на ужин обычно была каша с подсолнечным маслом или салом.

Пару раз Аркаша попадал в карцер. За драку. В арестантском отделении существовать было непросто: здесь были свои «короли» и «валеты», свои «лохи» и «бакланы», которых дурачили, запугивали и заставляли делать то, что нужно было фартовым.

Аркашу тоже хотели было записать в лохи-прислужники, но сделать из него трясогузку^[1] не вышло: одного припотела^[2] он так неудачно ударил, что свернул ему челюсть. После чего и загремел в карцер.

Второй раз Аркаша попал в каменный мешок с железной дверью и откидными нарами за то, что принимал участие в коллективной драке бабанов^[3] против фартовых. Попади он в карцер третий раз – накинули бы к его сроку еще полгодика, как пить дать. А так по истечении полуторагодичного срока Петров в посконных штанах и рубахе, полуваленках, зипуне и крестьянском малахае, с восемьюдесятью шестью рублями в кармане вышел в последней декаде января из Хамовнических казарм свободным гражданином. Хотя и поднадзорным, без права выезда из Москвы в течение четырех лет. Впрочем, никуда выезжать Аркаша и не собирался…

Он еще никогда не видел тетушку такой улыбчивой, душевной и доброжелательной к нему. До этого она была с Аркашей строга, добрых слов говорила мало, если вообще их говорила, и вела себя так, словно с трудом терпит его присутствие дома. А теперь все свое неизрасходованное материнское чувство она обратила на него.

Работников, похоже, она давно рассчитала и свернула деятельность мастерской, а все крупное оборудование продала. Жила она скромно, если не сказать бедно, а из сбережений у нее остались одни лишь сережки с камушками, что по-прежнему лежали в шкатулке, некогда вскрытой Аркашей, когда он готовился выиграть глупое студенческое пари.

Тетушка прожила еще год. Опекая Аркашу и окружая его любовью, которую, как она теперь считала, ему недодала. И умерла весной семьдесят четвертого года, тихо, во сне. Как умирают люди, полностью исполнившие свою миссию на сей бренной земле.

Полтора года, проведенные в арестантском отделении, научили Аркашу многому: выживать в тяжких условиях, мало кого и чего-либо бояться, никому не верить на слово и полагаться только на самого себя.

Горбатиться на фабрике или заводе от зари до зари за жалованье он не хотел. И считал разумным и самым правильным использовать для жизни, желательно не голодной, свои технические навыки, в частности, умение вскрывать замки.

Первым его самостоятельным делом, сработанным в одиночку, было вскрытие несгораемой кассы в ссудной лавке на Мясницкой. Уже первый улов оказался довольно весомым: восемьсот рублей кредитными билетами и оставленные в залог вещи: пять золотых часов, один серебряный портсигар, несколько золотых перстней и жемчужное ожерелье. Аркаша поступил грамотно и разумно: не понес все это в ссудную лавку, дабы заложить безвозвратно, а припрятал в тайничок до лучших времен. Сообразил, что полицианты будут искать похищенные вещицы и, обнаружив их в ссудной лавке или у кого-либо на руках, без труда могут выйти на него.

Затем Аркаша «подломил» несгораемый шкаф Паточно-уксусного завода в Хамовниках, взяв там девятьсот рублей ассигнациями, проник в сберегательную кассу в Охотном Ряду, поживившись четырьмястами рублями, и заимел весьма неплохой куш, вскрыв в течение всего-то семи минут несгораемый шкаф в Торговом доме «Ценкер и К» в Звонарной слободе близ храма Святого Николая Чудотворца. Поскольку взято было в Звонарях около сорока тысяч, Аркаша на время решил успокоиться и не гневить Бога: денег вполне хватало, чтобы жить безбедно, ни в чем себе не отказывая, лет десять, ежели не более. Однако деньги имеют особенность заканчиваться скорее, чем ожидаешь. Да и без дела Аркадий Степанович долго обходиться не мог, ибо «бить баклуши» было не в его характере. Поэтому в течение нескольких последующих лет Инженер «подломил» еще несколько ссудных лавок и комиссионерскую контору на Лубянской площади. А когда окончился срок невыезда из Москвы, он предпринял вояж по близлежащим к Первопрестольной городам, удачно «почистив» и там с десяток ссудных касс, меняльных лавок и комиссионерских контор.

В начале восьмидесятых годов Инженер свел знакомство с барышником, скупающим украденные вещи. Тот специализировался аккурат на веснухах^[4], обручах и прочем рыжье^[5]. Звали воровского маклака Иосиф Фреймут, и был он племянником владельца старейшей в Москве аптеки на Никольской улице. Ему-то Аркадий Степанович, с известной уже в воровском мире кликухой «Инженер», и сбыл за полцены все безделицы из своего тайника, общим весом без малого полпуда.

В возрасте тридцати пяти лет Инженер возымел глубокие чувства к двадцатидвухлетней Екатерине Ипатьевне Бартеневой, представительнице знатной московской фамилии, вконец разоренной и обедневшей после манифеста об отмене крепостного права. Несмотря на сие обстоятельство, Екатерина Ипатьевна, как и ее маменька и тетушка, отнюдь не желала довольствоваться малым, ухаживания далеко не бедного Аркадия Степановича приняла и тотчас потребовала от него дорогих подарков и значительных расходов, против чего Инженер, воспылавший к ней в своих чувствах, не имел никаких возражений. Напротив, был готов отдать ей все, что имел, включая душу и сердце. Однако Бартенева, похоже, в сердце и душе Аркадия Степановича особой нужды не испытывала. Чего никак нельзя сказать о выгоде материальной, ведь дом Бартеневых на Мясницкой до появления Петрова даже не на что было топить, а тетушка Екатерина – некогда весьма недурная собой – уже который год ходила в старом полинялом платье без корсета, воротничка и мантильи.

Конечно, и до Бартеневой имелись у Петрова женщины – а как без них, но Катенька, как звал ее Аркадий Степанович, завладела всеми его мыслями и чувствами. Менее чем за полгода знакомства с Бартеневой Инженер потратил на нее все свои средства и был вынужден возобновить, вернее, участить свои «шниферские» занятия. Он вскрыл парочку ссудных лавок и несгораемую кассу известного на Москве Товарищества чайной торговли «Василий Перлов с сыновьями», разбогатев на шесть тысяч рублей, которые, не без «помощи» Катеньки Бартеневой, истаяли в течение трех с половиной недель, и выпотрошил два несгораемых шкафа в здании «Купеческого общества взаимного кредита» на Ильинке, взяв там куш в тридцать пять тысяч рублей, которых хватило, конечно, малость подольше. И все бы ладно, ежели б не сработала одна закономерность: влюбленный мужчина сильно глупеет, а влюбленный «шнифер» теряет осторожность.

Любовная канитель с Екатериной Бартеневой, вымывающая, как бурная река, все наличные деньги и выматывающая силы и нервы, продолжалась до восемьдесят девятого года. До тех самых пор, пока Аркадий Степанович, взяв несгораемую кассу при почтовом ведомстве, не нацелился следом на другую кассу, также в отделении почты, и не попал в полицейскую засаду. Как позднее оказалось, полиция после «подлома» Петровым «Купеческого общества взаимного кредита» вышла на его след (у следствия выискался опознаватель, способный описать Инженера) и после взятия кассы при почтовом ведомстве установила за ним круглосуточное негласное наблюдение, чего влюбленный «шнифер» не срисовал (хотя должен был заприметить плотную «опеку»). И при попытке вскрыть несгораемую кассу в еще одном почтовым отделении Инженер был задержан с поличным и препровожден сначала в арестное помещение при полицейском участке, после чего помещен в Московскую губернскую уголовную тюрьму на улице Малые Каменщики близ Таганской площади и Спасского монастыря.

Он уже считался рецидивистом, «шнифер» Инженер, а в миру Аркадий Степанов, сын Петров. Поэтому вердиктом суда, состоявшегося осенью восемьдесят девятого года, получил Аркадий Степанович пять лет тюрьмы.